оспособностью «на коротких дистанциях». Преподаватели говорили о нем: «Способный, но бездельник», и такая оценка в наших глазах считалась особым шиком. Полкурса молча и трудно боролись за звание одаренных бездельников, тщательно скрывая друг от друга те усилия, которых это иногда стоило.
Особенно легко, играючи, как-то элегантно сдавал Борис экзамены. Выходя из аудитории и небрежно помахивая зачеткой, где красовалась очередная пятерка, он напоминал нам ковбоя из американских фильмов — сильный, смелый, красивый, умный — словом, супермен, который все умеет, все может и найдет выход из любой безвыходной ситуации. Да, вот так надо жить — с твердой верой в свои силы, в бесконечность своих возможностей, легко и красиво!
Тогда мало кто представлял себе, что будет после окончания института, какая работа его ждет. Об этом как-то не говорилось и не особенно думалось. Жили веселым, суматошным, беззаботным студенческим «сегодня». Шагали от зачета к зачету, от экзамена к экзамену, с курса на курс, напевая любимую песенку про студентов, которые живут весело от сессии до сессии, а «сессия всего два раза в год».
Таких, как Карелин, насчитывалось среди нас не так уж мало, но он, безусловно, был самым блистательным, все остальные выглядели просто Борькиными эпигонами. Его беспечность, общительность, эрудиция и вот это молодеческое отношение к жизни восхищали и заражали необыкновенно. Жизнь казалась бесконечной и будущее — изумительно прекрасным. Что же касается Бори Карелина, то никто не сомневался: судьба готовит ему что-то совершенно замечательное и все мы ещё о нем услышим…
Часа через три, когда мои домашние разошлись обживать свои углы в новой квартире и разбирать скарб, мы остались с Борисом в кухне, за нехитрым, наспех собранным столом — намеком на новоселье. За окном чернел ранний осенний вечер, неуютный и холодный. По улице куда-то в поле уходил одинокий и пустой троллейбус. Непривычная тишина давила на уши.
— Тут, как говорит моя бабушка, волки по ночам воют, — сказала я, пытаясь разглядеть в оконной темноте признаки жизни большого города.
— Не расстраивайся, — успокоил Боря, заметно повеселевший от еды и питья, — через пару лет здесь все застроится, обживетесь, привыкнете… Когда мы переехали с Невского на проспект Художников — это у черта на куличках, — так тоже не по себе было первое время. А потом ничего, адаптировались. Свежий воздух — детям опять же полезно. И вообще человек ко всему привыкает. Иногда просто диву даешься, какой он приспосабливающийся.
— Вы с родителями живете?
— Нет. С женой и двумя короедами. Пацаны у меня. Двойняшки. Квартира трехкомнатная, кооператив. — И, перехватив мой вопросительный взгляд, добавил: — Дорого, конечно. В месяц шестьдесят рэ набегает. Но ничего, тянем. Не зря же я сменил работу!
— Не зря?
Боря усмехнулся:
— Все, конечно, не так просто.
Да, это было мне понятно, понятно лучше, чем кому бы то ни было, как нелегко сменить профессию, тем более если шел к ней долго. Понятны связанные с этим мучительные сомнения, и угрызения, и радость, что наконец нашел себя, и досада, что произошло это так поздно.
Но Боря не сменил профессию, а отрекся от нее. Он отказался не только от диплома — от внутренней заявки на будущее. Как, почему все это произошло? И с чего началось?
— А началось с того момента, как я получил распределение в один крупный научно-исследовательский институт. И оказался перед необходимостью работать. Работать!
Лаборатория, в которую попал новоиспеченный инженер Борис Карелин, занималась источниками питания. В большой комнате, тесно заставленной столами, Боре выделили рабочее место, завалили книгами, отчетами по НИР, сказали «знакомьтесь» и оставили в покое. Некоторое время он добросовестно вчитывался, но вскоре заскучал, начал томиться и бороться с неудержимым желанием по закоренелой студенческой привычке «свалить» в кино, в пивбар или просто пошататься по городу. На бесхозного, предоставленного самому себе Борю никто не обращал внимания, будто забыли о нем. Лаборатория продолжала жить своей обычной жизнью, а молодой специалист от нечего делать наблюдал эту жизнь со стороны, открывая для себя много любопытного.
Главный вывод, к которому пришел Борис, заключался в следующем: в каждый данный отрезок времени можно работать на всю катушку, без дураков, а можно вполсилы или даже в четверть; можно работать искренне, не заботясь о том, производишь ли ты впечатление занятого человека, а можно искусно имитировать бурную деятельность. И что самое важное — разницы в зарплате при этом никакой. Исходя из этих наблюдений, Карелин попытался классифицировать всех сотрудников по группам. Получились три основные группы, которые он условно обозначил так.
Первая — толкачи. Те, кто активно, самозабвенно продвигал работу вперед, находясь в неустанном поиске новых идей, новых решений, никогда не довольствуясь достигнутым. Они назывались мозгом лаборатории. Их было раз-два и обчелся.
