Может, в его словах и содержалось разумное зерно, если бы не письмо с отказом из секретариата, лежащее у Лизы на коленях.
– Значит, я должна вот так взять и отказаться от всего, что мне дорого? От мужа, от образования, от карьеры – и ради чего? Ради интересов государства?
Пауль не ответил.
Разочарованная, она помахала блокнотом:
– Я тут подумываю послать прошение в Народный совет, объяснить, почему мне необходима виза на выезд…
Брат вздохнул. Лампа стояла у него за спиной, поэтому лицо оставалось в тени, однако Лиза могла с уверенностью сказать, что Паулю не нравится ее решение.
– Сестренка, пожалуйста, не совершай ошибок, которые потом не сможешь исправить.
– А с чего ты взял, что это ошибка? – прошипела она и резко вскинула голову, не в силах больше сдерживать накопившееся раздражение и отчаяние. – Потому что я ценный актив и принадлежу Восточной Германии? Но ведь мне даже не разрешают учиться на медицинском, Пауль. Я не могу стать врачом, и все, над чем я так долго работала, все мое образование теперь полетит коту под хвост. Но ты не волнуйся, – она с горечью махнула в воздухе злополучным письмом, уже не беспокоясь, что громкий разговор может разбудить отца, – портниха в Митте ищет помощницу.
– Не вижу трагедии, – огрызнулся Пауль. – Нормальный квалифицированный труд. Радуйся, что хоть такое место нашла, а то тебя могли распределить на какую-нибудь фабрику стоять у конвейера. – Он помолчал, а потом продолжил: – Лиза, ты скоро станешь мамой. Как ты собираешься совмещать учебу в университете и заботу о ребенке?
– Точно так же, как совмещают все работающие мамочки. – Она скептически тряхнула головой. – В Митте могут найти другую швею, но я-то не могу найти себе другого мужа.
– Он же тебе не муж!
– Так нечестно! – вспыхнула Лиза.
Она с вызовом уставилась на брата, но тот молчал, и тогда она в сердцах швырнула ручку с бумагой на журнальный столик. Пауль явно не хотел ей помогать, но и уходить из гостиной тоже не собирался, поэтому Лиза просто сдвинула его бутылку водки, расчищая себе место, и принялась строчить прошение, даже не успевая подумать над формулировками.
Она скорее услышала, чем увидела, как брат пересел на диван, тяжело ступая по скрипучему полу.
– Жаль, что все так вышло. – Пауль откинулся на спинку дивана и налил себе еще водки. – Правда жаль, Лиза. Но ты должна знать: что бы ты ни делала… ничего не выйдет. – Он наклонился к ней, хотя в глаза смотреть остерегался. – Вот и это прошение тебе ничем не поможет. Только сама себе жизнь усложнишь. И чем больше ты рвешься на Запад, тем выше риск для нас всех.
Лиза так и замерла, уткнув кончик ручки в бумагу.
– Ты и без того запятнала свое будущее, когда попыталась бежать. А об отце ты подумала? А обо мне? По-твоему, папе дадут другую квартиру, если его дочь заклеймят как диссидентку? – В голосе Пауля зазвучали жесткие ледяные нотки. – Помнишь, Хорста на той неделе повысили? А меня – нет, и как ты думаешь, почему?
– Какая жалость, – не без иронии пропела Лиза. – Бедного Пауля обделили.
– Я всегда был и буду рядом с тобой, – пригвоздил тот, решив не обращать внимания на издевку, и допил последние капли водки. – Я планирую и дальше заботиться и о тебе, и о ребенке. Мы с отцом сделаем все, что в наших силах, чтобы вы жили счастливо. – Он вскинул голову и посмотрел Лизе прямо в лицо, и она увидела в глазах брата отражение собственного ребячества и инфантильности. – Но ты должна понимать, что сама подвергаешь нас опасности.
– А если я на все наплюю? – фыркнула она и покрепче вцепилась в ручку. – Если и дальше буду пытаться сбежать?
– Тогда имей в виду, что пограничникам дан четкий приказ стрелять на поражение.
Часы, казалось, затикали громче. Пауль поднялся с дивана.
– Ты скоро станешь мамой, Лиза. Кончай творить глупости. – Брат наклонился, крепко сжал ей плечо и чмокнул в макушку. – Сейчас речь не только о твоей жизни, но и о кое-чьей еще.
Глава 8
Октябрь 1961 года
«У Зигги» было накурено, хоть топор вешай, и клубы белесого дыма закрывали лица давних завсегдатаев, которые громко переговаривались возле музыкального автомата.
Втиснувшись за столик в виниловой кабинке, Юрген и Вольф подняли пивные кружки, и Ули с рассеянной улыбкой легонько чокнулся с ними. В последнее время в кнайпе ощущалась болезненная пустота – без Лизы, которая раньше сидела рядом с Ули, и без Акселя, одногруппника парней, который обычно устраивался на табурете напротив, а теперь застрял в Трептове, восточноберлинском районе.
На место Лизы скользнула Инге и, сбросив пальто, перекинула через плечо прядь платиновых волос. Ули поднял взгляд.
– Есть новости? – спросила Инге.
Он глотнул еще пива и покачал головой. Последней весточкой от Лизы стала та самая открытка, и он сомневался, что любимая получила его ответное письмо.
