И тут она самым честным образом задумалась.
Я не ожидала. Ну еще бы чего-нибудь брякнула, ну руками бы принялась махать или грязь продолжила бы месить. Нет. Стоит, хмурится, чего-то там себе прикидывает. Наверное, размышляет, а могу ли и вправду я ее затащить на окраину и бросить там? а вдруг я так уже от одного ругающегося Мастера избавилась? но ведь узнавали... не могли неверно узнать, старейшая же семья, и она — одна из этой семьи…
— Нет, — наконец заявляет Сатс и ведет плечом, будто чью-то руку с него сбрасывает: — Мы не уточняли, что случилось с твоим Мастером. Но я слышала, что ты скорбишь по ней. Значит, ты о ней заботилась и не хотела ей зла.
Мои брови от удивления ползут вверх.
Сатс продолжает:
— И еще я думаю, что не всегда сам слаб тот, у кого в линии есть слабые. О тебе все-таки говорят хорошо, нет на тебя злящихся. Значит, ты никого не обидела нарочно. Когда мы вернемся, я не буду… Но попрошу тебя провериться, — вдруг заявляет она увереннее. — Все-таки полукровка. Моя семья не обрадуется такому положению, но если ты покажешь хороший уровень… И если все будет в порядке, я вообще никак докладывать не стану. Пойдем потом так же, вместе, будто ничего и не было. Я не проболтаюсь о твоей ошибке. И о твоем отце тоже никому не расскажу.
Это уже просто возмутительно! Шантаж и есть обаяние ее семьи, которым она себе дорогу обеспечивает?
— Ты думаешь, мне нужно защищаться от тебя и твоих доносов?! Я в силу своей семьи, хоть ее больше нет, верю больше, чем в ловкость всех твоих поколений!
Она открывает рот, словно рыба, ищущая спасительную воду, но закрывает — ей нечего сказать.
А вот мне есть:
— Пойми, Са-ц! Нет силы в том, чтобы просто куда-то не пойти, хотя в недеянии бывает мудрость. Сила в том, чтобы преодолеть слабость, если уж встретил ее. Не за мой счет тебе надо преодолевать свои слабости. Ты решила, что все преодолевать буду я. Но полагаться так безоглядно на другого — значит сделать слабой себя. Себя, усвой ты это уже наконец! Мир тебе хороший урок дал, такой, какой на Первом никто не придумает. Если у тебя самой что-то не получилось, то не надо цепляться за обвинения кого-то другого. Не надо орать: «Куда ты смотрела, Инэн? Как ты выбирала дорогу?..» Подумай сама, зачем ты оправдываешь себя и перекладываешь ответственность на меня? Так ли много ты умеешь на самом деле, как про себя думаешь?
— А все-таки глупость своих дел ты признаешь, раз говоришь, что в недеянии мудрость, — опять кривится Сатс. — Ты могла бы просто на тот осколок не ходить, не подставлять нас под опасность. Напомню, что у тебя не было задания провести меня по всем видам наборов и начать с пустого. Ты забыла? Мне не интересны и не нужны просто осколки. Мне нужно чудовище. А там кого было менять? Колючку эту идиотскую?
— Опять пустые амбиции!
Вдруг мне кажется, что от моего крика вздрагивает большое дерево за спиной.
Продолжаю тише, но с прежней злостью:
— Ты, конечно, считаешь, что ко всему, что тебе твоя семейка нарисовала, кто-то другой должен тебя за руку подвести. Семья выложилась уже, тебя на свет родила, а дальше тебя привели к Старшей. Старшая поставила тебя передо мной, а я должна довести тебя до какого-то чудовища. Желательно редкого, но простой таракан тоже сойдет. Ткнуть в него пальцем. Ты махнешь рукой — и чудо свершится, ты станешь самым молодым Мастером, исправившим искажение!.. Я не спорю, оно неплохо. Но, во-первых, все как-то забыли, что этот путь для тебя небезопасен, хотя все его таким рисуют. А во-вторых, подумай — тебе постарались оформить удобную и спокойную дорогу. А почему? Тебе сказали, что безопаснее — значит, быстрее, проще. Но это просто потому, что никто не поверил, будто сложную и опасную дорогу ты осилишь!
У нее очень красноречиво сжимаются губы в одну бледную линию, рот почти пропадает с грязного лица. Лишь хрусталь глаз сверкает так, что, будь в них источник света, она меня прожгла бы уже лучами ненависти.
— И еще все забыли о том, что мне-то тебя водить зачем? Если я верю в то, что я полезна для мира, что пытаюсь как-то его поддержать, то с такой верой я могу зубы сцепить, но идти дальше. А ты-то мне на кой сдалась?
— Я дам тебе еще один шанс, — шипит мне это чудо, — но последний.
— Ты мне что? — я готова засмеяться. — Ты мне что даешь? Последний шанс? Вот ведь навязали на мою голову… На что шанс?
— На правильный выбор.
Тут до меня доходит, что она совершенно не шутит. И ни словом здесь не шутила. И вообще не умеет говорить несерьезно.
Вот только мне ее слова не принять всерьез. Новая злость — на этот раз дурная и веселая, когда тянет хохотать в голос, — поднимается во мне тяжелой волной, целящейся рухнуть и раздавить.
— Шанс и выбор?.. В каком же уроке вас такой наглости учат? Или на Первом в воздух что-то впрыснули и теперь там принято ждать, когда тебе кто-то что-то подаст? Салфетку, осколок, чудовище?.. Ну уж нет! Я приведу тебя туда, куда мир сам укажет. Моя работа — слушать мир, а не потакать притязаниям твоей семейки.