Вторая — тягачи. Эти трудяги шли вслед за толкачами и добросовестно несли на своих плечах основной груз работы, как «чистой», так и черновой, неприятной. Их было несколько меньше, чем толкачей.
Третья — ибэдэшники — имитаторы бурной деятельности (бездельники в законе). Они не то чтобы совсем не работали — нет, какую-то лепту в общее дело вносили, конечно, но большую часть времени старательно маскировали ничегонеделание, пользуясь для этого широким арсеналом испытанных приемов. Этих оказалось много.
К четвертой, вспомогательной Карелин отнес смешанный тип работников, которые находились между основными группами.
Однако молодого специалиста в первую очередь заинтересовали ибэдэшники. Жилось им неплохо, голова ни за что не болела, как-то так уж повелось, что ничего особенного от них не ждали, а потому ничего необычного не требовали. И претензий по дисциплине труда к ибэдэшникам, как правило, не было. А к тягачам с толкачами — были. Эти, случалось, и на работу опаздывали (неважно, что они вечером уходили из института позже других), и в курилке могли задержаться. Не было в них регламента внутреннего, не звонил в них будильник ровно в положенный час, как в ибэдэшниках.
«Исследовательская» деятельность Карелина была в самом разгаре, когда его вызвал к себе завлаб. И Боря впервые почувствовал то необъяснимое и неприятное волнение, которое возникает у человека, оказавшегося перед дверью начальника.
Прямо из его кабинета Борис отправился к завхозу, где получил под расписку ватник, резиновые сапоги, рукавицы, и наутро уже катил в автобусе вместе с другими молодыми специалистами в подшефный совхоз «выполнять дело государственной важности».
Вернувшись через месяц в лабораторию, Боря наконец был представлен своей непосредственной начальнице. Варвара Никитична проработала в институте тридцать лет, о чем любила напоминать при каждом удобном случае. Она руководила группой, куда кроме Карелина входили еще три человека. Боря обратил на нее внимание еще в первые недели работы, когда, классифицируя сотрудников, затруднился, к какой группе отнести эту суровую даму — к тягачам или скрытым ибэдэшникам. Безвылазно сидя за рабочим столом, не поддерживая возникавших в комнате посторонних разговоров, практически ни на что не отвлекаясь, она постоянно была в работе: что-то писала, чертила, высчитывала. При этом без конца зевала, прикрывая рот сухонькой ладошкой, сосала с утра до вечера леденцы, отчего к концу дня в ее персональной корзине для мусора скапливалась целая гора фантиков, и отмечала в календарике недели, оставшиеся до пенсии (хотя вся лаборатория знала, что на пенсию Варвара уходить не собиралась).
Когда кто-то из сотрудников подходил к ней с вопросом по работе, она вся подбиралась, поджимала губы, настораживалась и сверлила говорившего маленькими пронзительными глазками, пытаясь разглядеть, не несет ли он в себе скрытую для нее опасность. Довольно часто Варвара ссорилась с сослуживцами, после чего демонстративно пила валерьянку, шмыгала носом и смотрела на всех с таким видом, будто говорила: «Вот видите, до чего вы меня довели», но, к чести своей, зла ни на кого долго не держала. Она относилась к той категории людей, которые любят представлять собственные похороны, жалея, что смогут на них присутствовать лишь в незавидной роли виновника торжества. За выражение неизбывного страдания на лице сотрудники прозвали ее Варварой-Великомученицей.
Опорой Варвариной, валом крепостным, личным телохранителем были ее огромный опыт, на который она неизменно ссылалась, проверенные годами методики расчетов плюс фантастическая добросовестность. Варвару очень ценили, и разработчиком она считалась неплохим, когда не нужно было решать ничего принципиально нового, так как этого — нового она боялась как огня.
Начало Бориной деятельности пришлось на довольно спокойный период в жизни лаборатории. Тема была в разгаре, сроки не поджимали, народ работал не спеша, без нервов. Варвара подкидывала Боре время от времени кое-какую нехитрую работенку: здесь данные переписать из одного документа в другой, тут внести в чертеж изменения, там тушью обвести.
Все шло своим чередом. Кипы чертежей, документации и связанной с этим утомительной, однообразной и почти бездумной работы, казавшейся Борису случайной, необязательной. Карелин даже для себя не мог сформулировать, какую задачу он решает и какой вклад вносит его труд в то большое и, видимо, важное дело, которым занималась лаборатория. Связь решительно не прослеживалась. Боря терпеливо ждал, когда кончится эта катавасия с бумажками и начнется собственно работа. Ведь должна же она когда-нибудь начаться!
Потом вдруг разразился аврал. Выяснилось, будто что-то куда-то нужно срочно сдавать, а — еще ничего не сделано. Прибежал начальник с выпученными глазами, поднялся крик, стали выяснять отношения. В поисках виновных конструкторы торговались с разработчиками… Заказчик грозил крупными неприятностями. Пахло жареным: горела премия. Началась беготня, запарка, работа по субботам. Варвара-Великомученица не убирала со стола пузырек с валерьянкой, ходила с утра до вечера с поджатыми губами. Карелин был на подхвате.