– Scheisse [14], – пробормотала Инге, а Вольф поднял худощавую руку, чтобы заказать еще по стаканчику. – Знаешь, я бы с радостью перешла на ту сторону, чтобы увидеться с Лизой. Там же защищаются только от вас, весси. А я могла бы пронести ей письмо или сувенирчик, скажем помолвочное кольцо…
– Было бы очень здорово, – вымучил улыбку Ули. Границу закрыли только для восточных и западных берлинцев, поэтому Инге со шведским паспортом могла свободно пройти в ГДР, однако передавать важные новости через третьи руки – это не то. Ули предпочел бы лично увидеться с Лизой, обнять, ведь именно здесь ее место – рядом с ним и среди их общих друзей.
– Если я могу чем-то помочь, обращайся. – Инге сочувственно сжала его ладонь и повернулась к Юргену: – А как там твои родичи, Юрги?
– Не знаю, – пожал плечами тот так же уныло, как и Ули. – Ничего от них не слышно с тех пор, как тамошние власти решили, что махать людям на другой стороне незаконно. А ведь вчера Вилле исполнилось три. Мы хотели собраться все вместе, отметить… – Он замолчал ненадолго, и его лицо налилось краской. – Проклятье!
Ули тяжело вздохнул, а Вольф ободряюще приобнял Юргена за плечи. Ули разделял мрачный настрой друга: каждый божий день, стоило ему подойти к окну и посмотреть на Лизу, точно так же стоявшую возле своего окна, он болезненно ощущал, как она близко и в то же время недосягаемо далеко. И хотя он ужасно тосковал по любимой, но даже вообразить не мог, насколько тяжело потерять связь с половиной семьи.
Впрочем, у Юргена был Вольф – уже что-то.
Тут к столику подошла Агата с пивом для Инге и, подняв кружку, торжественно возвестила:
– За Виллу. С прошедшим!
Юрген натянуто улыбнулся. Компания чокнулась кружками.
– Так неправильно, – заявила Инге, отставила кружку и уперлась локтями в стол. – Двадцатый век на дворе, современная демократия… Можем же мы хоть что-то сделать.
– И что ты предлагаешь? – фыркнул Ули. – Писать петиции? Выходить на протесты? Инге, мы столько всего перепробовали – и без толку. Восточная Германия теперь советский сателлит, и ей без разницы, чем станут грозить другие государства.
Юрген достал из кармана пиджака свернутую газету, положил на стол и ткнул пальцем в передовицу, где красовался заголовок «Девять побегов из ГДР».
– Вот что мы сделаем, – понизил голос Юрген. – В Целендорфе нашлось девять смельчаков, которым удалось прорваться через границу. Они протаранили шлагбаум на грузовике. – Он кивнул и втянул голову в плечи, маскируя свои слова за общим гулом пивной. – Машина в хлам, но у них получилось. Никто не погиб. Мы тоже так могли бы.
Ули представил, на какие сложности и жертвы придется пойти, и сердце у него тревожно сжалось. Сколько раз он просыпался посреди ночи от грома выстрелов из-за стены?
– Не пойдет, – заключил он. – Риск слишком велик.
– Мы уже это обсуждали, – вклинился Вольф, и по ноткам досады в его голосе становилось ясно, что Юрген не первый раз предлагает подобный вариант. – Чистое самоубийство, особенно если учесть, что пограничники специально поставлены пресекать попытки к бегству. И потом, как же Вилла? – Он обреченно тряхнул головой. – Юрги, нельзя подвергать твою племяшку такой опасности.
– И что ты предлагаешь? – огрызнулся тот. – Сил уже нет сидеть сиднем и языком молоть, когда надо действовать! Можем арендовать грузовик, проехать на ту сторону…
– Да кто нас пропустит? – с жаром заспорил Вольф. – Они западных берлинцев сразу разворачивают.
– Подделаем паспорта, – выдвинул новую идею Юрген.
– Ну, конечно, – фыркнул друг. – У тебя же столько лет практики, никто не подкопается.
– Вольф прав, – поддержала Инге. – Нам много рассказывают про тех, кому удалось сбежать, но были и неудачи. Сколько народу погибло на границе? Скольких арестовали? Просто в СМИ кричат про тех немногих, кто сумел прорваться, но мы-то понимаем: нам говорят то, что мы хотим услышать. Если бы наше правительство действительно волновалось за жизнь и здоровье восточных немцев, то не стало бы сидеть сложа руки, пока те рискуют всем, лишь бы попасть на нашу сторону. Оно бы продвигало какие-то серьезные изменения, обратилось бы в ООН…
– А оно ничего не продвигает. – Юрген настойчиво постучал пальцем по газете. – Изменений можно добиться только одним путем: взять дело в свои руки. Каждый сам кузнец своего счастья.
– А что станет с беглецами, когда их поймает Штази? – парировал Вольф. – Когда на машине обнаружат укрепленные бампера, выявят фальшивый паспорт, найдут возле двери квартиры собранный чемодан…
Ули будто и не слышал их горячего спора, погрузившись в свои мысли: вот Лиза, вцепившись в руль так, что побелели костяшки, несется на сумасшедшей скорости в бетонное заграждение; вот она висит на руках на подоконнике над мостовой Бернауэрштрассе, готовясь спрыгнуть на западную сторону. Стоило ему подумать о том, что любимая рискнет жизнью, чтобы попасть к нему, как Ули становилось дурно. Он знал, что она достаточно спортивная девушка и сумеет преодолеть стену, но вдруг что-то пойдет не по плану? На каждый успешный побег приходилось десять неудач. И если ничего не получится, как Ули себя простит? Как будет жить с этим?