Полный дурных предчувствий, Ули проверил, на месте ли пистолет, который он засунул за ремень штанов сзади. Оружие купил Юрген на черном рынке, и парни, движимые странными понятиями о джентльменстве, ни словом не обмолвились об этом Инге.
С потолка мелким дождичком посыпалась глина, и Вольф выругался сквозь зубы, а Ули постарался не показать раздражения, что под лопатой пока не обнаружилось ничего, кроме земли. Он всей душой надеялся, что не просчитался: ведь он сам скомандовал рыть вверх именно здесь, прорубая узкий лаз, в котором сначала едва получалось стоять на четвереньках, а теперь требовались устойчивые ступени, прочно вбитые в неподатливые стены. Если все пойдет по плану, побег можно будет организовать уже на этой неделе… но если Ули ошибся, пусть даже на несколько метров, они вылезут во дворе дома прямо в руки полиции или, хуже того, упрутся в бетонную плиту.
Ули прислушался, стараясь уловить звуки над головой – шаги, шорох автомобильных шин, отдаленные отголоски радио, – но там царила гнетущая тишина, поэтому парни продолжили рыть. Шахта была очень узкой, и Ули то и дело натыкался на Вольфа, а в какой-то момент поймал себя на том, что скучает по Инге: они отлично сработались и ухитрялись даже в тесноте двигаться так, чтобы не задевать друг друга. Но Инге рано утром уехала в Восточный Берлин, чтобы напоследок разведать обстановку на Рейнсбергерштрассе.
Наконец лопата Ули ударилась во что-то твердое. Он покосился на Вольфа и увидел на лице товарища отражение собственного волнения и страха, после чего уже руками прикоснулся к потолку и ощутил дерево. Очень осторожно и тихо Ули поскреб по неровным доскам, которые устилали подвальный пол.
Продолжая с новыми силами шкрябать по деревяшке, он расчистил пятачок размером примерно с ладонь. В какой-то момент Вольф потеребил Ули за плечо, а когда тот обернулся, покачал головой, мол, хватит.
Останавливаться Ули не хотелось, но он понимал, что Вольф прав. Хоть они и расчистили совсем мало, стоит убрать землю и с других досок, и риск выдать себя сильно возрастет: например, в подвал спустится какой-нибудь сторож, слесарь или смотритель дома, наступит куда не надо и услышит, что под деревом не грунт, а полость. Нет, полностью снимать половицы нужно непосредственно во время побега.
Вольф приподнял массивную доску из тех, которыми они подпирали стены и потолок тоннеля, а Ули посторонился, чтобы друг подставил ее под расчищенную половицу. Вряд ли, конечно, кто-то в ближайшие дни наступит именно сюда, но, если такое случится, нехорошо, если человек провалится ногой в шахту и поймет, что под домом пролегает подземный ход.
Друзья отползли обратно в Западный Берлин, и Ули засек, сколько времени занимает путь из одного конца в другой: семнадцать минут. Когда они с Вольфом добрались до подвала «У Зигги», Ули не сдержал победного вопля.
– Наконец-то! – Он сгреб друга в охапку, и тот рассмеялся, смущенный таким внезапным и бурным проявлением радости. – Позвони Юргену. И Инге позвони. Нам еще кучу всего надо сделать: назначить день, лучше побыстрее, а то и прямо завтра, а потом…
– Ули! – позвала его появившаяся в дверях Инге, резко оборвав спонтанное торжество парней звенящим голосом. На ней был синий жакет поверх коротенького платьица, ноги обтягивали белые чулки, а туфли с ремешком в грязном подвале выглядели до неприличия чистыми.
Девушка перешагнула через сломанную лопату и словно через силу улыбнулась:
– Поздравляю, Ули. Ты стал отцом.
Глава 21
Лиза смотрела в сероватый, как морская пена, потолок больничной палаты и старалась сдержать слезы от нахлынувших на нее смешанных чувств: радости и облегчения, вселенской усталости и боли. Потом она опустила взгляд на краснощекого младенца, который дремал в колыбельке рядом с кроватью: крошка Руди появился на свет гораздо раньше, чем ожидалось. Внезапное падение и страшный испуг вызвали преждевременные роды, но, к счастью, обошлось без осложнений для малыша.
Чего не скажешь о Лизе. Она покосилась на собственную руку в гипсе и прислушалась к больничному шуму: писку аппаратуры, звяканью инструментов, шагам. Во время родов она потеряла много крови, больше, чем женщины обычно теряют, а при падении сломала запястье. Сквозь морфиновый туман пробивалась паника из-за нынешних обстоятельств. Врач заверил Лизу, что она полностью восстановится, но как ползти по тоннелю со сломанным запястьем и с младенцем в охапке?
Она откинулась обратно на подушку и опустила здоровую руку («Всего лишь растяжение», – сказал доктор) в колыбельку. Руди спал и выглядел на удивление спокойным для малыша, который появился на свет в столь драматических обстоятельствах; конечно, он был меньше других младенцев, но, к счастью, родился абсолютно здоровым, тихим и симпатичным. Лиза провела пальцем по тепленькой щечке, чувствуя, как центр вселенной необратимо смещается на Руди.
