Догнав машину уже на Штральзундерштрассе, Ули задыхался, и грудь у него ходила ходуном от натуги: никогда еще он так быстро не бегал. В вечернем мраке неясно шипели помехи по радио, потом сквозь них на мгновение прорвался до боли знакомый баритон Элвиса, а затем Вольф снова переключил станцию. Из недр автомобиля донесся глухой щелчок, и Ули ринулся вперед, чтобы помочь Юргену поднять заднее сиденье.
Из глубины потайного отсека показалась женщина с растрепанными светлыми волосами; на согнутом локте у нее висела сумка. Лиза приподнялась, часто моргая, чтобы привыкнуть к золотистому свету фонаря, а Юрген и Ули за руки помогли ей выбраться на тротуар.
В отличие от Руди, она не пошатнулась, когда встала на ноги: ее держал за талию Ули, хотя у него самого колени дрожали, а в глазах блестели слезы.
Он облегченно расслабился, а она притянула его к себе.
– Лиза, – выдохнул он. – Добро пожаловать домой.
Эпилог
9 ноября 1989 года
Лиза устроилась на стеганом диване в квартире на Бернауэрштрассе, прислушиваясь к голосам, рвущимся через задернутые шторы. Гретхен как раз доставала из духовки ароматный штрудель. Лиза вскинула брови, поражаясь, как падчерица украсила жилище, где теперь стала хозяйкой: содрала отклеивающиеся обои, покрасила стены в белый, заменила древний диван стильным модульным, а окно между кухней и гостиной убрала, установив в проеме широкий стол, чтобы получить побольше рабочего пространства – профессиональный повар, как-никак.
Квартира сильно преобразилась, но Лиза еще видела старый костяк – черты местечка, которое, как она когда-то думала, станет ее семейным гнездышком. Гретхен подчеркнула кое-какие милые детали старинного здания: выкрасила в ярко-зеленый цвет лепной карниз, а заодно и кухонный гарнитур, а еще притащила антикварные безделушки, которые отыскала вместе со своим парнем в Кройцберге. Однако центром композиции здесь была потрясающая картина, висящая над камином, – черно-белая фотография, сделанная Руди на камеру «Практи» и увеличенная до огромных размеров: взлетающий с сосновой ветви ястреб с широко раскинутыми крыльями.
Когда Гретхен объявила, что собирается делать ремонт, Ули отнесся к затее с сомнением: в отношении этой квартиры он оказался гораздо щепетильнее Лизы. Когда Гретхен только-только переехала, Лиза признала, что падчерице нужно внести в интерьер что-то свое, поэтому в результате получился роскошный синтез старого и нового.
Гретхен вышла из кухни с тремя порциями штруделя, и Лиза, не вставая с дивана, взяла свою тарелку и поставила на колени.
– Что ж, по-моему, уже можно сказать, что твои усилия не пропали даром: ремонт отличный, – заключила Лиза и приподняла бокал с вином.
Гретхен села в первое попавшееся кресло.
– Мне тоже нравится, – согласилась она и указала вилкой в сторону задернутых штор. – Жаль только, что с видом ничего нельзя поделать.
Голоса с улицы стали громче, к ним примешивались обрывки какой-то мелодии.
– Чудесно, что в нашем районе по-прежнему есть своя изюминка, – ухмыльнулся сидящий рядом с Лизой Ули.
– Это всё студенты, – пояснила Гретхен. – Иностранцам, которые приезжают по обмену, здесь нравится: им кажется престижным жить рядом со стеной. Вернутся потом в свою Англию или Японию и будут рассказывать про здешние ужасы. А через квартал тут маленький паб, и там вечно по ночам выпивохи орут.
Лиза отставила пустую тарелку в сторону, поднырнула под руку Ули и приподняла голову, чтобы понимающе с ним переглянуться. Когда они много лет назад сидели «У Зигги», там яблоку было негде упасть, и подруги приходили в кнайпе после долгих часов в библиотеке, готовые смыть холодным пильзнером крошки гранита науки, – и там Лизу в прямом смысле с распростертыми объятиями ждал молодой и энергичный Ули.
Он по-прежнему остался энергичным, однако Лиза сомневалась, что их обоих еще можно назвать молодыми. Один из немногих взрослых студентов Свободного университета, она, как и раньше, занималась допоздна, но уже дома, в комфорте, а когда наконец закрывала учебники, Ули моментально подносил ей бокал красного вина. Впрочем, скоро ожидалось суматошное время: практика в больнице, но Лиза знала, что любимый во всем поддержит ее на пути к заветной мечте стать врачом.
Ей и самой не верилось, что ее жизнь сложилась именно так – как нельзя лучше. Почти десять лет назад Лиза перебиралась через границу с мыслью, что придется променять стабильное будущее на нечто эфемерное и что Западный Берлин вполне может оказаться совсем не таким, как в ее грезах. А вдруг они с Ули поймут, что не подходят друг другу? Вдруг Руди и здесь продолжит влипать в неприятности? Вдруг она начнет слишком тосковать по отцу и Герде, чтобы чувствовать себя по-настоящему счастливой, или решит, что коллективное благо на социалистическом Востоке гораздо важнее сумасшедшей гонки за личными интересами на капиталистическом Западе?
Она оглядывалась на себя прежнюю и гордилась собой нынешней, гордилась жизнью, которую выстроила здесь для себя и для сына, прекрасной семьей, которую они создали с Ули и Гретхен. Теперь Руди путешествовал по миру как фотограф, отмеченный престижными наградами, и снимал городские пейзажи, которые потом расходились по европейским галереям и дорого продавались; Гретхен же стала перспективным су-шефом и сейчас готовилась открыть собственный ресторан в Веддинге. Лиза даже могла регулярно встречаться с отцом и Гердой: пенсионерам дали больше свободы перемещений, поэтому Рудольф с женой приезжали в Западный Берлин каждые несколько месяцев.
Они же и передавали новости о старых знакомых: через год после побега Лизы Хорст женился на шахматистке, которой его размеренная жизнь была по душе, а Курт, сын Пауля и Анны, занимался ядерной физикой в Дрездене.
О Пауле они тоже говорили. Через три года после того, как Лиза покинула Восточную Германию, у него случился нервный срыв, из-за чего ему пришлось досрочно уйти на пенсию из рядов фопо. Теперь он разносил почту, и Лиза подозревала, что такая работа физически крепкому и выносливому брату очень подходит.
Она часто о нем думала, и хотя воспоминания больно ранили, здесь, на приличном расстоянии и по прошествии немалого времени, ей уже удавалось видеть в отношениях с Паулем и что-то хорошее – например, любовь и привязанность, объединявшую их в юности.
Почему он в итоге отступил и позволил ей воссоединиться с Ули? Лиза и сама толком не понимала. Наверное, пришел к тому же выводу, что и многие социалистические страны за последние десять лет: граждане требовали свободы так яростно, что на это невозможно было закрыть глаза, да и железный занавес начал рушиться – нельзя же до скончания века держать народ в кулаке.
Или же Пауль попросту осознал, что такое настоящая любовь.
Лиза отодвинула подальше пустую тарелку и полюбовалась блестящим на пальце помолвочным кольцом. Она не носила его почти двадцать лет, а теперь наконец надела – и не только его, но и золотое обручальное: долгие годы спустя они с Ули наконец-то скрепили свои юношеские клятвы узами брака.
У Лизы началась та жизнь, о которой она всегда мечтала и которую выбрала по своей воле.
И именно в этом и заключалась вся суть.
– Ты смотри, – протянул Ули, когда толпа под окнами зашумела еще пуще. Позади него зазвонил телефон, и Гретхен поднялась, чтобы ответить. – Ты уверена, что буянят студенты?
Гретхен, нахмурившись, послушала собеседника и, прикрыв рукой микрофон, пояснила:
– Руди на проводе. Он сейчас в Риме, говорит, что давно пытается дозвониться. – Она протянула трубку Лизе. – Вот…
– Мам! – выпалил сын одновременно испуганно и взволнованно. – Я уже битый час тебе звоню! Включи новости, ради бога, и открой окно!..
– А в чем дело? Что случилось? Ули, – она сдвинула брови и, отодвинув трубку от рта, сказала: – Он просит раздвинуть шторы.
– Открыли! – заорал из динамика Руди, и его было слышно на всю комнату. – Границу открыли!
Гретхен схватила пульт от телевизора и включила новости, а Ули раздернул гардины, впуская в гостиную яркий белый свет от выставленных вдоль стены фонарей. Лиза медленно подошла к окну, и трубка, в которой все еще возбужденно кричал Руди, выскользнула у нее из рук. Сын поймет, что ей нужно увидеть это самой. Убедиться воочию.
Она встала рядом с Ули и ошарашенно уставилась вниз, на стену. Возле бетонного ограждения собралось море людей с лестницами и веревками, чтобы забраться на верхушку разрисованного забора и усесться там, свесив одну ногу на восточную сторону, а другую – на западную.
От чудесного зрелища у Лизы затряслись колени. В ГДР уже месяцами, а то и годами шли крупные демонстрации: люди требовали свободы перемещений и слома социалистического строя. Похожие проявления недовольства вспыхивали и в других странах восточного блока: например, в Венгрии и Чехословакии буквально несколько недель назад разразились революции. Но увидеть нечто подобное здесь Лиза совсем не ожидала: она воспринимала стену как шрам, который навечно останется на карте города, безвозвратно разделяя его пополам.
– Это что, сон? – Ули притянул жену к себе.
– Слушайте! – Гретхен прибавила звук у телевизора, чтобы новости заглушили орущую песни толпу и автомобильные гудки снаружи. Американский журналист Том Брокау стоял на запруженной людьми площади возле Бранденбургских ворот и пытался перекричать шум и гам, а позади него сотни немцев помогали друг другу вскарабкаться на заграждение.
– С сегодняшнего дня Берлинская стена больше не сможет удержать граждан ГДР внутри страны, – сообщил репортер, и Лиза с Ули изумленно переглянулись. – Правительство Восточной Германии сделало заявление, что предоставляет гражданам свободу перемещений. Восточные немцы теперь могут ездить на Запад на время или же перебраться туда насовсем: через КПП пропускают всех.
Лиза прижала дрожащие пальцы к губам, а Брокау продолжил разъяснять постулаты новой реальности: свобода перемещений, свобода выбора, право пересекать границу, уезжать из Восточного Берлина по собственной воле – путешествовать и жить, где захочешь и с кем захочешь.