– Лук, панчетта, ягненок и?..
– Красное вино, – улыбнулась Гретхен. – Букет надо выстраивать постепенно: обжариваем лук и чеснок, потом отдельно ягнятину…
Ули кивнул, восхищаясь природным талантом дочери, и невольно представил, как лет через десять она, уже молодая женщина, открывает в сердце Берлина собственный ресторан, получает мишленовскую звезду, колесит по миру в поисках кулинарного вдохновения…
«Или просто дай ей спокойно наслаждаться готовкой», – прозвучал в голове ехидный голос Инге. Ули обожал представлять будущее Гретхен. Сейчас дочери шестнадцать, и перед ней открыты все дороги. Она может пойти по стопам матери и стать врачом или, по примеру отца, выбрать инженерное дело, или, как знать, превратит новое хобби – кулинарию – в профессию и когда-нибудь и впрямь откроет мишленовский ресторан.
Но как бы ни сложилась жизнь, Ули нравилось видеть, что дочь находит в себе новые таланты и получает удовольствие от увлечений.
– Красное вино, – одобрительно протянул он и, чмокнув Гретхен в макушку, внимательно изучил этикетку на бутылке. – Надеюсь, это не из моей коллекции?
– За кого ты меня принимаешь? – испепелила его взглядом дочь. – Соусу надо еще двадцать минут потомиться, как раз салат нарежешь. Продукты в холодильнике.
Ули закатал рукава и достал из овощного отделения кочан латука и половинку помидора.
– Как день прошел?
– Хорошо. Ездили в Кройцберг с Кристой и Памелой.
– Мне не очень-то нравится, что вы проводите там время, – хмуро покосился на дочь Ули.
– Район, конечно, не такой шикарный, как твой Курфюрстендамм, но вполне безопасный. – Хоть она и стояла к нему спиной, но он почувствовал, как она закатывает глаза. – Там круто. Не так, как везде.
Ули принялся резать салат, нисколько не успокоенный словами дочери. Кройцберг вплотную прилегал к стене – колыбель маргиналов, радикалов и панков, и хотя Гретхен росла девочкой ответственной, ей пока было всего-то шестнадцать – совсем ребенок.
– Просто мне кажется, что там лучше лишний раз не появляться, – проворчал он.
– Ой, пап, ты иногда такой зануда, – вздохнула Гретхен, набирая воды в большую кастрюлю. – Там абсолютно спокойно, и к тому же мы все время тусовались с девчонками. – Она поставила кастрюлю на плиту и щедро сыпанула соли – на океан бы хватило. – Знаешь, есть такие люди – друзья. У тебя тоже они были до маминой смерти, а теперь ты постоянно сидишь один.
– Вовсе не один, – возразил Ули, стараясь не показать, что замечание дочери его задело. – С тобой-то я общаюсь.
– Ну да, в моем возрасте каждая девчонка мечтает иметь отца, который считает себя ее лучшим другом, – пробубнила она, впрочем скорее миролюбиво, чем скептически. – Давай серьезно. А где те твои друзья, которые приходили на похороны? Два таких старичка.
– Никакие они не старички, – возмутился Ули.
Вольф и Юрген пришли проводить Инге, но разрушенную дружбу ведь не склеишь обратно? Юрген, правда, на это надеялся: пожал Ули руку, даже пригласил как-нибудь посидеть за кружечкой пива. Но вот искренне ли он хотел видеть старого друга или предложил из жалости?
Да и вообще, какая разница?
Приятно было снова повидать Вольфа и Юргена, но Ули сомневался, что между ними возможна такая же дружба, как раньше. Юрген явно ни на кого зла не таил, но Ули знал, что сам до конца жизни не избавится от чувства вины за то, что фактически подставил его, позволил ему попасть в лапы полицейских.
Разве этого недостаточно, чтобы сторониться старых приятелей?
– До сих пор не верится, что вы вчетвером натворили, – удивленно протянула Гретхен, бухнув в воду всю коробку макарон. – Прорыли тоннель в Восточный Берлин, хоть сейчас сценарий для фильма пиши.
– Не самого хорошего фильма, – возразил Ули, смешивая нарезанные для салата овощи. Два года назад дочь готовила школьный проект и случайно наткнулась на газету, где рассказывалось о тоннеле, и сама мысль, что ее родители организовали побег из Восточного Берлина, захватила мысли Гретхен очень надолго. Ули с Инге вкратце описали, что тогда случилось, но делиться с дочерью всей болью и страданиями, которые в итоге на них обрушились, не стали. Поэтому Гретхен воспринимала их подвиг как безумное приключение, точь-в-точь как в книжках. – У нас ничего не вышло.
– Вы спасли из Восточной Германии двадцать три человека. По-моему, это достижение.
В ее словах Ули услышал эхо того, что говорил на похоронах Юрген: мол, пусть даже затея обернулась крахом, они победили.
«Он тогда сказал, что обменял семь лет свободы на целых двадцать три жизни, и у него глаза блестели совсем как в молодости, – подумал Ули. – Пожалуй, сделка-то выгодная получилась».
– Наверное, – произнес он уже вслух.
– Вы с друзьями вызволили из ГДР всех тех людей, но не… ее.
Ули вскинул голову и увидел, что Гретхен смотрит на него, опершись на разделочный стол и повесив на плечо кухонное полотенце.
– Разве не ради нее ты и бросился рыть тоннель? Мне мама рассказывала.
