Он так прямо выразился, что у Лизы сердце зашлось.
– Знаю, тебе тяжело было собирать старые вещи, – начала она, но Пауль только отмахнулся:
– Я не про своих призраков. Уж они-то останутся со мной везде и всегда. А вот твои… Я про то окно. – Он скользнул взглядом поверх ее плеча, и она догадалась, что он смотрит на дом Ули. – Воспринимай переезд как возможность начать жить с чистого листа. В новой квартире. Мы всё начнем сначала.
Начнем сначала. Неужто Пауль и впрямь думает, что это так просто?
– Ты иди, а я сейчас спущусь.
Она еще постояла в квартире, наслаждаясь звенящей тишиной родного дома. Потом глянула на темный квадрат окна Ули и взвесила на ладони три связки ключей, на каждой по три штуки: от входной двери, от подъезда и от кладовки в подвале.
Еще раз покосившись в окно, девушка резко развернулась и вышла на лестничную клетку, но напоследок сняла по ключу с двух колечек: со своего – от квартиры, а с комплекта Пауля – от чулана. «Ключи вечно теряются, – подумала Лиза, заперла дверь и бросила все связки в почтовый ящик. – И кто докажет, что мы не посеяли их сто лет назад?»
Она не знала, куда приведет тоннель Ули, но решила предложить свой вариант, когда в следующий раз увидится с Инге.
Лиза,
Моя дорогая Лиза
Любимая Лиза,
Инге рассказала мне новость, и я не знаю, плакать мне или смеяться. Мы так часто говорили о детях, что сейчас у меня ощущение, будто исполнилась моя самая заветная мечта, но только в самых кошмарных обстоятельствах.
Но меня пугает не само появление ребенка, а мысль о том, что я не смогу растить его вместе с тобой. Мне тошно, что я сейчас не рядом, что не держу тебя за руку в такой сложный момент. Наверное, мы вели себя безответственно? Но тогда это не казалось безответственностью. А теперь кажется, ведь ситуация кардинально изменилась.
Знаю, если пошлю тебе письмо, ты никогда его не получишь. Поэтому я решил теперь вести дневник и делиться в нем мыслями и чувствами – всем, что мне захочется сказать тебе и малышу, – пока у меня нет возможности поговорить с вами лично.
С любовью,
Ули
Глава 12
Ноябрь 1961 года
Ули открыл дверь в родительскую квартиру и, потопав ногами, чтобы сбить с ботинок снег, протиснулся в прихожую; в руках у него были увесистые пакеты с продуктами. Из недр дома доносился звон кастрюль и сковородок, заглушающий хит группы «Блу даймондс», льющийся из современных колонок; мама мелодично подпевала в тон. Ули снял ботинки и прошел в гостиную, где от пола до потолка высились шкафы с пластинками – калейдоскоп красочных обложек, от пестроты которых кружилась голова. И хотя Нойманы-старшие не были так душевно близки, как Ули с Лизой, их семью прочной ниточкой связывала музыка, и она же стала одним из самых ярких воспоминаний, что сам Ули вынес из детства.
Он заглянул на кухню, где мать доставала из духовки аппетитное на вид жаркое. В отличие от теперешнего жилья Ули на Бернауэрштрассе, родительская квартира была совсем новой и сияющей, лишенной всех тех недостатков, с которыми он боролся каждый божий день: скажем, с тугими оконными щеколдами или древними скрипучими петлями, которые не позволяли нормально закрывать двери. А здесь на кухне гудел зеленый, как мякоть авокадо, холодильник, радовали глаз свежепокрашенные шкафчики, и Ули смущенно вспомнил свои жалкие попытки приготовить еду, которые срывались из-за капризов плиты и причуд электрощитка.
– Ули, liebchen [16]! Я и не слышала, как ты вошел. – Мать поставила жаркое на плиту, вытерла руки о фартук и повысила голос, чтобы перекричать музыку: – Франц, Ули дома!
– Знаю. – Отец прислонился к двери кухни, засунув под мышку газету, убрал в нагрудный карман очки и улыбнулся: – Как ты, сынок?
Не успел тот ответить, как мать полезла в пакеты и, неодобрительно поцокав языком, достала оттуда стеклянные банки и бумажные свертки с мясом.
– Не стоит тратить на нас деньги, – укорила она, но Ули видел, что ей приятно. – После ужина домой заберешь.
– А мне нравится тратить на вас деньги. – Ули поднял крышку с кастрюли с тушеной морковью, вдохнул чуть землистый аромат, смешавшийся с запахом жаркого, и попытался различить, какие специи мать положила к мясу. Розмарин?
– Твоя мать права, сынок, – заявил отец и откупорил бутылку вина, а мама шлепнула Ули по рукам, отгоняя его от кастрюль.
– Ты совсем отощал, – обеспокоенно нахмурилась она.
Ули отошел от плиты, вспоминая схему городского водопровода, разложенную дома на столе, а еще лопаты, кирки и ведра, которые они с Юргеном собрали, где смогли, и на время оставили в гостиной. Во второй спальне теперь стояла подержанная детская кроватка; после покупки Ули ее перекрасил, а внутрь положил мягкие-премягкие одеяльца.
– Занят.
– На учебе? – подозрительно уточнил отец. – Или где-то еще?
