– Отцу и в опере хорошо, – отозвался Пауль и тоже развалился на диване.
– Кстати, об опере, – заговорщицки понизила голос Лиза, точь-в-точь как в те времена, когда делилась с братом детскими сплетнями. – Знаете, кто еще с ним пошел? Герда.
– Врешь, – удивленно усмехнулся тот.
– Правда-правда. Она к нам сегодня заходила с пирогом и сказала, что тоже идет в оперу.
Сидя после обеда в гостиной, Герда лучилась таким весенним восторгом, какого не получишь от перспективы послушать спектакль. Лиза еще вспомнила, как наставница расцвела, когда домой вернулся отец, и как они танцевали на свадьбе Пауля и Анны. У Лизы появились кое-какие подозрения, и она бы очень порадовалась, если бы они подтвердились: и Рудольф, и Герда давно вдовствовали и заслуживали счастья.
– Я же говорил, что папа изменился. – Пауль легонько пихнул жену в бок и перевел взгляд обратно на сестру: – И как там у них? Серьезно?
Лизе было приятно посекретничать с братом, как в старые добрые времена.
– Вот уж не знаю, – встряла Анна и уютно примостилась у Пауля под рукой. – Я всегда представляла твоего отца с более женственной спутницей.
– Более женственной? Это как?
– Не знаю, – поморщилась Анна. – Герда какая-то ненадежная, вот и все. А Рудольф заслуживает хозяйственной женщины.
– Герда хозяйственная, – вспыхнула Лиза, но брат вскинул руку, чтобы прекратить спор.
– Что ж, если все и вправду так и отец с ней счастлив, то это чудесная новость, – констатировал он и чмокнул жену в висок. – Каждый заслуживает такого же счастья, какое чувствую я, когда смотрю на тебя.
– Liebling [28], ну не при сестре же, – хихикнула Анна, отчего в Лизе вскипела желчь.
Сколько бы Лиза ни пыталась держать эмоции при себе, все равно то и дело злилась на невестку. И чем, в конце концов, Герда так плоха для отца? Лиза даже радовалась, что в больнице получила передышку от Анны, но теперь, по возвращении домой, ее терпению предстояло суровое испытание. Сколько еще они смогут прожить под одной крышей, пока Лиза не задушит невестку прямо на глазах у Пауля?
– А ты, Лиза? – поинтересовался брат, когда Анна пошла проверять еду в духовке. – Ни с кем в оперу не ходила?
– Ты же знаешь, что нет, – фыркнула Лиза, теребя шершавый край гипса.
– А как же Хорст?
– Не шути так.
– А я и не шучу. – В карих глазах брата горела уверенность, когда Лиза подняла голову и наткнулась на его взгляд. – Он передал мне, о чем вы говорили на свадьбе, и сказал, что ты пообещала подумать над его предложением. Ну и как? Подумала?
Лязг кастрюль на кухне стих, и Лиза догадалась, что Анна подслушивает.
– Пауль, я в больнице лежала. Мне было не до того.
– Но сейчас-то тебя выписали. Причем с ребенком. – Он наклонился вперед и уперся локтями в колени. – Хорст всегда питал к тебе нежные чувства. Неужели ты не готова ничем пожертвовать для Руди? Ему нужен отец.
– У него уже есть отец, – огрызнулась Лиза. Слова брата показались ей абсурдными. – Даже три: Ули, папа и ты.
– Пусть так, – согласился брат. – Ты ведь знаешь, что я Руди никогда не брошу, но тебе пора задуматься о будущем. Вернее, пора задуматься о будущем сына.
– Я и думаю о нашем с Руди будущем. – Лиза представила Ули в дверях их квартиры на Бернауэрштрассе, и сердце затрепетало от внезапного укола тоски. – Я просто… просто не испытываю к Хорсту никаких чувств. И в моем сердце нет места ни для кого…
– Кроме Ули, ты хочешь сказать, – закончил Пауль. Он не называл Ули по имени с тех пор, как закрыли границу, но теперь в его голосе проскользнул оттенок, которого Лиза никогда раньше не слышала: едва уловимое презрение. – Спустись на землю, сестренка. Знаю, тебе тяжело это принять, но жизнь изменилась, и надо смириться. Ты не воссоединишься с Ули. Не сможешь перейти через границу. Что бы ты ни делала, ты останешься здесь. Вот и начинай жить заново.
– К чему ты клонишь, Пауль? – Его слова серьезно задели Лизу, и она смерила его долгим взглядом.
Брат тоже изучающе посмотрел на нее. Из кухни снова донесся шум – слишком внезапно, чтобы поверить, будто Анна не подслушивала.
– Я пытаюсь сказать, что стараюсь ради твоего же блага, – наконец ответил Пауль. – И я считаю, что Хорст способен сделать тебя счастливой, если ты ему позволишь. – Он покосился на блеснувшее в свете свечей помолвочное кольцо сестры. – Я не прошу тебя перечеркнуть прошлое. Но пора начать думать о будущем. Я очень тебя прошу.
Глава 24
Май 1962 года
Лифт дополз до четвертого этажа, и железный лязг эхом отразился от стен подъезда. Хоть подъемник и часто ломался, но, когда работал, становился настоящим спасением для вымотанных после долгих часов работы копателей, а Ули и вовсе скорее согласился бы застрять в шахте, нежели плестись наверх по лестнице.