– Не ей о таком рассказывать, – обиделся Ули. Его поразило, что Инге поделилась этой частью их жизни – его жизни – с дочерью. Он иногда заикался о Руди, но вскользь, поясняя, что свадьба сорвалась, а вот ребенок появился на свет. В глубине души Ули понимал: будь его воля, он бы, наверное, вообще никогда не открыл Гретхен правду о своей первой любви, потому-то Инге сделала это за него.
«Придется все-таки сдержать обещание вытащить Лизу», – заключил он, ощущая в равной степени и трепет, и гнев.
– Может, попробуешь еще раз?
– Не говори ерунды, – смутился Ули. – Мне и в двадцать-то было дьявольски тяжело тоннель рыть. Я уж молчу о том, что это сумасшедшая авантюра…
– Но можно же и как-то иначе вытащить людей из ГДР… – начала Гретхен, но Ули строго зыркнул на дочь, и она примолкла.
У нее за спиной на плите уже вовсю кипели макароны, вода выплескивалась из кастрюли и с шипением брызгала на раскаленную электрическую спираль конфорки.
– А ты боишься, – мягко заметила дочь.
– Ты права, черт возьми, мне страшно.
В груди у него вдруг вспыхнуло жаркое негодование, что Инге поставила его в такое неудобное положение. Пусть в памяти и хранилось обещание, данное ей на смертном одре, потом он увидел Лизу на похоронах, вытерпел невыносимую какофонию противоречивых эмоций, которые в нем разбудила эта встреча, и в очередной раз кристально ясно осознал, какую страшную цену придется заплатить за новую авантюру.
Они с Лизой уже ставили чужие жизни под угрозу. Одну разрушили, другую вообще отняли – и все ради того, чтобы быть вместе.
Несмотря на некую приземленность, Гретхен передался слепой идеализм Инге. Разве девочка могла понять, насколько сложные вопросы затрагивает?
– Наивная ты, Гретхен. К тому же… – Ули вспомнил полные слез карие глаза Лизы, когда она совала ему в руки фотографию Руди. – Мы даже не знаем, хочет ли она переезжать.
Гретхен скрестила руки на груди.
– А тебе не кажется, что самое время спросить?
Глава 53
Февраль 1980 года
Лиза вышла из «Иголки с ниткой», перевернула на двери табличку стороной с надписью «Закрыто», заперла замок и, повесив на сгиб локтя пустую сетку для покупок, зашагала по тротуару. Она весь день работала над вечерним платьем для одной давней клиентки Герды, и, хотя теперь Лизе не терпелось залезть под горячий душ и смыть с себя пыль и усталость, отчасти ее тянуло остаться в ателье и шить до глубокой ночи.
Она свернула на Шёнхаузер-аллее, встала в хвост длинной очереди, выстроившейся возле магазина, и на мгновение ощутила облегчение, хоть не без укола вины, что придется постоять: так у нее появятся лишние двадцать минут спокойствия перед возвращением на поле боя, которое развернулось у них дома. Руди скрепя сердце смирился с необходимостью работать на мясокомбинате, однако неделю назад пришло уведомление, которого они так боялись: его призывали в народную армию, и он должен был сразу по достижении совершеннолетия явиться в военкомат.
Хорст, как и ожидалось, встретил новость с предсказуемым лицемерным восторгом, а Лизу она удручила не меньше, чем самого Руди: мысль о том, чтобы отпустить сына на полтора года в часть, казалась ей невыносимой. Она представляла, как сына снова побреют – один в один Хорст, – а из рук вырвут любимую камеру, отнимут последний кусочек его личности и превратят Руди в безликого солдата, такую же собственность государства, как его отчим и дядя.
Лиза прекрасно видела, как сын задыхается в авторитарной стране, где за него все решения принимают другие, указывая, где ему учиться и работать и как выстраивать жизнь в целом. Она помнила, каково бороться против неукротимого течения, каким стала ГДР: пробивать себе дорогу в надежде найти опору, далекий берег с твердой почвой под ногами. Но едва Лиза позволила себе отдаться на волю течения, ей стало легче. Пусть все складывалось не так, как она хотела бы, но стоило ей бросить сражаться с судьбой, как жизнь, вне всяких сомнений, заметно улучшилась.
И Лиза смирилась. Однако теперь видела, как ее сын пытается бороться все с той же невидимой силой. Прозябание в ГДР подрывало его дух, и Руди готов был плыть против течения до тех пор, пока не утонет.
Очередь продвинулась вперед, и Лиза тоже сделала шаг. В Восточной Германии для Руди будущего не существовало.
Зато оно могло сложиться на Западе, с Ули.
Но как Лизе переправить сына туда?
– Извините, у вас огоньку не найдется? – вырвал ее из задумчивости девичий голос за спиной.
– Простите, но нет.
– Точно нет?
Лиза обернулась и увидела перед собой знакомые глаза, смотрящие на нее с незнакомого лица. Девушка вежливо приподняла брови, поигрывая в пальцах сигаретой.
– Я… Наверное, в ателье есть зажигалка, – промямлила Лиза и протянула руку, чтобы вытащить дочь Инге из очереди. – Если хочешь, пойдем.
Они направились севернее Шёнхаузер-аллее, глубже в диссидентский район Пренцлауэр-Берг. При близком рассмотрении Гретхен очень походила на мать: те же высокие скулы и острый подбородок, та же уверенная и легкая поступь. Однако бледное лицо и темные волосы, ямочки на щеках и чуть кривоватая улыбка выдавали в ней гены Ули. Лиза словно перенеслась в прошлое – в тот день, когда веселая и беззаботная Инге поймала ее по дороге домой и шепнула: «Я же шведка. Могу получить визу на день, забыла?»