Ее сын. Все долгие месяцы беременности она была так сосредоточена на грядущем побеге из Восточного Берлина, что ребенка воспринимала только как помеху: с большим животом ползти неудобно, боли будут мешать. Но теперь, когда малыш родился, она уже не представляла, как мир вообще мог существовать без него: без его реденьких черных волосиков, торчащих таким же чубчиком, как у Ули, и без остренького, как у Лизы, носика.
И почему она не дала себе насладиться месяцами, когда они с Руди еще были одним целым?
Она прислушалась к частому и слабому дыханию малыша: легкие пока только учились правильно делать свою работу.
А здесь, в мире за пределами маминого живота, учиться придется многому и многим же рисковать.
– Я тебе помогу, – сонно пробормотала Лиза и устало закрыла глаза.
– Лиза!
Она очнулась, а когда сумела сфокусировать взгляд, то увидела не на шутку встревоженного отца.
– Слава богу. Когда мы услышали, что случилось… ты как себя чувствуешь?
Лиза попыталась приподняться и поморщилась от боли, когда случайно оперлась на травмированное запястье. Напротив кровати стоял Пауль, держа Руди на руках и что-то шепча ему на ушко.
– Все нормально, – заверила отца она, и он чмокнул ее в щеку. – У нас обоих все хорошо.
– Я побеседовал с твоим лечащим врачом, и мы договорились, что ты еще побудешь здесь под наблюдением. Так как ты себя чувствуешь? – повторил Рудольф, будто забыв, что уже задавал этот вопрос. – Как давление? Голова не кружится?
– Говорю же, все нормально, – ответила Лиза и откинулась на подушку. – Разве что чувствую себя полной дурой.
– А ты и поступила как полная дура, – буркнул брат, покачивая на руках Руди. Пауль наверняка примчался в больницу прямо с дежурства: на нем по-прежнему была серо-зеленая форма, а фуражка лежала на столике. – Это же надо додуматься! Ты ведь могла убиться! Что ты делала на станции Фридрихштрассе?
– Да ладно тебе, – промямлила Лиза. – Просто каблуком за решетку зацепилась.
– А что ты вообще забыла на той станции? – напирал брат. – Если у тебя там были какие-то дела, ты могла послать меня или Анну, а не переться самой через полгорода!
– Боюсь, это я виноват, – вклинился отец и поднял руку, пресекая спор. – Я попросил ее вернуть книгу, которую брал у фрау Боттчер.
Лиза удивленно приподняла брови, но папа сидел с абсолютно честным лицом. Даже несмотря на сильные лекарства, она поняла, что отец ее покрывает: неужели узнал, зачем ей было нужно на Фридрихштрассе? Или только подозревает?
– Больше не смей меня так пугать, – сердито выдохнул Пауль.
– Ну ладно вам, успеете еще поругаться, – отмахнулся Рудольф. – А сейчас я хочу посмотреть на своего внука.
Пауль осторожно передал ему малыша, и Лиза едва сдержала слезы, глядя, как отец ласково поцеловал Руди в лобик.
– Здравствуй, мой мальчик. – Рудольф посмотрел на Лизу повлажневшими глазами. – О господи… С тех пор, как мы потеряли твою маму, в семье словно образовалась брешь, а теперь мы снова стали единым целым.
Лиза тоже это чувствовала: малыш идеально помещался в руках деда, будто наконец-то найденный кусочек пазла, а радость Рудольфа – их общая радость – навевала такую безмятежность, какой Лиза в жизни не ощущала.
И этот кусочек папа скоро потеряет. Хоть Рудольфу и казалось, что теперь их семья стала полной, Лиза знала, что это не так: не хватало еще Ули. Ей вот-вот придется оставить половину сердца здесь, и хотя она уже смирилась с тем, что отцу и Паулю ее побег доставит неприятности, появление Руди и его неизбежный переезд на другую половину города придали Лизе новую уверенность в правильности принятого решения, пусть и болезненного.
А ведь она только что сделала своего отца дедушкой. Разве можно так быстро лишить его долгожданного внука?
Пауль обошел кровать и придвинул себе табуретку. Затем приобнял Лизу за плечи и протянул ей платок: она и сама не заметила, как расплакалась.
– Простите меня, – выдавила она, промокнув щеки. – Я слишком долго принимала вашу заботу как должное, и я… я хочу, чтобы вы знали, как сильно я вас обоих люблю и насколько я вам благодарна…
– Мы знаем, – спокойно произнес Пауль, и у Лизы заныло сердце. – Мы очень гордимся тобой, сестренка. Очень гордимся.
– Простите, – повторила она и, отстранившись, сложила платок по заглаженным складкам. – Смотрите, как я расклеилась. Гормоны, наверное… Обычно я не такая сентиментальная.
– Если нельзя быть сентиментальной, когда приводишь в мир нового человечка, когда же можно? – Отец мягко покачивал Руди. – Как назовешь?
У нее еще хватит времени погоревать из-за того, сколько боли она принесет близким, а сейчас Лиза прерывисто вздохнула и посмотрела отцу в глаза.
– В честь тебя, пап. Рудольф Ульрих Нойман. Руди. Как дедушка.
Через пятнадцать минут Пауль ушел бродить по коридору в поисках кофе, а отец подкатился поближе к кровати и тихонько сказал, поглядывая на спящего внука:
– К нам домой сегодня приходила гостья. К тебе. Твоя старая подруга… шведка.