Ули взял из шкафчика поднос и молча поставил на разделочный стол, а мать вздохнула:
– Иди садись, liebchen, а то все остынет.
Ули прошел за отцом к столу, сервированному маминым роскошным фарфором: глубокие тарелки поверх белых блюд, по обеим сторонам аккуратные ряды приборов, а рядом хрустальные бокалы для красного и белого вина, воды и портвейна. Мать купила это богатство после войны – после разрухи и унизительного падения Германии и после возвращения отца из канадского лагеря для пленных, куда он попал в самом начале боев. Ей пришлось приобретать утварь заново, потому что все ее семейные реликвии сгинули в хаосе, поднявшемся с приходом Красной армии в Берлин: солдаты либо крушили, либо забирали себе ценные вещи, виня местных женщин в том, что их мужчины причинили столько боли всему миру. Ули подозревал, что любовь родителей ко всякому барахлу проистекает из тех давних лишений: они заполняли дом вещами и музыкой, чтобы не чувствовать пустоту от потери близких – и, как думал Ули, части самих себя.
Он до сих пор помнил день, когда отец приехал из лагеря для военнопленных в 1952-м, а мать встретила мужа даже не поцелуем, а дежурной улыбкой. После стольких лет разлуки родители совсем отдалились друг от друга, и если когда-то давно, когда они еще были семьей, их связывала любовь к Ули, то теперь – только привычка. Разве мог он сидеть сложа руки и ждать, когда неумолимое время сделает чужими и их с Лизой?
Ули сел за стол, а мать принесла жаркое, приправленное морковью и веточками свежего розмарина, и поставила его перед отцом.
– Мы очень рады, что ты сегодня пришел к нам поужинать, – сказала она и сложила руки на коленях, а отец принялся резать мясо. – А то мы тебя почти не видим.
– Говорю же, я был занят, – повторил Ули и налил ей вина.
Родители молча переглянулись.
– Ули, мы с твоим папой… мы хотели спросить, не думаешь ли ты переехать обратно сюда, – начала мать, в то время как отец передал дальше по столу жаркое. – Ну вдруг ты… пожелаешь снова жить в своей старой комнате? Будешь по дому нам помогать. Да и вместе веселее.
Ули глотнул красного вина, сладкого и, на его вкус, слишком крепкого.
– Значит, вы хотите, чтобы я опять жил с вами, – отчеканил он, и улыбка матери померкла.
– Ты постоянно торчишь в той квартире, – пробурчал отец и со значением посмотрел на Ули. – Сын, мы беспокоимся, что ты постоянно думаешь о… о том, чего у тебя никогда не будет.
– О Лизе. – Ули поставил бокал на стол. – Зовите ее по имени. Лиза.
– Лиза. – Мать потянулась через стол и накрыла его руки своими. – Конечно, мы можем звать ее по имени. Дорогой, пойми, уже столько месяцев прошло, и глупо думать, что Восточная Германия уберет границу. Стена останется здесь навсегда. А раз так, мы хотим, чтобы ты устроил свое будущее.
– Будущее без нее, да? – хмыкнул Ули. – Но Лиза и есть мое будущее, мама.
– Ульрих, включи голову, – разозлился отец. – Безнадежным романтикам визу не дают. Тебе всего двадцать один, подумаешь, девчонка понравилась! Пока ты строишь воздушные замки, жизнь уходит!
– Понравилась? – Хоть Ули душила ярость, он сумел остаться на удивление спокойным: нечего родителям радоваться, что вывели его из себя. – Я люблю ее, и мы найдем способ быть вместе. Пусть даже на это уйдут месяцы или… или годы.
– Годы жизни в бесплодных воспоминаниях! – воскликнула мать. – Я не сомневаюсь в твоих чувствах, но ты слишком молод, чтобы терять драгоценное время на ожидание. – Она горестно переглянулась с мужем. – Нам с самого начала не очень-то понравилось, что ты собрался жениться, зато теперь у тебя появился шанс пересмотреть свои планы. Мы с твоим папой поторопились со свадьбой, вот и волнуемся, что ты наступишь на те же грабли.
– Ушам не верю. Вы вообще хоть что-то понимаете? – Ули, дрожа от гнева, вскочил. – Лиза ведь не бросила меня, не ушла к другому. О легкомыслии тут и речи нет! Нас разлучили обстоятельства непреодолимой силы…
– И они явно никуда не денутся, – жестко напомнила мать, тоже поднявшись.
– Значит, мы сами их изменим, – огрызнулся парень. – Вы сами заварили эту кашу! Из-за вас и появилась граница, из-за вас построили проклятую стену! Ваше поколение не хочет поступать правильно, значит, этим займется мое!
Он тяжело выдохнул, сокрушаясь, что родители не желают его понимать. Теперь было бессмысленно вываливать на них новость, с которой он и пришел: что они скоро станут бабушкой и дедушкой. К чему воздух сотрясать, если им плевать на его счастье?
Он опустил взгляд и только тут заметил, что схватил со стола салфетку и теперь крепко сжимает ее в кулаке.
– По-моему, нам лучше перенести ужин на другой день, – пробормотал Ули, а мать устало опустилась обратно на стул. – Спасибо, что пригласили.
Отец откашлялся, а Ули обогнул стол, чмокнул мать в кудрявую макушку и стремительно вышел.
Папа двинулся следом, нагнал его в прихожей и тихонько сказал: