Не здесь же, возле могилы его жены.
Пока Лиза мялась, не в силах выразить свои мысли, он внимательно смотрел на нее.
– Я… я хочу объяснить, Ули, хочу, чтобы ты знал… Они пытались забрать у меня Руди. Я не могла бросить сына, просто не могла…
– Понимаю.
– Правда?
Он придвинулся ближе и посмотрел через плечо Лизы в ту сторону, откуда доносились отголоски смеха подруг Гретхен.
– С тех пор, как у меня появилась дочь, я по-настоящему понял, что тебе не оставили выбора. Но ты была хорошей матерью нашему сыну, в этом я не сомневаюсь.
Лиза тоже шагнула к нему. Много лет Ули существовал в ее памяти молодым, но человек, который стоял перед ней, прожил без нее целую жизнь и стал совсем другим, хотя она искала в его серых глазах, в глубоких ямочках на щеках черты того парня, которого когда-то любила. Теперь ямочки скрывались под аккуратной седеющей щетиной, но Лиза знала, что они там, что сердце Ули осталось прежним, пусть и бьется оно в слегка постаревшей груди.
Суметь бы запечатлеть в памяти нынешнее зрелое лицо Ули, и ей больше ничего не надо до самой смерти.
Он взял ее за руку, и даже после стольких лет между ними будто заряд тока проскочил, а у Лизы в животе запорхали бабочки.
– Лиза, послушай… если бы наша жизнь сложилась иначе…
Но она отшатнулась: они ступали на слишком опасную и болезненную территорию.
– Я… Мне пора! – выпалила она, хотя от страдания в глазах Ули у нее самой заныло сердце. – Срок визы истекает, а Руди… и Хорст… Да и ты наверняка сейчас нужен Гретхен.
Все ее существо тянулось к любимому, разрывалось от боли разлуки. Но Ули кивнул, и только желваки заходили у него на скулах.
– Д-да, конечно, – выдавил он, и голос у него дрогнул, но так неуловимо, что Лиза решила, будто ей показалось. – Спасибо, что приехала. Что… нашла время. Давай не будем… давай не будем ждать следующей встречи так долго.
– Восемнадцать лет, – произнесла она, стараясь не показать, что мысленно считала каждый год. – Давай надеяться, что теперь наши дороги пересекутся раньше.
– Предлагаю хотя бы наполовину сократить срок, – невесело пошутил Ули, так же тщетно пытаясь разрядить обстановку. – Назначим встречу через восемь лет.
– А потом через четыре, дальше через два года…
– Полжизни, – хрипло прошептал он. – Вот так это называется. Увидимся еще через полжизни разлуки.
– Через полжизни, – повторила Лиза, прижалась губами к его щеке, отчего слезы обоих смешались, и снова отстранилась. – Тогда и встретимся.
Глава 50
Ули поворошил на чугунной сковороде кусочки свинины, и их шипение и шкварчание заглушило голос Фила Коллинза, льющийся из гостиной. Ули внимательно оглядел запекшуюся корочку отбивных на кости, прекрасно отдавая себе отчет, что ужин можно было приготовить гораздо быстрее и проще, но процесс его поглотил и позволил ему отвлечься от событий дня. За следующую неделю они с дочкой еще успеют одолеть выросшую в холодильнике гору тапперовских [37] контейнеров, которые натащили родственники и друзья, не зная, как еще справиться со скорбью, кроме как заедать ее.
Он с улыбкой вспомнил Инге. Интересно, что она прописала бы при диагнозе «скорбь»?
Уж явно не еду и даже не сочувствие. Он почти слышал, как она, здоровая и счастливая, говорит, сидя за кухонным столом и откидывая с лица пышную челку: «Займись делом. Ты ничего хорошего не добьешься, если утонешь в океане боли».
Тут ему пришлось вынырнуть из своих мыслей: в кухню вошла Гретхен, которую, конечно же, приманил запах жарящегося мяса. Дочка переоделась из траурного платья в джинсы «Ливайс» с футболкой и, слава богу, снова стала похожа на себя, а то с самой смерти Инге ходила напряженная, собранная, словно слишком рано повзрослевшая женщина, а не девочка-подросток, которая заслуживает счастливого детства.
Ули протянул к дочери здоровую руку, и Гретхен обхватила его за талию, смахнув с глаз и точеных, как у матери, скул темные волосы.
– Что скажешь? – Ули снял ей со сковороды кусочек свинины на пробу.
– По-моему, то же самое ты два дня назад готовил, – криво улыбнулась Гретхен. – И на прошлой неделе… и на позапрошлой…
– Да, повар из меня неважный.
Он шлепнул мясо обратно на сковороду. Именно такие отбивные он и готовил для Инге на каждый День матери все годы брака – одно-единственное коронное блюдо, которое ему удавалось.
– Может, найдешь какую-нибудь книгу с рецептами и поучимся вместе? – откашлявшись, предложил он.
– Хорошая мысль. – Гретхен отстранилась от него и сунула руки в карманы. – Только давай завтра начнем, ладно? Кстати, Криста и ее мама пригласили меня сегодня переночевать у них, и я подумала, почему бы и нет…
Ули перевернул отбивные, размышляя над словами дочери. Для него перспектива провести вечер в одиночестве была невыносима, но, с другой стороны, Гретхен, наверное, надеялась в гостях спастись от того же самого.
«Займись делом».
