Неплохо бы, да нельзя. Немного поразмышляв, Шатков махнул рукой и двинулся по лестнице вверх, к кабинету Николаева. На половине дороги остановил себя — почувствовал что-то спиной, лопатками, по позвоночнику у него побежали колючие, с холодными ногами мурашики, и Шатков громко, чтобы это было хорошо слышно, выкрикнул:
— Есть ли кто-нибудь в доме?
— Здоровеньки булы! — услышал он голос сзади. Оглянулся.
Внизу, на маленькой деревянной площадке, около лестницы, держась за перила, стоял Адмирал с непроницаемо-суровым командирским лицом.
— Здравствуйте, Лев Семенович! — вежливо отозвался на приветствие Шатков. — Чего это у вас такое лицо?
— Хм, лицо как лицо. Просто я подумал, не посторонний ли к нам забрел? Очень уж тихо ты шел.
— Мне надо в город выскочить минут на десять, не знаю, можно или нельзя. Вот и хотел кого-нибудь найти, отпроситься.
Детский никчемушный разговор. Все может очень плохо кончиться — ведь Адмирал засек его. Но Адмирал явно не с Николаевым, он стар для таких игр, а потом хоть лицо у него и командирское, и глаза сделались злыми, из них словно бы шляпки гвоздей выглядывают, но все-таки Адмирал — это Адмирал. Это порядочный человек. И лицо у него порядочное.
— Ты чего ж это, правил поведения в нашенском быту не знаешь? Не знакомили?
— Нет, не знакомили, — растерянным тоном пробормотал Шатков.
— О-хо-хо, погубишь ты себя этим. — Адмирал старчески закряхтел, руками взялся за поясницу. — Пойдем ко мне чай пить. Я тебя малость попросви… свю…. Тьфу, вот язык какой ломаный. Просвещу, в общем, кое в чем.
— Да мне надо в город отпроситься…
— А кто, скажи, тебя отпустит? — мягко, словно бы втолковывая простые истины неразумному дитяти, поинтересовался Адмирал. — Никто! Никого же нет. Николаева нет, Людоеда нет, а пойти без спроса — значит, прожить на несколько десятков лет меньше, чем отведено Богом. Ты под колпаком находишься. Разве это не чувствуешь?
— Чувствую, — признался Шатков.
Лицо у Адмирала разгладилось, сделалось домашним, он с опаскою оглянулся и предложил едва слышным шепотом:
— Пойдем отсюда! Тут, ты сам понимаешь… — Адмирал красноречиво покрутил в воздухе рукой, потом прижал палец к губам: — Т-с-с! Пойдем!
От прежней командирской жесткости на лице ничего не осталось, это был обычный добрый домашний дядечка.
— Устал, наверное? — участливо спросил Адмирал на улице.
— Было немного… А сейчас уже нет.
— Отошел, значит!
Нет, ничего общего не имеет Адмирал с Николаевым — нич-чего. Шатков на ходу вытянул перед собой руки, поглядел на них.
— Трястись уже перестали. Хотя и гудят.
В закутке Адмирала важно расхаживали Ваня и Феня — дружной парочкой, размеренно: пятнадцать шагов в одну сторону, потом — четкий солдатский разворот — и пятнадцать шагов в другую сторону. «Променад» индоуток вызвал у Шаткова невольную улыбку.
— Это они размышляют, заводить им детей или нет, — пояснил Адмирал, — в ходьбе, как видишь, рождают истину. Совсем, как люди. Ты посиди пока, хочешь — с Ваней побеседуй, он у нас умный, а я отлучусь — чай на плитку поставлю.
Шатков сел за стол. На столе, сложенная вчетверо, лежала карта, местная карта, с планом города и его окрестностей. Шаткова так неодолимо потянуло к ней, что он еле-еле остановил себя, да и не сам, пожалуй, остановил, а что-то потустороннее, пришедшее извне, словно бы ангел-хранитель сделал это за него. Ангел-хранитель берег Шаткова. За Шатковым в просвет между двумя занавесками следил Адмирал. И лицо у него было совсем не домашним, было жестким, сосредоточенным, волевым, ничего от добродушного дядечки, любителя разводить диковинную живность…
Карта манила Шаткова, наверху, на широком поле, у нее и масштаб был пропечатан, и выходные данные — все имелось, словом, именно такую карту и надо было раздобыть Шаткову. Он даже слюну сглотнул. Потом, совладав с собою, равнодушно отвернулся от карты и позвал Ваню:
— Цып-цып-цып! Ваня, иди сюда!
Ваня вспушил возмущенно грудь, словно бы обвинял Феню, нежную свою подругу, в неверности, в плохом обслуживании, зорко глянул на Шаткова, по-рыцарски выставил вперед голенастую чешуйчатую ногу и неожиданно подмигнул одним глазом.
Адмирал продолжал в распах между занавесками пристально и зло смотреть на Шаткова.
Карта лежала на столе на таком видном месте, что ошибиться и не понять, что это за карта, было невозможно. Адмирал ловил Шаткова…
Глава восьмая
На следующее утро — прошло ровно столько времени, сколько требовалось для того, чтобы телеграмма дошла до Москвы и оттуда прилетел сотрудник, — из тайничка, который Шатков оборудовал в подъезде нэлкиного дома, были изъяты два пакетика, а через три дня в тайничок была заложена записка, из которой следовало, что монета — обычная, приблудная, с незнакомыми отпечатками пальцев, скорее всего, она случайно была выронена из кармана, а обрывки волос (именно обрывки — они были с корнем выдраны у человека, который оказал жестокое сопротивление нападавшим) принадлежат убитому подполковнику госбезопасности.