Кабина остановилась на последнем этаже, и Ули открыл дверь, пропуская вперед Инге. Хоть они уже и не рыли тоннель, но старались сделать его безопасным: укрепляли поддерживающие балки, вешали дополнительные лампы и улучшали вентиляцию, чтобы в лаз проникало больше воздуха из подвала.
Все шло вполне гладко, но Ули видел в этом только бесполезную возню. Они ведь теперь проводили под землей куда меньше времени, и заняться было нечем – разве что ждать отмашки от Лизы.
Ули и Инге вошли в пустую квартиру: после стольких месяцев пересменок с Вольфом и Юргеном тишина казалась неестественной.
– Наверное, они сегодня ночуют дома, – предположила Инге, отвечая на невысказанный вопрос друга.
– Вот и хорошо. – Ули скинул ботинки. – Ребята заслужили отдых.
Хотя Вольф и Юрген работали в тоннеле вместе, Ули беспокоился, что их дружба может не выдержать такого испытания. Когда постоянно находишься бок о бок с кем-то, это порой еще хуже слишком долгой разлуки, а Вольф и Юрген даже в лучшие дни редко находили взаимопонимание. Оставалось надеяться, что сейчас они в кои-то веки наслаждаются обществом друг друга вдали от тревог и страхов, преследовавших их за работой.
– Смотри, они почту принесли, – заметила Инге, подняв с обеденного стола небольшую кучку писем и газету. Девушка просмотрела конверты и виновато улыбнулась Ули: – Похоже, из Восточного Берлина ничего.
– Спасибо.
Хоть он и не ждал писем от Лизы, его все равно кольнуло разочарование. Он плюхнулся в кресло возле пустого камина, позволяя вселенской усталости ненадолго взять верх.
– На выходных съезжу к ней, – предложила Инге.
Ули поднял голову, чуть подвинув разложенную на коленях газету. Подруга выглядела такой же вымотанной, как и он сам.
– Не нужно, – покачал головой он. – Лиза все равно пока не может бежать, а остальным нашим передавать нечего. Предлагаю эти выходные пропустить. Сходишь куда-нибудь развлечься, хотя бы на танцы…
– На танцы, – с усмешкой фыркнула она и, устроившись на краешке дивана, принялась развязывать шнурки на ботинках. – С кем?
– Да с кем угодно. – В Ули проснулся молодой беззаботный парень. – Помнится, ты мастерски людям зубы заговаривала, чтобы попасть в лучшие клубы города. А монашкой ты прикидывалась до или после того, как тебя пускали?
– Вообще-то, если уж кто из нас и был монашкой, то не я, а Лиза, – рассмеялась Инге. – Помнишь?
– Забудешь тут! Да уж, ты и Лиза, – пробормотал он, вспоминая вечер, когда познакомился с обеими девушками: какой сияющей выглядела Лиза и как сам он нервничал, идя через танцпол вместе с Вольфом, который тогда еще не подружился с Юргеном. – Вас не остановить было. Вечно вляпывались в какие-то неприятности.
– Не волнуйся, мы продолжим в том же духе. – Инге со стоном выпрямилась. – Не возражаешь, если я первая мыться пойду?
– Иди.
Он прислушался к ее шагам, стихшим в глубине квартиры, затем скрипнула дверь, и раздался ровный гул воды. Ули со вздохом развернул газету и пробежался взглядом по новостным заголовкам о том, что творится в Восточном Берлине: у него уже вошло в привычку отслеживать в СМИ вести о людях, которым удалось перебежать на Запад.
Его внимание привлекла коротенькая статейка на второй странице, и он с мрачным интересом прочитал о молодом человеке, которого застрелили неподалеку от границы. Он перепрыгнул через забор восточноберлинской больницы «Шарите» и понесся в сторону стены. Интересно, планировал ли парень побег или же решил удрать спонтанно? Возможно, просто прогуливался в окрестностях и думал, что его никто не видит. А может, так отчаялся, что захотел испытать удачу.
Но риск обернулся трагедией.
Личность последней жертвы режима не разглашалась, и Ули сомневался, что власти вообще ее опознали. Зато имена других восточных немцев, кто пытался бежать на Запад, но не смог, врезались Ули в память, и он часто просыпался посреди ночи от пугающих выстрелов за окном. Инго Крюгер утонул в Шпрее, когда рвался к невесте; Бернд Лунсер спрыгнул с высоты на Бернауэрштрассе всего в нескольких кварталах от Ули, но промахнулся мимо растянутой пожарными спасательной сетки. Гюнтер Лифтин, одна из первых жертв нового режима, застрелен прямо в воде Гумбольдтской гавани; Удо Дюллик и Вернер Пробст тоже сгинули в Шпрее.
Ули поднялся с кресла, прошел к окну и посмотрел на военные укрепления, которые теперь выстроились вдоль стены. Миновал почти год с тех пор, как город прорезали первые мотки колючей проволоки, и, хотя Ули каждый день рыл подкоп под ограждением, со временем он привык к виду зданий через дорогу с замурованными проемами, бетонных плит, баррикадирующих пустые перекрестки, вооруженных до зубов солдат, патрулирующих границу от поста до поста между дозорными башнями, которые возвышались над колючкой и бетоном, ослепляя прожекторами опустевшие дома в каменном сердце столицы ГДР.
Ули давно смирился, что, если он попытается прорваться к стене, его могут застрелить и он пополнит растущий список жертв восточногерманского режима. Но его ужасала мысль, что его действия – его тоннель – приведут к смерти кого-то другого. Как он сможет жить, если Лиза и Руди или другие близкие и друзья погибнут во время побега?