Отворачиваюсь — надоело смотреть на нее. Раздраженно машу рукой, несколько темных капель с мокрого рукава с плеском падают в болото.
— Хотя, не поведу. Возись с тобой, на руках таскай. Беспомощная полнокровная будет мне еще о силе говорить.
И тут она бросается на меня.
Удар в грудь. Сильный. Падаю.
Удар в спину, в затылок. Плеск, уши заливает, мгновенно глохну. Над моим лицом смыкается густая вода.
Тут только отбиваться. И бить. Бить. Просто, без разума. В живое. В наглое и…
Процарапав себе путь обратно к воздуху, освобождаюсь чуть-чуть и бью еще раз, не глядя. С хватом бью, чтобы вонзиться и выдрать.
Кажется, попадаю ей по рту. Интересно, порвала?
Слышу — вскрикивает и стонет. Ее руки исчезают. Можно сесть, вздохнуть и протереть лицо…
Сатс стоит на четвереньках рядом. Плюется буро-красным, рот у нее разбит, но цел. Я ее сильно достала. Но, видать, мало, раз она сверкает своими хрусталями и со злым:
— Я докажу тебе, что не слаба, — бросается снова.
В лице ни капли рассудка — одна грязь. И глаза…
Ухожу кувырком назад и в бок. Тут же вскакиваю, стараясь не поскользнуться. И не жалея ни сил, ни эту нахалку, бью ногой.
Ботинок, взметнувшись из грязной воды, носком влетает Сатс в живот. Она складывается пополам и плюхается обратно хорошеньким лицом в болото.
— Сначала себе что-нибудь докажи!
Она возится в грязи, пытаясь подняться и достать меня.
Уже бесполезно. Надо было топить меня сразу, когда я растерялась от нападения. А сейчас уже что?
Хватаю ее за куртку сзади. Протащив до кочки, где, помню, чуть поглубже, останавливаюсь.
Швырнуть. Колено — на грудь. Потом навалиться. Вцепившись в воротник, можно контролировать, насколько она погружается.
Сначала по у-ушки.
— А теперь живо — громко и четко! Зачем тебе исключительная карьера? Ну!
Она шипит и выворачивается, но некуда — только шевельнет головой, на лицо лезет тина и гнилая дрянь. Я вдавливаю ее чуть ниже, она сучит ногами с перепугу. Боится. Но я ее держу так, чтобы вода доходила только до щек.
Перепуганная, Сатс хватает ртом воздух, веря, что через вдох я ей уже не дам дышать. Наверное, мне она бы не дала.
Чуть ни-иже.
Таращится с ужасом, лопочет что-то, но наконец выдает:
— Я не первая. У меня сестра есть, на нее надеялись… Она… она в переходе однажды… живая осталась, вытащили… наверное, как ты меня… но не ходит уже давно.
— Разрешили выйти? А почему?
— Она не ходит.
Дело не в пути!
— Совсем не двигается? — спрашиваю я и убираю руки, затем отступаю и сажусь на свою кочку рядом.
Сатс с опасливым неверием поднимается. С нее потоками ползет болотная жижа. Но сейчас эта девочка говорит о том, что вынуждает ее забыть себя и свое состояние:
— Руки у нее работают, голова тоже. Но сидеть может недолго, а ходить и вовсе… Нас двое всего у родителей. Ей теперь в учениках отказывают, опыта нет. И семью не создать, детей не будет. На меня надеются. Но нельзя, чтобы я много… в пути… тоже ведь может что…
Вытирает лоб, а я успеваю подумать — что она убирает? Грязь или испарину?
— И поэтому ты со мной ненадолго, — вздыхаю я. — Почему сразу не объяснили? Я бы не считала вашу семейную необходимость только твоим дурным тщеславием.
— Чтобы говорить о тщеславии, надо знать про тщеславие в себе, — вдруг выдает Сатс так же легко, как и все глупости до этого.
И снова она меня удивляет! Неужели это ее собственная мысль?
Вряд ли. Больше похоже на очередное заученное, вызубренное. А может, где-то случайно поймала в чужом разговоре. Она пока не понимает того, что говорит, но главное, что не весь еще разум покорила ее семейка, не все уголки заполнила своими желаниями.
Хочется подойти, приобнять ее за плечи и стать на равных. Ну их в пыль все эти законы про старшинство! Она же живая, мыслящая. Хоть и глупая чужим умом. Не было бы у нее своего, орали бы в ней только амбиции, я бы глуха была ко всем ее словам, как та коряга…
Из меня начинает что-то идти само, опять та откровенность, за какую я уже ругала себя недавно.
— Да, пожалуй, не было особого смысла меня предупреждать, что тебе надо все поскорее. Я не повела бы и не поведу тебя удобными дорогами. Но лучше бы вы сказали заранее. Я бы сама от тебя отказалась. Во-первых, за место рядом с тобой при хороших рекомендациях и перспективах кто-нибудь и Мастера своего с охотой бы сменил. Во-вторых… гибель Крин не так сильно ослабила меня, чтобы я не справлялась с обычной работой, а за твою специально мелкую в ущерб той, которая меня ждет, я не хотела бы браться.
Она вытирает рот. Разбитая губа уже не кровит, но, когда я присматриваюсь, подсвечивается розовым.
— А на обычную тебя отпускать не собирались. Ала говорила моим, что тебя не хватит надолго, а сколько остается… ну… до какой-нибудь ошибки… Так что лучше… прежде чем… ну…