– По-моему, это не совсем подходящая тема для беседы, – неловко улыбнулся Хорст, а Лиза ошарашенно уставилась на отца.
Интересно, Ули до сих пор живет там? Вместе с Инге. Новость об их женитьбе Лиза восприняла как горькое предательство, впрочем не такое серьезное, какое совершила она сама по отношению к Ули.
Пару раз она ему писала, но отклика не получила. Интересно, он хоть иногда вспоминал о ней и о Руди? Или по-прежнему злился на нее даже после стольких лет?
– Ну почему же неподходящая? Они ведь наши соседи, – возразил Рудольф и повернулся к Руди, задорно сверкая карими глазами: – Отвечу на твой вопрос, мой мальчик: они не так уж сильно отличаются от нас. Я встречал множество добрых капиталистов, и ни у кого из них не было рыбьих глаз или раздвоенного языка. Они все абсолютно нормальные люди.
– Ты… ты не встретил никого из наших знакомых? – кашлянув, полюбопытствовала Лиза, надеясь, что не выдала голосом волнение.
– Увы, нет, моя дорогая, – отозвался отец и поднял кружку с пивом.
Глава 47
– Отец Лизы? – Инге посмотрела на Ули в зеркало на туалетном столике, но не успел муж определить выражение ее лица, как она продолжила традиционный вечерний ритуал нанесения импортных кремов и сывороток, которые, как Инге считала, помогают ей сохранять цветущий вид. Глядя на цены чудодейственных средств, Ули обычно закатывал глаза, но все же признавал, что, пожалуй, косметика работает: в тридцать два у Инге не было ни одной морщинки, как в день их знакомства. – Чего он хотел?
Ули плюхнулся на кровать.
– Сам не знаю. Поговорить о Лизе.
Он рассматривал светлые, почти белоснежные волосы жены, водопадом стекающие ей на плечи, и вспоминал, как она выглядела, когда они с подругой еще всюду ходили вместе: Лиза – лучезарное солнце, а Инге – сияющая луна. В те времена девушки носили похожие пышные прически, листали одни и те же модные журналы, вдохновлялись одним и тем же стилем и подбирали одежду так, чтобы цвета их нарядов сочетались.
Ули снова подумал о фотографии, которую получил от Рудольфа: там Лиза была в узорчатой блузке и брюках, милая и скромная – она своему вкусу не изменяла. А вот Инге в последние годы отказалась от тяжелого макияжа и неудобного тесного белья и пристрастилась к длинным струящимся платьям, да и вообще к легкому богемному стилю, который навевал воспоминания о Брижит Бардо.
Когда-то давно у Лизы и Инге было все общее, даже чувство моды. В чем еще подруги разошлись после десяти лет, проведенных врозь?
– Прости. – Инге повернулась, ухватившись за обитую тканью спинку стула. – Тебе, наверное, нелегко пришлось.
– Да, – согласился он и уставился на трещинку на потолке, тоненькой змейкой выползающую из-под крепления люстры, которую родители подарили им с женой на свадьбу. – По-моему, она несчастлива. Скорее всего, именно об этом Рудольф и собирался со мной поговорить. Спрашивал, не хочу ли я ей написать.
– В каком качестве? – подумав, уточнила Инге.
– Не знаю.
Не сводя глаз с потолка, Ули почувствовал, как просел матрас: Инге тоже опустилась на кровать, и он потянулся погладить ее по бедру. До чего же изменились их отношения с памятной ночи возле бара «У Зигги»…
Тот пьяный секс обернулся беременностью, и Ули скрепя сердце поступил по-джентльменски: купил Инге скромное серебряное колечко и с неохотой сделал предложение, которое она с такой же неохотой приняла.
Но в следующие месяцы они заметно сблизились, и перспектива завести ребенка – общего ребенка – проливала бальзам на их израненные за прошедший год души.
В ту ночь, когда у Инге случился выкидыш, Ули не выпускал ее из объятий, и сейчас от одного только воспоминания о том жутком моменте ему хотелось крепко-крепко зажмуриться: вот он прижимает жену к себе, а она со слезами крутит на пальце кольцо, чтобы снять его и освободить Ули от обязательств, которые он на себя взвалил.
Именно в тот момент он сделал ей предложение уже от чистого сердца, забрал у нее кольцо и снова подарил, заверив, что они могут не только жить вместе из чувства долга, но и построить брак на дружбе и взаимном уважении.
На любви.
Инге посмотрела на Ули, и в ее голубых глазах светилась твердость. За восемь лет брака он ни разу не сходил налево: не ощущал потребности, не рвался душой прочь, ни мыслями, ни поступками не изменяя жене. Но Лиза… Было бы несправедливо причинять Инге такие страдания. Но как их избежать, если Лиза и так постоянно незримо присутствует в их жизни?
– В каком качестве тебе удобно ей писать? – повторила вопрос Инге.
– В качестве отца ее ребенка. – Он приподнялся, откинул одеяло и залез в постель. Хоть западным берлинцам в 1971 году и дали пусть ничтожную, но все-таки возможность ездить в восточную часть города, после стычки Ули со Штази ему во временной визе отказали. Но даже будь у него шанс отправиться туда и встретиться с Руди и Лизой, Ули сомневался, что у него хватит мужества. – Гретхен – самое прекрасное, что есть в моей жизни. Я знаю, что восточногерманские власти ни за что не позволят мне пересечь границу, чтобы повидаться с Руди, но хотелось бы знать, что у него все хорошо…
Он умолк, размышляя, не предаст ли Инге, их любовь и дружбу, если скажет, что ему не хватает потерянного ребенка, рожденного другой женщиной?
