Гости невольно попятились от столов. Внизу, на ярком зеленом ковре, лежала человеческая голова. Отрубленная.
Но нет — не отрубленная, голова была жива, она мигнула один раз, другой — в глаза закопанному по самый подбородок человеку попал сор, принесенный «высокими» гостями.
— Кто это? — сдавленным голосом спросил гость, который был постарше и повыше ростом.
— Клиент, — односложно пояснил Николаев, но односложного пояснения оказалось недостаточно, и Николаев добавил: — Упрямый клиент. Обещал одно, подписывал другое, деньги платил третьи, а итог был четвертым. Ничего у него не совмещалось… Как у нас с вами. Вот теперь рассчитывается. За все разом. — Николаев вновь потыкал фужером вниз.
Голова вновь мигнула глазами. Это был Корреспондент. Рот Корреспондента был плотно сжат. Шатков определил: забит какой-то гадостью и заклеен изнутри. Людоед, находившийся рядом, следил, чтобы Корреспондент, закопанный в землю, не задохнулся раньше времени.
«Эх, Семенов, Семенов, — немо прошептал Шатков. — Что же ты, друг, не уберегся!» Николаев, словно бы услышав шепот, строго поглядел на Шаткова. Выходит, телеграмма, которую послал Шатков насчет Николаева, не поспела.
А с другой стороны, если бы и поспела, то что может сделать местная служба государственной безопасности? Поднять в воздух вертолеты? Пригнать из Севастополя подводную лодку, вооруженную баллистическим ракетами? Спустить с горы лавину жаждущих действия пенсионеров, чтобы они накинули на эту поляну сеть? Шатков гулко сглотнул слюну, кадык у него костяно стукнул, в горле что-то заскрипело — Шаткову сделалось холодно, страшно.
Если он сейчас бросится на выручку Семенову, то ничего не сделает — Семенова не спасет и сам завалится. Шансов выкрутиться у него не будет ни одного…
— Мужик оказался упрямый, пришлось малость прикопать, — сказал Николаев. — Надо полагать, это его немного образумит. — Он подошел к голове, наклонился. — А? Или не образумит? Может, господина угостить шампанским? А? Нет, говорящая голова шампанское не пьет. Головящая горова, — проговорил Николаев, вспомнив давнюю шутку известного сатирика.
Гости потрясенно молчали. Через несколько минут глава «делегации», тот, который был постарше и повыше ростом оправился, произнес бывалым тоном:
— Ну, у нас и не такое бывает!
— Я знаю. Но у вас другое… У вас — война!
— И что с ним будет? — спросил низенький и залпом выпил фужер шампанского — он действовал машинально, лицо у него потемнело. — С этим гражданином?
— Одумается — отпустим, не одумается, не внесет деньги в кассу… — Николаев оглянулся, приказал толстяку в кепке «феррари»: — Еще шампанского! — вздохнул: — А если не внесет деньги в кассу, не повинится — худо тогда будет…
— А что именно худо? — обеспокоенно покрутил головой глава «делегации», фокус с человеком, зарытым в землю, ему явно не понравился.
— Придумаем что-нибудь. Может быть, даже сегодня.
— Убьете?
— Ну, это слишком примитивно… Мы в книжке что-нибудь вычитаем, и накажем по готовому рецепту. Чтоб самим ничего не сочинять. Знаете, есть такая книжная серия «Жизнь замечательных людей» называется? Очень много чего полезного в ней имеется. И как из человека суп сварить, и как отбивную из него приготовить, и как сочные котлеты на пару, под крышечкой, произвести. В «Жизни замечательных людей» есть все. Как в Греции. Если нужны еще пояснения — готов продолжить. — Николаев подставил фужер под шампанское, толстяк ему поспешно налил и отодвинулся назад в тень.
Шатков даже не заметил, куда он делся, не до того было, на его месте появился Гимназист с бледным напряженным лицом — видать, понимал свою ответственность, Николаев сделал шаг к закопанному человеку и прогнувшись всем корпусом вперед, чтобы не забрызгать себе начищенные до блеска башмаки, вылил шампанское на голову Корреспондента. Стряхнул несколько оставшихся капель.
— Мы люди добрые, гуманные, — объяснил он, — сами пьем и другим даем выпить.
Было скрыто в этом что-то такое, что не укладывалось в голове, нереальное, освещенное таинственным недобрым сиянием, — с этой шаманской зеленью, от которой дурно пахло, с мрачными срезами гор, поросших жестким кустарником, с шампанским и дешевой игрой богатого человека, — Шатков почувствовал, что его ведет в сторону, будто он попал в стремнину бурной реки, голова кружится, а под кадыком поскрипывает резко, вышибая сыпь на коже, что-то колючее, все тело прошиб озноб.
Шатков с силой провел себя ладонью по лицу, потряс головой, стараясь, чтобы этого движения не заметил Николаев.
Достав из ящика бутылку, которая показалась кислой, бракованной, Николаев целиком вылил ее на голову Корреспондента. Опустошенную посуду откинул в сторону.
— Если уж на то пошло, — мы люди щедрые, — объявил он и обхватив главу «делегации» рукою за плечи, повел его в сторону, к деревьям.
О чем они там говорили, не было слышно, можно было только догадываться, глядя на лица. Гости оказались неуступчивыми, и тогда Николаев, показав пальцем на вкопанного Корреспондента, пощелкал пальцами.
