Хорст приобнял девушку за талию и осторожно повел.
– Надеюсь, я не сболтнул лишнего, – добавил он; его широкая грудь легонько вибрировала, пока он говорил. – Да и вообще, какая разница? Все равно жилье распределяют исходя из коллективных нужд.
Лиза подавила вздох и уставилась на узел его галстука. «Ну вот, – подумала она. – Опять вернулся робот Хорст».
– Но даже я вижу, что коллективные нужды не всегда позволяют вздохнуть свободно. Четыре взрослых и ребенок… это много, даже для такой просторной квартиры, как ваша. – Он замедлил темп танца, и Лиза запрокинула голову, чтобы заглянуть ему в глаза. – Просто знай: если тебе понадобится отдельная комната или ты решишь, что тебе тесновато…
Лиза отступила назад.
– Хорст, ты не так понял…
– Дай договорить, пожалуйста. Пусть даже домочадцы станут тебе помогать, но поднимать ребенка в одиночку очень тяжело. – Он примолк ненадолго, будто ждал, что Лиза начнет возражать, но она не проронила ни слова. А что сказать, если Хорст обсуждает планы, которые никогда не осуществятся? – Твоя семья растет, скоро и у Анны с Паулем появятся свои дети. Тогда в вашей квартире станет совсем тесно.
«Но к тому времени я уже буду там, где и должна быть», – подумала она.
– Лиза, я всегда тебя обожал и хочу подчеркнуть: для меня было бы огромным счастьем и честью стать частью твоей жизни – более важной, чем сейчас. Частью жизни твоего ребенка, значительной частью.
У Лизы вспыхнули щеки, и она отвела взгляд, не в силах видеть на лице Хорста надежду. Она ведь никогда не позволяла ему думать, будто между ними может быть что-то, кроме дружбы, да и то только из любви к Паулю. Лиза не хотела ставить Хорста в неловкое положение, но с чего он взял, что сейчас время для таких разговоров?
Она сделала глубокий вдох, мечтая, чтобы парень не воспринял ее колебания близко к сердцу. Но отказывать ему напрямую Лиза тоже поостереглась. Опасно подбрасывать ему мысль, что она собирается растить ребенка за пределами Восточного Берлина. Как-никак Хорст служит в народной полиции и его натренировали подозревать всех и вся.
– Спасибо, – улыбнулась Лиза и пожала ему руку, стараясь выглядеть искренней. – Правда, Хорст, я очень благодарна. Сегодня у Пауля великий день, и мне не хотелось бы его портить и строить непродуманные планы. Но я обещаю поразмыслить над твоими словами.
Удрученное лицо приятеля прояснилось, и он, наклонившись, чмокнул ее в щеку и сказал:
– Вот и славно.
12 апреля 1962 года
Лиза,
мы уже несколько месяцев копаем, я страшно устал, но целыми днями думаю только о тебе – о тебе и о нашем малыше. Я знаю, что ставлю на кон собственную жизнь, строя тоннель, но этот труд в каком-то смысле освобождает меня, если можно так выразиться: по крайней мере, мне есть куда направить силы и энергию. Конкретное дело, на которое можно переключить внимание, чтобы не предаваться мрачным мыслям.
С огромной любовью,
Ули
Глава 16
Апрель 1962 года
Ули спустился в подвал кнайпе и вдохнул металлический запах свежевскопанной земли. Прислушиваясь к отдаленному стуку и шороху лопат в тоннеле, парень расстегнул рубашку и переоделся в пыльные рабочие штаны, висевшие на вбитом Юргеном в стену гвозде, взял кирку с налипшими на лезвие комьями грязи и засунул ее в свободную шлевку на поясе.
За четыре месяца раскопок временные обитатели подвала оставили там следы своего постоянного пребывания. У стен теснились десятки ведер, в которых Вольф каждый вечер вывозил отработанную породу на своем «НСУ-принце», – подвеску пришлось укрепить, чтобы выдержала сотни килограммов земли, которые под покровом ночи отправлялись подальше от бара. А лопаты и кирки парни втихую пронесли через служебный выход, который располагался во дворе и не попадал в поле зрения восточногерманских часовых.
Обнаженный по пояс Ули подошел к неприметной дыре, которая вела в тоннель, пролегающий под Бернауэрштрассе, и полез по лестнице вниз.
Коридор уходил на три с половиной метра под землю: как надеялся Ули, достаточно глубоко, чтобы никто не услышал их возни под полыми фундаментами жилых домов, но не слишком, чтобы не угодить в грунтовые воды.
Спустившись на дно, он встал на четвереньки, касаясь ладонями плотной влажной земли – единственной реальности его подземного существования. Парень пополз вперед, ощущая привычную ноющую боль в натруженных коленях; тесный тоннель меньше метра в ширину и высоту вызвал бы клаустрофобию у любого, кто не входил в их команду землекопов, но для Ули уже стал вторым домом. Пальцами он нашарил гладкие железные рельсы для узкоколейной вагонетки с электроприводом, которую Юрген смастерил, чтобы вывозить из все удлиняющегося хода почву. Весьма полезная штука, ведь лаз вытянулся почти до семидесяти метров, но Ули расстояние не пугало. Каждый шаг приближал его к Лизе, и парень сантиметр за сантиметром продвигался вперед по штольне, тускло подсвеченной лампочками на голом шнуре, которые Вольф развесил на деревянных балках, поддерживающих стены и потолок.