– Конечно, иди, liebchen, – улыбнулся Ули, стараясь скрыть разочарование.
– Точно можно?
Он махнул вилкой, от которой по кухне поплыл густой аромат свинины.
– Точно. Ты сегодня держалась умничкой и заслужила отдых. К тому же, – он кивнул на сковороду, – мне больше достанется.
Гретхен наскоро собралась и, взяв рюкзак и чмокнув отца в щеку, выскочила за дверь. Он же снял сковороду с конфорки и включил вытяжку, но тут понял, что кассета, игравшая в другой комнате, закончилась.
В тишине отсутствие Гретхен ощущалось особенно остро. Может, стоило попросить ее остаться, чтобы погоревать вместе, поделиться воспоминаниями, болью?
«Пусть идет», – раздался у него в голове голос Инге, и Ули понял, что жена права. Они и так слишком долго скорбели – и он, и дочь, – все два года болезни Инге наблюдая, как та медленно-медленно их покидает.
Он положил себе еды на тарелку, налил бокал пино нуар и побрел в гостиную, чтобы поменять кассету.
В дни после смерти жены Ули старался сюда не заходить: именно здесь медсестра устроила постель Инге, поставила приборы и штатив с капельницей. Ули ненавидел больничную атмосферу, но теперь, когда все эти атрибуты убрали, возвращаться домой стало еще тяжелее.
Он опустился на диван, поставил тарелку на колени – в подушке, на которой он всегда сидел, обозначилась знакомая ямка – и привычно положил согнутую руку на подлокотник, чтобы взять ладонь Инге.
Еще в больнице жена просмотрела свои анализы и с профессиональным прагматизмом заключила, что коллеги ей уже не помогут, а потому вернулась домой, слабая и усталая. Ей хотелось остаться здесь, рядом с Ули и Гретхен, и муж старался проводить с Инге побольше времени: они три месяца вместе читали книги, слушали музыку, смотрели телевизор и спали – Ули, свернувшись калачиком, ютился на диване на случай, если жена ночью проснется и ей понадобится помощь.
В эти последние три месяца они, конечно, много разговаривали о давних воспоминаниях и незаконченных делах, о том, какую жизнь Инге хотела бы для Гретхен.
Ули глотнул вина, а в голове у него вертелись обрывки одной из их последних бесед.
По просьбе жены он написал Лизе – рассказал, что Инге становится хуже. Он зажмурился, вспоминая, как приподнимал супругу в кровати, чтобы она могла пробежаться глазами по посланию перед отправкой; как держал Инге за руку и удивлялся, какой хрупкой стала кисть – одни кости, почти без мышц и подкожного жира, которые раньше сглаживали острые формы.
Дочитав до конца, жена положила письмо на колени и повернула голову набок, уткнувшись щекой в подушку, чтобы посмотреть Ули в глаза.
– Все по-прежнему?
– Не понял.
Инге медленно закрыла глаза и снова их открыла – он мог сосчитать выступившие на веках синие вены.
– У тебя по-прежнему есть чувства к ней?
– А какая теперь разница? – поколебавшись, произнес он.
– Огромная. – Инге улыбнулась, но Ули видел, каких усилий ей это стоило. – Когда меня не станет… – она приподняла руку, пресекая его возражения, – когда меня не станет, доведи до конца дело, которое начал много лет назад. Верни Лизу домой.
– Инге, я… – промямлил Ули и замолк. – Сейчас неподходящее время.
– Очень даже подходящее, – изогнула бровь жена, и в ее голосе зазвучали твердые интонации. – Когда мы поженились, ты обещал хранить мне верность и умом, и телом. И сдержал слово: мы не изменяли друг другу, и у нас сложился прекрасный брак. Но мы оба знаем, что любовью всей твоей жизни была Лиза.
Чувство вины пронзило грудь Ули, словно мечом.
– Вообще-то любовь всей моей жизни – это ты, – сердито заявил он и так сжал ладонь Инге, что испугался, как бы не сломать косточки: ему хотелось подольше задержать жену здесь, привязать к жизни, к себе самому.
– Да знаю я, – закатила глаза Инге, как в старые добрые времена, когда еще находила в себе силы шутить. – Но на мне свет клином не сошелся. Мы с тобой чудесно пожили вместе, лучшего мужа и не пожелаешь. Но когда я уйду, Лиза станет тебе прекрасной женой.
– Я не хочу другую жену. – Ули зажмурился, чувствуя, как по щекам сбегают горячие слезы. – Хочу, чтобы ты осталась.
– Боюсь, дорогой, это не нам решать, – хохотнула Инге, но тут же сорвалась на кашель. – Я же тебя знаю, Ули. Ты романтик. Неприспособленный к жизни. Чтобы не свалиться, тебе обязательно нужна поддержка. Почему бы не положиться на Лизу?
– Я не могу… не могу даже подумать об этом, – пробормотал он, опустив голову. – Столько лет прошло, мы стали совсем другими. Она так и живет в Восточной Германии, она… она замужем, в конце-то концов.
– И это еще одна причина перевезти ее на нашу сторону, – возразила жена. – Я очень много думала, Ули, читала письма Лизы. Я знаю, как вы любили друг друга в молодости. И как отчаянно боролись за право быть вместе. – Она откинулась на подушку и уставилась в потолок. – По-моему, отчасти поэтому я и влюбилась в тебя. Ты был таким романтичным, таким верным. Как тут не влюбиться?