В загустевающих сумерках звук растворяется, путаясь в холмах, словно бы он был обращен только к нам, но потерял нас. Если это был старый ритуал перед парой наших, то это или неправильный ритуал встречи, или наоборот, верный ритуал отпугивания. В любом случае, когда крик лохматой женщины увязает в болотной тишине, а обрывки восторга безрукого мальчика пропадают из воздуха, мне легче. Даже не так давит со стороны реки.
Под ногами становится суше и тверже. Я еще не вижу реку, но уже знаю, что мы недалеко.
Сатс часто оглядывается. Это понятно — я бы тоже не хотела оставлять за спиной непонятное и подозрительное, если бы была моложе и неопытнее. Но я уже привыкла, что развернуться и оставить что-то позади иногда бывает спасительным.
Надо восстановить силы. Надо поесть и уйти с этого осколка. Надо вернуться на Первый, отчитаться и попросить или совета, или другого Мастера…
Шаг сбивается.
Бестолковая я! Рассуждаю о работе так, словно ко мне не поменяли отношения. Я ведь уже почти изолированная! Кто будет меня слушать, едва я только заикнусь о… да и о чем я заикнусь? О том, что мне неясно, какую опасность для населенного осколка представляет собой мертвое искаженное? Ну, разложится оно скоро. Ну, выкопают они еще несколько каналов для водоотведения. А таких безруких мальчиков или женщину, лишенную разумной речи, никто не исправит.
Рядом плетется мой пропуск обратно.
Наступившая темнота пугает ее, к тому же, похоже, девочка скверно ориентируется без света. Хотя это я наверняка не знаю — как учат Мастеров не на общих занятиях, мне в подробностях не известно. Сейчас она держится поближе ко мне. Несколько раз я замечала, что она прижимается к моему плечу своим, как велено делать в переходе и как необходимо вставать в опасности.
Наконец мы видим городок, находящийся на другом берегу. На длинных причалах, уходящих в реку от домиков с соломенными крышами, ярко горят факелы. По этим причалам люди, как и днем, неспешно ходят вперед и назад, вычерпывая воду, словно бы для них не имеет значения цвет неба, словно бы их работа не знает смены времен. Интересно, это те же люди или они трудятся посменно?.. Хотя нет, неинтересно.
Выше по течению, в заводи, наоборот, тихо и безлюдно. Цепочка столбов с факелами освещает тропу от города к холму заводи, на холме нет телег, но горит несколько костров. Я тянусь наскоро и улавливаю там с десяток местных, в основном спящих.
Мы устраиваемся на том же холме, где нас заметили днем. Сатс долго рыщет в траве, срывает и собирает в темноте все подряд, но кое-что даже по ее неопытному мнению совсем не походит на овес. А я указывать ей еще раз не буду.
Сажусь на траву и смотрю на другой берег.
Она приближается, протягивает мне букетик:
— Проверь, точно из этого преображать?
Беру букетик, киваю молча. И незаметно выбрасываю несколько стеблей хвоща — как она его найти-то ухитрилась?
— Вот эти три колоска особенно хороши, — говорю я, отдавая обратно ее добычу. — Только сначала зерна из них вытащи, чтобы без травы больше…
Фыркает недовольно, но когда отворачивается, сбоку от нее падают на землю стебли.
Пока она будет возиться с подобием нашего ужина, у меня есть время посидеть и подумать. В первую очередь над тем, куда мне дальше идти, и связано ли это с тем, куда мне вести мою молодежь.
Она — мой пропуск, но она мне и груз. Если ей обещали легкость получения ее нового статуса «Самый молодой Мастер чего-то там», то мне тяжесть объяснять не надо. Уникальное чудовище есть, но его уже нет. Поэтому Сатс осколку уже не нужна.
Однако он сюда нас звал, я не глухая.
Он весь отравлен, ему явно нужна помощь. На нем срублены деревья, мертвы болота и много фонового шума. На нем ловят яд множеством упорных и трудолюбивых рук. На нем рождаются искаженными.
Если я попробую разобраться с этим осколком, мне это в заслугу не зачтется, потому что заслугу ждут только от Сатс. Если я брошу его как он есть и пойду искать для Сатс новое уникальное чудовище, то вне зависимости от того, найду я его еще раз или не найду, думать я всю оставшуюся жизнь буду только о том, что я опять бросила какой-то осколок и оставила на нем кого-то умирать.
Итого — там меня не простят, тут я себя не прощу…
Что же мне, пылью все развейся, делать-то?!
Никогда не бывала в положении, откуда не увидела бы выход. Всегда видела все — в том суть Основателей. Тут как бы тоже… Но в какую сторону?..
И тут я понимаю, что взгляд мой слишком долго топчется на хилом выгнутом мостике. Понимаю — и закрываю глаза.
Никуда от сути не денешься. Она сама все найдет и сама тебя за ручку подведет не хуже, чем я тут Сатс таскаю.
В этот же миг, когда я смирилась с тем, куда мне идти, чтобы выйти, сбоку пыхает огнем и жаром. Я едва не заваливаюсь на бок. Быстро перевожу взгляд — но не на Сатс, которая упрямо не хочет сделать простое подобие каши, а все мучается с хлебом, а на противоположный берег.