Ули выдохнул, отчего очки заволокло паром, и прислушался к гулу над головой: сейчас он был прямо под Бернауэрштрассе, и проезжающие по ней тяжелые машины создавали вибрацию, от которой из щелей между досками сыпалась пыль. Доносились даже приглушенные голоса пешеходов, редкие взрывы хохота сотен туристов, собравшихся посмотреть на стену, и оскорбительные выкрики в адрес пограничников, застывших спиной к западной стороне.
Ули притормозил, взглянув на балку, где висела небольшая табличка с надписью трафаретными буквами: «Вы входите на территорию Германской Демократической Республики», и усмехнулся. Табличку притащила Инге и прибила в том месте, где, как подозревали копатели, стояла стена. Рубеж они преодолели еще два месяца назад – поистине торжественный, исторический момент. Начиная отсюда, в тоннеле разговаривали только при крайней необходимости и шепотом, потому что в Восточной Германии устанавливали прослушку даже глубоко в земле, чтобы обнаруживать похожие лазы. Ребятам еще повезло, что их до сих пор не поймали и что какой-нибудь пограничник, услышавший их копошение, не бросил в ту сторону гранату и не разбомбил тоннель, похоронив строителей заживо.
Через несколько минут Ули дополз до конца хода, где возле небольшой вагонетки на корточках сидела Инге и ковырялась в земле лопаткой. Он улыбнулся, довольный проделанной работой. Копатели трудились по двое – Ули с Инге и Вольф с Юргеном – посменно по пять часов, разве что в этот раз напарница пришла пораньше, видимо собираясь установить новое колено вентиляционной шахты, начинающейся возле входа в тоннель, откуда внутрь поступал свежий воздух.
Ули мягко коснулся лодыжки Инге, чтобы не напугать, и девушка подвинулась, давая ему проползти к раскопу. Ули вынул из шлевки кирку и принялся долбить землю, периодически останавливаясь, чтобы размять онемевшие пальцы, а Инге наполняла тележку комьями почвы. Хотя в тоннеле и было сыро и холодно, от тяжелой работы – тем более что глинистая почва поддавалась с трудом – копателям становилось жарко, и вскоре Ули слегка вспотел, отчего инструмент выскальзывал из ладоней.
Через час Инге положила руку напарнику на плечо, и ребята поменялись местами: она начала копать, а он – перекладывать землю в вагонетку. После долгой работы в неудобной позе болела спина, и Ули на минутку-другую растянулся на полу, чтобы расслабить мышцы, а заодно прикинул, далеко ли ушел от нового колена шахты – примерно на полметра. Там было так узко, что копатели то и дело задевали друг друга руками.
После еще одного часа безмолвной работы Инге нервно оглянулась.
– Ули, – прошептала она, и он поднял голову от почти полной вагонетки. Девушка легонько постучала лопаткой по свежевскопанной земле и соскребла слой грязи, под которым наконец-то обнаружился фундамент.
– Рановато, – нахмурился Ули. Они рыли в направлении дома Лизы на Рейнсбергерштрассе и осторожно обходили другие здания, но, по всем расчетам, до нужного подвала оставалось копать еще несколько недель.
Друзья молча поползли обратно в пивную, но Ули знал, что Инге встревожена не меньше него. Добравшись до подвала, девушка подошла к сваленным в углу картам, которые они принесли из квартиры Ули, и развернула их прямо на полу.
– Не понимаю, – пробормотала она, опускаясь на четвереньки, чтобы изучить план местности. – Мы уже неделями копаем на юго-юго-восток от подпола, вымеряем расстояние… – Она ткнула пальцем в дом между Бернауэрштрассе и Рейнсбергерштрассе. – Преграда вот здесь, под Шёнхольцерштрассе. Может, мы наткнулись на старый фундамент, еще довоенный?
Ули выругался сквозь зубы. Как и во многих берлинских кварталах, на Шёнхольцерштрассе стояли в основном Mietskasernen – старые казармы, которые годами строились, достраивались и перестраивались, из-за чего превратились в подобие кроличьих нор: во дворах и двориках комнаты шли за комнатами, создавая хаотичный бесконечный лабиринт. Видимо, какой-то барак возвели основательнее, чем соседние, и вкопали фундамент глубже.
– И что теперь? – вздохнула Инге. – Будем прорываться в этот дом, а не в тот, который на Рейнсбергерштрассе?
– Слишком рискованно, – покачал головой Ули. Про казарму он знал одно: она находится на квартал ближе к стене, а потому охраняется куда лучше. – Надо его обойти.
Он выпрямился – спина хрустнула – и походил кругами по подвалу. Цель была почти рядом: еще неделька-другая, и они добрались бы до фундамента дома Лизы, успев до даты родов. А сколько дополнительного времени им понадобится теперь?
– Это только задержка, Ули, а не конец всему. – Инге свернула карты и посмотрела на друга; ее голубые глаза на фоне измазанных грязью щек сверкали еще ярче.
Ули охватила дрожь. Столько месяцев труда, столько дней, проведенных под землей… Он в прямом смысле прокапывал себе путь к счастливому будущему, а теперь оно ускользало у него из рук. Он рухнул на колени рядом с Инге и закрыл лицо ладонями, боясь, что в отчаянии просто закричит.