Инге сняла халат и повесила на спинку стула.
– Я всегда считала неправильным, что ты с ней не общаешься. – Она вернулась к кровати, Ули приподнялся, опираясь на изголовье, и вытянул здоровую руку, чтобы жена поудобнее устроилась у него на груди. – Пусть даже ты не можешь простить Лизу за тот инцидент, но у тебя есть сын, и тебе надо наладить с ним отношения.
Инге примостилась в его объятиях, а он выключил свет и ласково поцеловал ее в макушку. В их отношениях Ули больше всего ценил честность, открытость, которая родилась в темные времена разочарований и за годы превратилась в нечто по-настоящему чудесное.
– Ты не обидишься, если я начну общаться с Лизой?
– Давно пора. – Инге вытянула шею, сверкая глазами в темноте. – Руди – это лишь одна из причин. Ты ведь всегда винил Лизу за то, что тогда случилось в тоннеле. Винил ее и себя. – Она ненадолго примолкла. – Прошло уже десять лет. Сигрид и Юргена отпустили. Тебе не кажется, что ты слишком зациклился на давних обидах?
Она была права. Вольф не зря ратовал за освобождение Сигрид и Юргена: их выпустили по программе, позволяющей западным странам выкупать политических заключенных. Сигрид провела в тюрьме восемь месяцев, а вот Юрген томился в восточногерманском застенке до прошлого года, пока юристы с обеих сторон границы спорили, виновен ли он в смерти Уве Шпрангера.
После освобождения Юрген переехал к Вольфу, и они вместе открыли небольшую станцию техобслуживания в Кройцберге. Ули писал им, и хотя Юрген четко дал понять, что нисколько не винит его в своем аресте, Вольф по-прежнему таил обиду.
Инге сплела пальцы с пальцами Ули, поднесла его руку к губам и поцеловала в тыльную сторону ладони.
– Тебе нужно себя простить, Ули. Вот так-то.
Он осторожно выпустил ее из объятий и повернулся, чтобы открыть нижний ящик прикроватной тумбочки. Оттуда Ули достал три припрятанных письма в запечатанных конвертах со штемпелями – самый свежий датировался 1964 годом.
Ули снова включил свет и передал письма жене.
– Что ж, – вздохнул он, – пожалуй, начнем вот с этого.
Глава 48
Апрель 1972 года
В ателье царила тишина, Лиза и Герда занялись делом: резали ткань, прикалывали детали, сметывали их, прошивали. После десяти с лишним лет, проведенных бок о бок, женщины общались очень легко и приятно, работая как отлаженный механизм и перемещаясь по комнатке под ритмичное стаккато машинки.
Лиза наблюдала, как Герда уверенно прикрепляет кусок полиэстера к манекену, и безо всяких вопросов знала, что будет дальше: наставница отойдет на пару шагов назад, держа губами булавки, и оценит, как лежит ткань. Так и случилось.
– Выглядит чудесно, – искренне похвалила Лиза, а Герда напряженно улыбнулась.
– Нет. Ты же видишь, что плечи не симметричны, – уголком рта ответила она, вернулась к манекену и принялась вытаскивать из ткани булавки, разглаживая ткань руками. – Материал не держит нужную форму.
Лиза продолжила раскраивать другую ткань для летнего платья, которое им заказали. Даже после десяти лет совместной работы Герда по-прежнему считала Лизу своей ученицей и наставляла ее так же строго, как и в первые дни.
– Вы, как всегда, стремитесь к совершенству, – заметила Лиза.
– А разве это плохо? Меня учили лучшие, – серьезно отозвалась наставница и ехидно добавила: – И тебя тоже. Совершенство – это наш подарок людям.
– И какой! – поддакнула Лиза. Сама она считала подарком дружбу с Гердой и с каждом годом ценила ее только больше. После рождения Руди наставница стала мальчику кем-то вроде бабушки и, соответственно, названой мамой Лизе: в мрачные времена после неудавшегося побега Герда приходила к Бауэрам с jägerschnitzel [33] и kartoffelsalat [34], хлопотала на кухне и в ванной, подогревая смеси и принося чистые подгузники. Постоянные слезы Лизы она списывала на послеродовую депрессию.
Когда Лиза только-только вышла за Хорста, Герда продолжала поддерживать ее, давала мудрые советы, как вести себя молодой жене, – в те дни Лиза еще надеялась наладить отношения с мужем.
– Подсобить? – предложила она, отложила увесистые ножницы и приблизилась к манекену.
– Просто подержи, пожалуйста, деталь, – попросила Герда, и Лиза послушно сделала складку на ткани и прижала ее пальцами, пока наставница закрепляла материал булавками.
– Скоро у Руди день рождения, – словно невзначай заметила Герда. – Как планируешь отмечать?
– Это вы так напрашиваетесь на его праздник? – усмехнулась Лиза, и Герда ей подмигнула. – Десять лет… как летит время. Кажется, еще вчера я привезла Руди домой из больницы.