Люди на причалах, трудящиеся в ночи при свете факелов, не видели нас, пока мы сидели на этом холме в темноте. Но после вспышки от Сатс они все опустили свои ведра и собрались в концах причальчиков. Всматриваются. Тянутся. Что-то кричат тем, кто стоит на берегу и тоже интересуется.
«Разметай меня сквозняк!» — как метко говорят те из наших, которые постарше. Только этого не хватало.
— Давай сюда, что у тебя там получилось, — говорю сердито. — Уходим, но с другого угла. От канала нельзя, вода, провиснем. Поэтому через реку, там свернем налево и уйдем к соседнему углу. Только надо проскочить быстро и тихо. Видишь — на нас уже пялятся.
— Тут темно. Они нас не могут разглядеть, — предсказуемо спорит она. — Я бы сначала поела, а потом можно и уйти, раз ты закончила смотреть и слушать.
— Не закончила. Я мало что понимаю с этим осколком, но это не значит, что тут нечего понимать. Помнится, ты называла это слабостью, но я скажу тебе, что думать, будто нет того, чего ты не видел или не знаешь, неправильно, ошибочно и очень опасно. Оно может само тебя найти.
Пока мы разговаривали, люди на причалах немного успокоились. Даже шумно отругали кого-то одного. Кажется, того, кто первым указал на нашу вспышку. Его прогнали с берега за линию глиняных домов — пинали и несколько раз ударили мокрыми, блестящими в свете факелов ведрами.
— Укуси своего хлеба, чтобы в животе не урчало, и давай его уже сюда, — говорю я строго и поднимаюсь на ноги. — Нам надо тихо пройти между этими причалами с факелами и теми кострами. Видишь на холме точки?
Сатс кивает. И быстро жует. Морщится — значит, опять у нее не получилось.
Люди на причалах все-таки бросили свою работу, собрались у первого причала, о чем-то спорят. Я не слышу их голосов, не особо надо, но тянусь и настраиваюсь просто ради спокойствия. Они нас не заметили, они обсуждают, что вспыхнуло на холме, но не говорят, что кого-то видели. Значит, не видели. Значит, и не увидят. Не хочу к ним, не нравится мне, как они звучат.
Мостик длинный и узкий, с пятью подпорками. Зайти на него мы зашли. Прокрались по скрипучим доскам… Когда достигаем края моста на другом берегу, я едва ставлю ногу на твердую землю — и в ушах как застучит, как застонет!
Не пускает.
— Сатс. Остановись.
— Что? Идем назад?
— Остановись.
— Не весь еще осколок обежали? — в ее голос возвращается высокомерие.
— Просто стой, где стоишь, и не двигайся.
Я возвращаюсь по мостику на несколько шагов. Мост низкий, воду можно потрогать рукой, если лечь на живот и дотянуться через редкие столбики перил.
Ложусь и опускаю руку.
Кончики пальцев погружаются в жуткий холод, и больно бьет сильное искажение, словно бы десяток крыс бросаются отгрызать мою руку наперегонки друг с другом.
Дергаюсь, перекатываюсь на спину. Рука сжимается в кулак и прячется на груди, будто возле сердца — самое безопасное место.
Больно. Очень больно.
Ничего, это пройдет, это скоро пройдет. Просто много хлебнула…
Пока я лежу, рассеивая боль осколка, пропущенную через себя, и выдыхаю эту боль в воздух, Сатс топчется на берегу.
Мне остается сообщить ей, что у нас есть с чем работать. Но как сильно я хочу, чтобы на ее месте сейчас оказался любой другой, лишь бы опытный Мастер!
Когда-то было установлено, что выжить в переходах могут только тараканы и крысы. Сейчас я точно не знаю, что за животное лежит в заводи, но понимаю, что оно прошло через сильнейшее искажение…
Боль моя развеялась. Встаю и иду по мосту. Уже пускает, уже могу с него сойти.
Прохожу мимо Сатс и говорю:
— Оно не мертвое под камнем. Идем.
Она плетется сзади и ворчит. К этому я привыкла. Только один раз велела ворчать тише.
Мы идем по берегу заводи у самой кромки почти неподвижной воды. Выше на холме расположились несколько сонных местных. Они нас не видят, но лучше не привлекать к себе их внимания.
А эта брюзжит с каждым шагом все громче!
— …тоже не стальное. Меня не готовили к тому, что ты мне тут устраиваешь без остановки. Если ты немедленно не объяснишь, зачем мы сначала наворачивали круги и натыкались невесть знает на каких уродцев и сумасшедших, а теперь тебе вздумалось на мостах валяться и в судорогах биться, то я брошу все как есть и вернусь на Первый одна. Но тебе тогда любая дорога будет закрыта, а выбора…
Мы останавливаемся напротив большого камня; в ночи он кажется скалой, брошенной в воду, полную звезд.
— Здесь твое редкое чудовище, — шепотом говорю я. — Здесь. Живое.
— Что? Живое?!
В ушах снова хлещет, шумит, а я слишком устала, чтобы справиться, чтобы отодвинуть, заглушить.
— Сатс, соберись. Мне трудно в слова… Я не понимаю, что именно в нем изменилось… Вижу то, что есть сейчас. Это не камень. Оно выделяет много жидкости. Яд. Этого яда в один поворот оно выбрасывает в воду равно собственному весу. Само не большое, но очень плотное. Странно, как его сдавило, что оно?.. Нет, не знаю.