По дороге то и дело попадались следы песцов. Как правило, они были парными. Видно было, что звери бежали или рядом, или друг за другом. Иногда один след шел по прямой, а другой рядом делал небольшие петли, и изредка там, где зверьки играли, оба следа образовывали сложный рисунок. Двойные следы и игры зверьков указывали на то, что для песцов наступило время спаривания.
Беззвучно, но ярко повествовал снежный ковер и о борьбе, обычной между зверями в этот период. В одном месте наперерез двойному следу шел след песца-одиночки. Парный след разделился. Один зверек, очевидно самочка, отбежал в сторону и сел. След другого устремился навстречу пришельцу. Вот зверьки встретились и немедленно вступили в драку. Снег здесь истоптан и смят, — видно, что сцепившиеся соперники катались клубком. Потом следы рассказывали о том, что один из бойцов сделал тактический ход: попытался обойти врага и по широкой дуге приблизиться к желанному объекту. Но второй боец срезал дугу по прямой и настиг противника. В этом месте следов борьбы особенно много. Самочка, терпеливо сидевшая на первом этапе борьбы, теперь, повидимому, потеряла самообладание. Может быть, ободряя друга, а может быть, и подзадоривая обоих соперников, она два раза подбегала к месту сражения, но, не достигнув бойцов, отскакивала в сторону. Между тем бой достиг максимального ожесточения — на снегу появились рубиновые капли крови. Наконец один из бойцов не выдержал. Большими скачками он устремился в сторону морских льдов. Снег выдавал весь позор его бегства, — между отпечатков лап виднелась отчетливая полоска: потерпевший поражение уходил с поджатым хвостом. Победитель начал было преследование противника, но через сотню метров повернул обратно.
Дальше пошел опять двойной след. Причем один след шел почти по прямой линии, и на нем кое-где можно было найти капельки крови, а другой извивался около первого крутыми петлями. Первый из них безусловно принадлежал бойцу, а второй — его подруге, очевидно заигрыванием и грациозными прыжками вознаграждавшей победителя за разодранные уши или прокушенную лапу. Звери ушли к земле, к семейным радостям.
Лишь одного мы не могли прочесть в, снежной летописи: с которым из героев бурного романа ушла самочка по этому пути. Был ли это тот, который сопровождал ее раньше, или случайная встреча стала для него роковой? Сравнивая следы, мы пытались разрешить и этот вопрос, но — увы! — искрящийся ковер не желал выдать тайны.
Еще чаще встречались следы леммингов. Их одинаково много было и на берегу и на льду. Следы беспорядочно петляли в различных направлениях и говорили о том, что пригревающее солнце вернуло к деятельности грызунов, проводивших зиму под снежным покровом. Вероятно, при тщательной расшифровке строчек, оставленных лапками зверьков, можно было бы прочесть не одну интересную историю, но у нас не было времени для такого кропотливого занятия. Только случайно мы наткнулись на следы трагедии. След лемминга встретился со следом песца. Грызун бросился в сторону, сделал несколько зигзагов, но, конечно, не мог уйти от зубов быстроногого хищника. Однако песец не съел своей жертвы, а закопал ее в снег. Сомнительно, чтобы он собрался вернуться за своей добычей. Да и вряд ли в этом могла появиться нужда. Леммингов достаточно было всюду. Скорее всего здесь сказался инстинкт песца. Как истый хищник, он, даже сытый, не мог пропустить встретившейся добычи.
Перед остановкой мы поймали на льду сначала одного, потом другого лемминга. Посадили зверюшек в банку из-под пеммикана и могли рассмотреть их во всех подробностях. Оба они были в зимних нарядах — брюшко светлосерое, спинка заметно темнее — чуть серебристая, с темнокоричневой, почти черной полоской по хребту. Один из леммингов достигал в длину 15 сантиметров, другой — не более 13. Толстые и широкие, на низеньких ножках, они похожи были на пушистые детские рукавички или, еще больше, на подушечки для булавок. Хвостики, длиной в полтора сантиметра, напоминали петельки, за которые подвешиваются такие подушечки. Когда кто-либо из нас протягивал руку, зверюшки принимали явно угрожающую позу и отчаянно пищали. Тогда во рту у них были видны длинные изогнутые резцы, а из шерсти на подошвах передних лапок высовывались длинные, но плоские и тупые когти, приспособленные к разгребанию снега, но никак не для защиты. Единственным оружием леммингов является угрожающий писк, но вряд ли он способен остановить песца, сову, бургомистра или поморника — извечных врагов маленького грызуна. Даже нора летом спасает его только от птиц, но никак не от песца.
В палатке мы угощали и наших пленников. Лемминги грызли замерзшее сливочное масло, потом охотно хрустели галетами и, наконец, к нашему удивлению, еще охотнее принялись за уничтожение спичек. Похоже было, что карельская осина пришлась грызунам по вкусу не менее, чем миниатюрные побеги полярной ивы и корешки трав.
Сами мы на этот раз совместили в одно и обед и ужин в четвертом часу, спать легли в шестом, а потом завтракали в 14. Круглосуточное солнце давало нам возможность работать, есть и отдыхать тогда, когда это было наиболее удобно.
Остаток дня заняло обследование трех небольших скалистых островов, лежавших грядой поперек пролива, против мыса Октябрьского. Еще в мартовскую поездку, на обратном пути от мыса Ворошилова, я посетил их и в береговых обрывах обнаружил богатую ископаемую фауну. Теперь мы снова заехали на острова. Они оказались сложенными известняками с большим включением кораллов и брахиопод.
