Зато имелся некоторый комфорт. Хотя бы в лице посуды и походных палаток. Последние главным образом для начальства. Пусть Муравьев гораздо чаще предпочитал ночевать, словно простой солдат. Просто подложив под голову седло.
По званию своему он мог бы прихватить не карету, так бричку, только раз остальные передвигались верхом, выделяться полковнику не хотелось. Напротив, Муравьев не забывал о едущих с отрядом индейских посланниках. Союзники привыкли к забытой в цивилизованных странах истине: вождь – не просто мудрый руководитель, это еще один из самых сильных воинов. В крайнем случае – старик. Стариком полковник не являлся, следовательно, должен был соответствовать закрепленному в сознании индейцев образу.
Невелика заслуга – проделать верхом дальний путь. Прочие ведь могут. Да и в уже давней Отечественной войне юный квартирмейстерский офицер совершал такие переходы – нынешняя экспедиция покажется увеселительной прогулкой.
Зато поначалу приходилось довольно трудно юному родственнику. Прошло несколько мучительных дней, прежде чем Андрей втянулся в езду от рассвета до заката. Ничего, не жаловался, лишь вечерами с трудом сползал с коня, шел враскорячку и был готов отказаться от ужина – лишь бы упасть в первом попавшемся месте и скорее заснуть без сновидений. Но – не выл, не ныл и не скулил, старался держаться наравне со всеми. Потом понемногу привык, и по примеру казаков порою даже умудрялся подремать прямо в седле.
Ничего. В его возрасте подобная закалка весьма полезна. Лишь здоровее будет. Офицер не имеет права на слабости в глазах подчиненных. По крайней мере на чисто физические.
В целом же было даже скучновато. Картографирование пройденной местности занимало не так много времени, большей частью люди просто ехали под палящим солнцем, а то и на крепком ветру. Пейзажи не впечатляли разнообразием. Та же трава, те же холмики и овраги, те же небольшие рощи, вместо праздника – небольшие реки, в которых можно было смыть дорожную пыль… Если уж самым молодым путешествие быстро приелось, то более опытные вообще изначально посматривали на него как на обычное поручение. Надо – доедем. При чем тут какие-то удовольствия по дороге? Служба…
Потом скука исчезла. Путь пролег по индейским территориям, и тут предстояло держать ухо востро. Порядки на Великих Равнинах были достаточно своеобразными. Точнее, можно было говорить об отсутствии какого-нибудь порядка. Земли считались лишенными конкретного владельца. Лишь в силу разных причин какие-то части являлись охотничьими угодьями одних народов, какие-то – других. Однако четких границ не было. Мелкие стычки, другие причины постоянно сдвигали условные линии. Сверх того, не было здесь и настоящего мира. Напасть на соседей, угнать у них лошадей – дело настолько обычное, что и за войну не считалось.
Соответственно, с путешественниками дела обстояли не лучше. Любой вождь небольшого племени мог собрать некоторое количество воинов и напасть на какой-либо караван, если вдруг решал, будто добыча окажется легкой. С той же долей вероятности могли и не напасть. Тут кому как повезет. Важно, осуждения иных племен подобная акция не вызывала. За соплеменников могли мстить, но за каких-то чужих людей…
Посему перемещения по индейским территориям нельзя было считать безопасными. Рисковали торговцы, этим же самым индейцам везущие какие-то товары, рисковали всевозможные авантюристы, по тем или иным причинам пустившиеся в путь, рисковали люди официальные, представляющие какое-нибудь государство или колонию. Раз существует население, порою приходится вести с ними переговоры. Которые в данном случае частенько напоминали пресловутые беседы слепых с глухими. Очень уж многого не понимали договаривающиеся стороны. Например, индейцы никак не могли взять в толк, как это земля может принадлежать кому-либо? Белые же – почему нельзя навести хоть некоторое подобие порядка?
Разные народы, разный уклад жизни, разные представления, если не обо всем, то о многом…
Имея при себе казаков и драгун, схватки можно было не опасаться. Главное – быть готовыми к любому повороту событий.
Территории наиболее воинственных народов – команчей и кайова – объехали по самому краю. Разумеется, кто-то обязательно заметил большой отряд, но связываться с ним не стали. По каким причинам – неважно. Решили ли, что игра не стоит свеч, а добыча даже в лучшем случае не оправдает жертв, были ли уже наслышаны о казаках, просто решили не обращать внимания из-за занятости другими делами…
Никаких парламентеров, официальных и полуофициальных лиц, попыток поговорить, куда и зачем движется отряд… Прерия выглядела совершенно безлюдной, словно по ней не перемещались бесчисленные племена, принадлежавшие к самым разным народам. Торговцы тоже не попадались, хотя, по словам индейской делегации, отряд несколько раз пересекал обычные пути купеческих караванов.
Уже ближе к невидимой черте, отделявшей земли кайова от арапахо, казаки доложили – кто-то следует параллельно отряду. Не в малом числе. Точнее не позволял узнать приказ самого Муравьева – наблюдать, но без дальних вояжей, в плен никого не захватывать, не совершать никаких действий, которые кто-нибудь затем сможет трактовать как враждебные.
