Тормозом для саней служит «остол». Это — крепкий кол до полутора метров длиной. Нижний конец его снабжен стальной или железной спицей. К верхнему концу прикреплен длинный ремень, заменяющий кнут.
Погонщик, как правило, сидит боком с правой стороны саней между первым и вторым копыльями, поставив ноги на полоз. Для того чтобы затормозить, седок ставит остол под сани, впереди второго копыла, упирает его в снег и нажимает всей тяжестью своего тела.
Особенно хороша восточносибирская упряжка для районов, где часто встречается рыхлый, «убродный» снег, как, например, на Камчатке или в Анадырском районе. Здесь человеку нередко приходится итти впереди упряжки на лыжах и приминать глубокий снег. Собаки идут по лыжне и не тонут в снегу.
Если рыхлый снег не глубок, то дорогу пробивают две передовые собаки. Они делают самую тяжелую работу. Остальные идут за ними, стараясь попадать лапами в след передовиков. Поэтому передовиками в такой упряжке должны быть не только самые понятливые, наученные воспринимать команду, но и наиболее сильные собаки. От них зависит успех продвижения.
Хороша такая упряжка и в сильно торошенных морских льдах. Здесь приходится итти среди хаотических нагромождений и часто пользоваться очень узкими проходами, в которые с трудом могут протиснуться сани. Собаки, бегущие попарно, не только легко проходят в эти щели, но и не перестают тянуть сани.
Недостатком этой упряжки является то, что в непосредственной близости к погонщику находится только ближайшая к саням пара собак, остальные достаточно далеко, и появившийся среди них лодырь может безнаказанно ослабить лямку. Только погонщик-виртуоз может безошибочно стегнуть длинным кнутом такого лодыря, в какой бы паре он ни шел. Но надо заметить, что хорошо подобранная и натренированная упряжка почти не требует кнута. Эскимосы часто вместо кнута держат под рукой полуметровую палочку, к концу которой прикреплено несколько металлических колец. Достаточно ездоку тряхнуть этой погремушкой, как собаки, даже сильно уставшие, моментально отзовутся на призыв, повеселеют и ускорят бег.
Независимо от способа упряжки, собаки очень восприимчивы к настроению своего хозяина. Песня или оживленный разговор делают их веселыми, ускоряют бег. И нередко ездок громко поет или, сидя на санях, разговаривает, хотя на десятки, а иногда на сотни километров вокруг не найдешь ни одного слушателя. Это погонщик веселит своих собак. И небезуспешно. Бодр и весел хозяин — бодры и веселы его собаки.
В новоземельской веерной упряжке все собаки ставятся в один ряд. Лямки каждой пары через особое кольцо прикрепляются к общему ремню, который в свою очередь свободно пропущен через кольца у передка саней. Если одна собака перестает тянуть, вторая неминуемо должна выдвинуться вперед и таким образом показать, что ее напарник лодырничает. На всех собак, кроме лямок, надевают ошейники, прикрепленные к общему ремню или цепи. Это не дает собакам возможности разбегаться в стороны. Передовиком в этой упряжке считается собака, идущая крайней в шеренге, обычно слева. К ошейнику передовика прикрепляется вожжа. Здесь зовут ее «пилеиной». Если натянуть пилеину, передовик остановится или замедлит ход, а остальные собаки, продолжая бег, обойдут его, и вся упряжка повернет в сторону передовика.
Для поворота в противоположную сторону пиленной легко похлестывают передовика по боку, и он начинает давить на соседей до тех пор, пока не собьет их на нужное направление. Торможение производится так же, как и при восточносибирском способе упряжки, только тормозом служит не короткий остол, а заимствованный из оленьей упряжки «хорей» — шест не менее трех метров длины. На нижнем толстом конце он имеет, как и остол, металлическую спицу, а на верхнем тонком — небольшой костяной шарик. Для торможения хореем пользуются точно так же, как и остолом. Кроме того, им же понукают собак, ударяя их тонким концом хорея с костяным шариком. Этим же шариком можно на ходу распутать ремни упряжки.
Преимущества такой упряжки были налицо. Во-первых, легкость управления: повернуть или остановить собак можно в полной тишине, не подавая команды. Это часто очень важно при охоте на зверя. Все капризы или охотничий азарт передовика при погоне за зверем исключаются. Он — на вожже и полностью в руках хозяина, а вместе с ним и вся упряжка. Еще большим достоинством этого способа является близость всех собак к человеку. Любая собака, задумавшая полентяйничать, тут же получает щелчок. Но по рыхлому снегу ездить на такой упряжке труднее. Каждая собака должна самостоятельно пробивать себе дорогу. Все они одинаково утомляются, особенно тяжело это для слабосильных. Еще хуже в сильно торошенных льдах. Где проскользнет пара идущих рядом собак, там не пройдет десяток. Собаки будут давить друг друга и мешать работать.
Я видел ясно эти изъяны, но в то же время знал, что в высоких широтах при путешествии по земле и вдоль береговой линии, а не в торошенных льдах, недостатки веерной упряжки будут несущественными. Глубокий рыхлый снег здесь с половины зимы и весной, когда будут проводиться наши работы, встретится очень редко, лишь в руслах рек да в закрытых от ветров местах.
Новоземельская веерная упряжка мне нравилась. Но, несмотря на это, я все же пока тренировал собак в восточносибирской. К ней они были уже приучены. В конце сентября я на своей упряжке уже мог ехать, куда хотел. А Журавлев пока мучился. Его старания переучить собак все еще оставались безуспешными. Часами он возился с ними. Иногда, проехав километров пятнадцать-двадцать, я возвращался домой и заставал Журавлева за сменой рубашки, взмокнувшей от пота. «Не идут, проклятые!» — заявлял охотник. На следующий день он снова, с упорством полярника, брался за собак. Но собачий веер попрежнему старался перестроиться в привычный цуг.
Поэтому я решил пользоваться восточносибирской цуговой упряжкой до тех пор, пока Журавлев не добьется удовлетворительных результатов. Переучивание всех собак сразу могло затянуться надолго. А времени мы терять не могли. Дорога устанавливалась. Приближалась темная пора. Надо было успеть разведать путь на Северную Землю. Пришло время проверить наши силы и возможности. Способ упряжки не должен задерживать осуществления наших планов. Следом за моими санями можно было итти при любой упряжке собак. Это могло затруднить поход, но не вынуждало нас отложить его выполнение.
Берега, давно манившие людей
Страницы моего дневника за первые десять дней октября 1930 года не отличаются завидной внешностью. Некоторые листы смяты. Почерк местами неразборчив. Часто попадаются сокращения слов. Кое-где видны жирные пятна. Это потому, что записи делались в обстановке, очень далекой от всяких удобств. Все писалось в походных условиях — многое около примуса, в тесной, полузанесенной снегом палатке; другое — в лежачем положении, в спальном мешке; третье — просто на санях, под ветром.
Эти страницы едва ли не самое дорогое в двухлетнем дневнике. Они рассказывают о первом нашем успехе, о том, как сбылась наша мечта (да и только ли наша?) попасть на нехоженые берега Северной Земли.
Если выбросить из записей теперь уже ненужные многочисленные цифры, показывающие часы и минуты, магнитные азимуты курсов, отметки о пройденном расстоянии на том или ином направлении и о расходе продуктов, то записи в дневнике будут выглядеть так:
Минул месяц после прощального гудка „Седова“.
Наше настроение приподнятое, почти праздничное, но в то же время и серьезное, точно перед экзаменом на аттестат зрелости. Первый санный поход обещает нам осуществление нашей мечты о выходе на нехоженую землю. Он должен показать, на что мы способны в поле. Достижение Северной Земли покажет обоснованность и осуществимость наших планов, расчетов и надежд…
Еще вчера вечером мы загрузили и увязали сани, а собак посадили на цепи, чтобы утром не тратить время на поимку непокорных. Несмотря на это, сегодня только к полудню закончили все сборы. Облачаемся в походную одежду. Сажусь к столу и пишу радиограмму в Москву:
„Нарты увязаны. Собаки рвутся в упряжках. Выходим на Северную Землю. Впереди манящая неизвестность и красный флаг на Северной“.
Взгляд пробегает написанные строчки. Где-то в сознании рождается мысль — серенькая и осторожная, как скребущая мышь: „Даешь обещание! А вдруг почему-либо не дойдешь. Может быть, лучше не посылать телеграммы?“ Но воля протестует: „Надо дойти. Должны дойти. Поэтому дойдем!“ Ставлю подпись, передаю радиограмму остающемуся на базе Ходову, даю ему последние советы, жму руку и выхожу к упряжке.
Засидевшиеся собаки с лаем и визгом берут с места. Поход начался.
Чтобы не пересекать с грузом лежащий на пути Средний остров, мы решили обогнуть его с западной стороны и затем уже повернуть на восток. Поэтому от базы сначала идем на северо-запад. Продвигаемся быстро. Груз на санях не велик — в среднем на каждую собаку по 30 килограммов, включая вес человека. В будущем эта цифра вырастет до 50–60. Сейчас надо учитывать, что дорога еще не совсем установилась, а собаки настоящей работы не знают и с грузом идут впервые. При этих условиях указанную нагрузку надо считать достаточной и даже при ней следует ожидать скорого утомления наших „самолетов“.
Пока сани быстро скользят вперед. Мы уже обогнули Средний остров, переменили курс на северо-восток и по ровному морскому льду мчимся навстречу начинающемуся ветру.
Наша мечта сбывается. Партия, советское правительство, великий Сталин и вся Советская страна предоставили нам возможность исследовать Северную Землю. Выполняя это поручение, мы идем к ее берегам.
Вчера Арктика подарила нам ясный день. Тренируя собак, мы километров двенадцать прошли на восток от своей базы. Сильная рефракция строила на востоке фантастические ледяные города. Они точно плавали в воздухе, поднимались, росли и исчезали, как в сказке. Но больше, чем они, нас интересовало другое. На северо-востоке был виден высокий берег. Это, без сомнения, Северная Земля. Расстояние до нее мы определили в 60–80 километров.