Под обрывами островков нашли следы недавнего пребывания птиц, но самих их не обнаружили. Возможно, они отлетели куда-то поближе к вскрытым льдам.
Вечером подул северо-восточный ветер, а ночью началась желанная метель. Ветер не превышал 10–12 метров в секунду, дул ровно. Сутки мы просидели в старом лагере и на этот раз нисколько не тяготились задержкой, так как знали, что метель с каждым часом улучшает дорогу.
И действительно, мы сразу убедились в этом, как только 30 апреля снова пустились в путь. Рыхлого снега на прибрежной полосе точно не бывало. Зато между лежащими грядой айсбергами он местами доходил до пояса. Запомнив на всю жизнь, в какую ловушку мы с охотником когда-то попали, забравшись в гущу ледяных гор, теперь я тщательно обводил наш караван мимо пагубного места и не отрывался от узенькой полоски ровного льда между берегом и айсбергами. Но и здесь работа ледников давала себя чувствовать. На последних пяти километрах перехода стали часто попадаться участки с выжатой на лед морской водой. Она превратила снежный покров в клейкую кашицу. Собаки шарахались в сторону, но деваться было некуда. Справа шел наполовину обнаженный из-под снега и поэтому непроходимый для саней берег, а слева возвышалась еще более непроходимая чаща айсбергов с огромными сугробами рыхлого снега между ними. Волей-неволей надо было преодолевать неприятные участки.
Весь день удерживалась пасмурная погода. Картина поблекла. Рассеянный свет не давал теней. Ледяные обрывы светились тусклым и холодным зеленовато-голубым светом. Но видимость была вполне удовлетворительной, и это дало нам возможность убедиться в том, что куполообразные возвышенности на противоположном берегу пролива связаны между собой и представляют один большой остров, сплошь покрытый ледниковым щитом. Только на одном небольшом участке этого берега между гигантскими ледяными потоками виднелся кусок обнаженного берега.
Весь переход проделали со съемкой, беспрерывно пеленгуя противоположный берег.
На ночлег остановились под высоким пирамидальным айсбергом. На вершине его укрепили наш флаг. В канун Первого мая нас больше чем когда-либо радовал его шелест.
В проливе Красной Армии
Наступило Первое мая.
Поздравляя в это утро друг друга с праздником, мы словно видели родную Москву, Красную площадь и товарища Сталина, стоящего на мавзолее из красного гранита и приветствующего демонстрацию.
Здесь, на Северной Земле, мы сознавали себя членами огромного коллектива строителей, социализма. И нам хотелось влиться в стройные ряды первомайского шествия.
Наша «колонна» была самой маленькой, но полноправной частицей многомиллионной демонстрации трудящихся Советского Союза.
Красный флаг мы сняли с высокого айсберга, закрепили его на моих передних санях и двинулись дальше по проливу Красной Армии.
Небо было пасмурным. Юго-западный ветер, слабый с утра, к полудню усилился — начал мести поземку. Дорога была хорошей, обнажения встречались редко. Задерживались мы только на тех точках, где брались очередные азимуты и зарисовывался видимый рельеф. Продвигались быстро.
Наш путь шел по узкой полоске прибрежного ровного льда. Справа от него тянулся угрюмый, засыпанный снегом, сглаженный и низкий берег, а слева возвышались тысячи плотно сдвинувшихся айсбергов, за которыми виднелась голубая стена ледника, обрамляющая неизвестный, покрытый льдом остров.
Не слышно было ни одного звука, кроме легкого посвистывания ветра, поднимавшего поземку, да редкого потрескивания льдов. Мы были здесь единственными нарушителями тишины. Но ощущение первомайского праздника попрежнему владело нами. В шорохе поземки мы как бы слышали шелест шелковых знамен.
Пользуясь отсутствием тумана, мы и в этот день благополучно миновали неразбериху айсбергов и ледяных нагромождений. Сравнительно хорошая видимость позволяла на протяжении всего пути пеленговать противоположный берег пролива. Теперь уже не было никакого сомнения в том, что это берег большого острова, беспрерывно тянущегося на северо-восток.
За проливом высились скалы мыса Ворошилова.
Около полуночи, на 46-м километре перехода, мы подкатили к громаде мыса Ворошилова. Гигантские скалы его, как и в первый раз, произвели величественное впечатление. Как возбуждает праздник, так и эти скалы радуют и тянут к себе взгляд после низменного, сглаженного, скучного берега. В добавление к этому здесь нас встретили новые звуки и живые существа. На скалах было много птиц. Встревоженные выстрелом, из каменных расселин и с карнизов скал с криками снимались большие стаи чистиков и люриков. Сделав в воздухе несколько кругов, они снова возвращались на скалы и исчезали из виду. Птиц было много, но они или скрывались в неровностях, или сидели так высоко, что рассмотреть их снизу было нельзя. Мы несколько раз поднимали птиц ради одного лишь удовольствия видеть вокруг себя живые существа. Когда очередной выстрел поднял особенно большую стаю, Журавлев, смотря на нее, начал было: «С ружьем здесь можно…», но остановился. Птицы скрылись на высокой скале. Охотник задумался, — «…очень скоро помереть с голоду», — закончил я его фразу. И Журавлев утвердительно кивнул головой. Действительно, добыть сейчас здесь птиц было невозможно. Во