Приказ выполнялся строго. Воевать ради войны никто не собирался. Из удали или прочей ерунды – тем паче. Хватало многочисленных мелких стычек с соседями, чтобы еще задирать кого-то походя, лишь потому, что попались на пути.
– Много их там, – докладывал какой-то молоденький урядник, в числе других ходивший недавно в дозор. – Сколь, не скажу, но явно поболее сотни.
– Хоть тыща, – отозвался сотник. – Не страшно. Только гляди в оба, чтобы врасплох не застали, да держись остальных. Пока мы вместе, им нас ни за что не взять.
Индейцы, очевидно, сами понимали это. Одним кавалерийским наскоком судьбу боя не решить. Потому лишь сопровождали в некотором отдалении, практически не показываясь на открытых местах, и не предпринимали никаких враждебных действий. Как и дружеских.
Ночевать в подобном соседстве было неприятно, часовые постоянно следили за окрестностями, однако ничего не произошло. Все тихо, мирно, словно индейцы растворились посреди бескрайних просторов.
Нападают-то всегда или на слабых, или на тех, кто ведет себя чересчур нагло. А так… Мало ли кто едет по прерии? Земля-то общая, ездить не возбраняется.
Мехико. Столица Русской Америки
– Пущина я не видел давно. С тех пор, как он перебрался в Первопрестольную. Сидит в уголовном суде, доказывает, что не место красит человека, а человек – место, – по губам Матюшкина скользнула легкая улыбка.
Он не осуждал лицейского приятеля. Напротив. Поступок отпрыска знатного рода, решившего прервать блестящую гвардейскую карьеру ради общественной пользы, мог вызвать лишь уважение.
Точно так же воспринял это и сидящий напротив Кюхельбекер, или просто Кюхля. Последний даже позавидовал, невольно загоревшись пойти по стопам былого лицеиста.
Пока что Кюхля больше мечтал, чем делал что-то реально. В глубине души он сознавал, что не создан для практических дел, и втайне мучился над этим. Вроде бы, порою служил, только удовлетворения от службы не получал. Даже когда находился на Кавказе при Ермолове или, как сейчас, в Мексике при Резанове.
Вильгельм Карлович был единственным из первого выпуска, волею судеб обосновавшийся в Мексике. И потому неудивительно, что Матюшкин при первой же возможности направился в столицу для встречи с другом.
Справедливости ради – как раз моряк в здешних краях уже бывал. Еще сразу по совершению сделки. Шлюп «Камчатка», на котором Матюшкин был юнкером флота, пришел в Веракрус весной восемнадцатого года, да и застрял там на несколько месяцев. Других больших кораблей в распоряжении начальника порта не оказалось, пришлось вместо дальнейшего следования вокруг Америки гонять пиратов по всему Карибскому морю.
И офицерский чин был получен за тот давний поход.
Кстати, нынешний командир, Врангель, тоже участвовал в нем – еще в качестве мичмана.
Славные то были времена!
Матюшкин оторвался от мимолетных воспоминаний и принялся дальше перечислять известия об общих приятелях. Насколько знал их сам.
– Горчаков состоит при после в Лондоне. Данзас вроде бы еще поручик. Корф все в министерстве юстиции, хотя и говорил, что хочет перевестись куда-то. Вроде по финансовой части.
Кюхля внимал каждому слову с нескрываемым интересом. Первый выпуск Царскосельского лицея был на редкость дружным, и каждый былой лицеист воспринимал себя частью одной большой семьи.
Что делать, если новости в Мексику приходили с большим опозданием и уже потому вызывали повышенный интерес?
– А Дельвиг как? – с жадностью спросил Кюхля.
Друзья настолько увлеклись разговором, что даже стаканы с вином уже давно стояли нетронутыми.
– Как всегда. Старательно меланхольничает, пишет стихи да временами публикует их в разных журналах.
Вильгельм завистливо сглотнул. Его публикации были крайне редки, особенно теперь, когда между поэтом и культурными столицами Империи пролег океан. Пока еще переправишь туда стихотворение!
Кое-что опубликовано все-таки было, но это капля в море по сравнению с написанным и тем паче задуманным.
– Наместник обещает помочь с учреждением у нас двух литературных альманахов, – сообщил Кюхельбекер. – Один на русском языке, и один на испанском. Хотя желающих приобщиться к поэзии будет не столь много. Просто общество здесь еще не сложилось, не многие хотят отправляться в далекие края. Глушь в сравнении с Россией. И все-таки граф пытается уделять внимание культурной жизни. Как говорит, в целях привлечения сюда людей образованных и для поднятия уровня уже живущих в Мексике.
– Правильно, – согласился Матюшкин. – Метрополия далеко, а людям нужна духовная пища. Одних театров маловато. Но кажется мне, альманахов скоро понадобится три.
– Почему три? – не понял собеседник.
– Еще и на немецком, – подмигнул лейтенант. – Очень много колонистов приезжает сюда из германских княжеств. Скоро установится реальное трехъязычие. Ладно, мелочи. Все равно культура необходима.