По карте, которую Шатков купил в обычном киоске Союзпечати, он определил место, где примерно располагались склады Николаева, сделал запрос насчет военных складов — ему надо было точно знать, где они находятся. Он еще раз пожалел о том, что у него нет такой карты, что имелась у Адмирала, — подробной, крупномасштабной, с грифом «Для служебного пользования».
Связного у Шаткова по-прежнему не было — можно было бы вернуть в город арестованного Кононенко, который ни в чем не провинился перед законом и дело на него было сфабриковано, но Игорь Кононенко был засвечен и уже не годился Шаткову в помощники…
Шаткова пригласил к себе Николаев. В камине громко потрескивали смолистые дрова — день выдался промозглый, по-настоящему осенний, без солнца, без всякой радости, с низким пороховым небом, с ветром, гоняющим по земле остатки листьев, — Николаев кутался в домашнюю клетчатую куртку и, покуривая душистую сигарету, изучал какие-то бумаги.
У ног его лежала овчарка. Шатков видел ее в прошлый раз, когда был у Николаева, потом овчарка исчезла — собаку куда-то увозили, может быть, делать прививки, — сейчас она появилась снова. Вид у нее действительно был больной — вялый, глаза слезились, губы обляпаны слюной, словно бы жизнь овчарке была не мила. Но хоть и был взгляд у нее слезящийся, за Шатковым следила она зорко, вид ее Шаткова не обманывал — перекусит горло человеку играючи и в таком состоянии.
Николаев снял золоченые очки, делающие его похожим на профессора, озабоченно потер пальцами переносицу:
— Почему молчит Москва, не знаешь? Это же твои отцы-командиры, ты о них должен знать все!
— К сожалению, не знаю ничего.
— Курьера с баксами ждем уже несколько дней, а его все нет и нет! — Николаев оценивающе глянул на Шаткова. — Товар-то приготовлен. Конечно, он не портится, в жару чувствует себя хорошо, дополнительной подсолки не требует, но, может, ты мент? — неожиданно спросил Николаев. — Или гэрэушник?
Шатков со скучающим видом посмотрел себе под ноги, произнес фразу, знакомую по кино и книгам:
— Обижаете, гражданин начальник!
— В нашей жизни все бывает, — Николаев усмехнулся, усмешка его была нехорошей, от такой усмешки по коже может поползти мороз. — Один пример уже есть. Работал у меня человек, я ему доверял, деньги хорошие платил, а оказалось — не надо было доверять. И деньги не надо было платить. Смотри! — Николаев кинул Шаткову небольшое кожаное удостоверение с потертым гербом на обложке, — Ты случайно не из этих?
Под гербом стояло золотое тиснение: «Федеральная служба контрразведки». Шатков отрицательно покачал головой:
— Нет, я не из этих. И такие корки никогда не видел.
— И тем не менее смотри, смотри, — у Николаева дернулся уголок рта, — изучай!
Шатков раскрыл удостоверение. Майор Семенов… Перевел взгляд на фотокарточку, с большим трудом погасил дрожь, пробившую его изнутри, поднял глаза на Николаева:
— Да этот же гад хотел меня убить!
— Вот как? — Николаев усмехнулся. — Представь себе, меня тоже. Большой специалист был, видать… Одного хотел кокнутъ, другого, третьего. Кокальщик! — Николаеву слово «кокальщик» понравилось, он еще раз повторил его, замер, словно бы прислушиваясь к звучанию, и Шатков вновь перевел взгляд на удостоверение.
С фотокарточки на него смотрел… Корреспондент. Вот тебе и бандит с железным лицом! Шатков принимал его за одного, а он оказался другим. Поднял глаза, столкнулся с жестким взглядом Николаева. Тот пояснил:
— Потайную квартиру имел в городе, связника и прочее. Из квартирки-то мы удостоверение и изъяли. Похож?
— Похож!
— Сегодня последнее «прости-прощай» с этим изменником будет. А денежки от твоих отцов-командиров жду еще сутки, если не привезут, то… — он развел руки в стороны, улыбнулся зло: — Тогда извини!
Взгляд Николаева был более чем красноречив. Шатков все понял, тихо шевельнул губами, словно бы молясь, и этим вызвал одобрение Николаева.
— Правильно делаешь, что молишься. Имей в виду, — Николаев поднял умное сухое лицо, за стеклами золоченых очков был хорошо виден прищур глаз. — Ты — задаток. Ты! Хоть и сам ты прибежал, самостоятельно проторил дорожку, а — задаток. С задатками знаешь, что делают? Особенно в тех случаях, когда купля-продажа не совершается? А? Задаток всегда принадлежит тому человеку, который получил его. В данном случае — мне.
— Но есть же правила и возвращения задатка, — попробовал возразить Шатков, — есть ведь!
— Мне эти правила неизвестны. Что захочу с тобой сделать, то и сделаю — задаток не возвращается! Ты ведь неучтенный, непрописанный, бездокументный, непроверенный — ты никакой! Единственное, что могу сделать для тебя — отпустить на почту, чтобы ты дал своему начальству слезную телеграмму.
— Мне нужно два раза на почту. Сегодня и завтра. Сегодня — это понятно, а завтра — в том случае, если не придет ответ на мою сегодняшнюю телеграмму.