— Теперь пора отведать и шашлыков…
Тот, который был повыше — глава «делегации», — чуть ли не бегом припустил на соседнюю поляну, маленький также спешно последовал за ним, на ходу зажимая рот ладонью — его, как и Шаткова, тоже чуть не вырвало.
— А деньги? Как же с деньгами, которые он вам задолжал? — спросил минут через двадцать глава «делегации» — он еле-еле пришел в себя от увиденного, выпил несколько стопок водки, есть же пока ничего не мог — еда не лезла в горло.
Николаев усмехнулся, проговорил медленно, жестко чеканя слова:
— Я эти деньги ему простил.
Своего Николаев добился — приезжие выложили за партию автоматов Калашникова столько, сколько он хотел — никакие разговоры насчет родного народа, земли, которую надо защищать, веры, Бога, сыновьего долга и тому подобное не помогли.
Теперь Шатков точно знал, зачем Николаев пригласил его на поляну казни — завтра должен наступить его день. В крайнем случае послезавтра — и то, если ему очень повезет…
Глава девятая
Неспроста Шатков подозревал, что в горах у Николаева не один склад, а несколько — горы здешние имеют много потайных ходов, лазов, щелей, пещер; недаром в начале войны, когда наступали немцы, в одной из пещер спрятали дорогую коллекцию вин, в которой находились и испанские хересы двухсотлетней давности, и французские коньяки времен Наполеона, и «порт-вайны» — сладкие португальские вина, и «Слезы Христа» — божественное вино, любимое Николаем Вторым, — в общем, коллекция, которая тянула на несколько десятков миллионов долларов, не найдена до сих пор. Горы не пожелали возвращать ее людям.
Здешние горы имели и другие, более страшные загадки. От группы пионеров, случайно забредших в каменный лабиринт, нашли лишь косточки и то пятнадцать лет спустя после их исчезновения, в пещеры проваливались целые отряды спелеологов и пропадали совершенно бесследно — в общем, всякое бывало. А уж в том, чтобы надежно спрятать что-нибудь ценное, и вопроса нет — лучше здешних скал ничего не найдешь. Столетия спустя люди будут находить то, что было спрятано нашими современниками…
Разделив свою охрану пополам, Николаев оставил одну половину в усадьбе, со второй укатил на один из складов. Шатков был оставлен в усадьбе. Он рванулся в один угол — закупорено, в кустах сидит человек, держит под прицелом часть территории, дымит цигаркой, в другой точке тоже не пройти, там также восседает охранник, то же самое и в третьем углу — Николаев, уезжая, прочно запечатал усадьбу. Шатков, запаренно стер пот с лица, сдвинул в сторону губу в неверящей улыбке: уж не ради ли него так запечатана усадьба?
Нет, Николаев запечатал не его, точно, не его. Шатков все-таки мелкая рыба для Николаева, Николаев любит крупных особей — таких, как два посланца кавказского народа, безуспешно рвущегося к свободе.
Шатков нервно покусал ногти: что же делать, что делать?
Глянул на часы — еще не все потеряно, Николаев уехал три минуты назад, его можно нагнать: Николаев не любит быстрой езды. Но, как нагнать, на чем? Жигуленок из сарая не вывести, если Шатков выведет его из сарая, то не перемахнет на машине через ворота, старый жигуленок не птица, если же перемахнет, то получит вдогонку пулеметную очередь — подстрелят, как ворону.
Оставался один путь. У стенки сарая имелось глухое место, которое не просматривалось никем из охраны, Николаев опечатывал усадьбу так, чтобы один охранник обязательно видел другого. Это место было глухим, не просматривалось никем — задняя стенка сарая.
Стенку он одолеет. А дальше как быть? Дальше, если ситуация ничего не подскажет, если не подвернутся колеса, он хотя бы посмотрит, куда, в какую сторону укатил Николаев со своей командой, Шатков определит это по отпечаткам шин, по пыли, нанесенной на кусты, по тому, как в воздухе висит бензиновый дух, по неким невидимым приметам — Шатков умеет делать то, чего не умеют делать другие.
Недаром Шатков задавался вопросом: один склад у Николаева или несколько? У Николаева было несколько складов, расположенных в одном квадрате, недалеко друг от друга, вполне возможно, даже соединенных между собой подземными ходами. Об этом Шаткову случайно проговорился Гимназист, а проговорившись, испуганно хлопнул себя ладонью по рту.
Шатков сделал вид, что ничего не заметил — занят был другим, не видел и не слышал Гимназиста, и тот через несколько минут успокоился. Хотя и спросил на всякий случай, проверяя Шаткова:
— Ты слышал, чего я сказал?
— А? — Шатков, который пришивал к джинсам отодравшуюся молнию, поднял непонимающее лицо. Протер глаза. — Не понял… Ты чего-то сказал?
— Ничего, — пробурчал Гимназист, — ничего не сказал. Тебе послышалось.
Небрежно пройдя вдоль стенки дома и кивнув охранявшему «пространство» новому человеку из окружения Николаева — слабогрудому и злому, как две капли воды похожему на Гимназиста человеку, — свой, мол, идет, не тревожься, — Шатков очутился около сарая, зашел за него и мигом, будто ловкий зверь, взлетел на стену. Беззвучно перемахнул через нее, спрыгнул на землю, перебежал узенькую, всего в несколько вороньих скоков улочку, построенную, видно, еще татарами в Аллах знает, каком веке (эта улочка всегда вызывала в Шаткове ощущение неясной печали, будто он сам был причастен к ее умиранию), перемахнул через грядку густых черных кустов. Затаив дыхание, слыша стук собственного сердца, присел.