Сладковато и гниловато. На редкость неприятно, к воображению даже не подпустишь, не то что к носу. Нигде такого запаха пока не чуяла. А ведь наверняка не зря здесь все собрано именно так — поросль, источающая запах неясного мне назначения, и вождь местных, управляющий с высоты этой башни…
Вождь. Рядом с ним теряются все остальные собравшиеся. Кого мне рассматривать? Почтенных Тара и Борка? Они неинтересны даже плясками, которые они наверняка исполнили, пока перебирались над провалом по досточке. Двух стражников, лениво закрывших двери за моей спиной? Ничего отличительного ни в одном.
Зато во-ождь…
Он выглядит совершенно неуместно, а по отношению к осколку — даже неправильно. Здесь давно не летают птицы, от которых взяты яркие красные с зеленым перья для его огромного полукруглого головного украшения. Здесь уже не топчет землю зверь, отдавший свой мех, который теперь от длинношерстного воротника бежит тонкими рыжими полосками по огромному черному плащу и исчезает в больших складках тяжелой ткани. Полы плаща у ног вождя, как холмы у подножья горы. А здесь нет гор — все холмы, равнины, несколько длинных озер и неширокие реки.
Все в нем не к месту. Или место не к нему.
Чудится, будто человек, сидящий в кресле с высокой резной спинкой, всего лишь голограмма. Но вместе с этим щемит острое чувство — желание, чтобы голограмма ожила и посмотрела на меня. Он словно бы требует воплощения, и мне горячо хочется исполнить это требование.
Но его подведенные белым и черным глаза мешают принимать мое чувство всерьез. Они вообще все мешают принимать всерьез!
Из-за этих глаз, обрисованных широким, причудливым и что-то значащим узором, мне вспоминается, как когда-то, уже на старшем обучении, кто-то пошутил и добросил сотню крыс в одну из практических голограмм Мастеров. У меня, как и у прочих Основателей, хватило умения отличить одно изображение от другого, и потому нам было весело. А с Мастерами творилось невообразимое!
И сейчас эти узоры и глаза!
Еще чуть-чуть, и я начну жмуриться. Напрягаются губы, дрожит в груди, и тащит что-то, тащит меня к радости…
Ну как тут удержаться и не поддаться?
Очнись, Инэн! Что с тобой? Ведь это — людской вождь с 5115-го. Это — тот сильный, кто здесь и сейчас решает и твою судьбу тоже.
Соберись. Приготовься договариваться. Вспомни про Сатс в подземелье! Она говорила тяжелые, но верные вещи. Твоя глупая легкость и шальное веселье не соответствуют положению…
Может, попросить его умыться? Интересно, какое у него лицо под этими рисунками? А волосы какого цвета под громоздким украшением?
Не успеваю я подумать обо всем этом или прищуриться-присмотреться, как он встает со своего кресла — и радость мою словно ветром сметает. Кто видел, как плывет в черной пустоте наша огненная Малая, с каким упрямством и мощью она держит подле себя все осколки старого мира со всеми его забытыми системами, проходами и защитами, тот сказал бы, что этот человек двигается так же.
Он очень высокий, гораздо выше всех, кого я здесь видела.
Яркая гора с красно-зеленым рассветным веером на вершине делает ко мне несколько медленных шагов. С каждым шагом черные холмы его плаща с рыжими меховыми прожилками шевелятся, натягиваются, пытаясь не отстать. Я смотрю только на них. Со стороны должно казаться, что я не смею поднять взгляда.
Холмы плаща разглаживаются и натягиваются, и вождь останавливается так, словно плащ прибит к полу у высокого кресла и удерживает хозяина. Вцепился. Держит.
Я упрямо смотрю на подножье трона, и выпрыгивает дурная мысль: у него головное украшение из перьев шире дверного проема, а с учетом его роста — и выше. Интересно, как он выходит? Боком? А выходит ли вообще?
И все-таки, какого цвета у него волосы под украшением?
Вот ведь… бестолковая я!..
Поднимаю взгляд, чтобы взглянуть ему в лицо.
Он единственный, у кого не отпущена борода — почему я сразу этого не увидела? Тоже, смотрящая в основание, называется…
Тогда по-другому. Вокруг его бровей змеятся черно-белые линии, но сами брови не закрашены. Он брюнет, темнее меня.
— Значит, ты старшая у Ходящих? — спрашивает вождь. Голос неторопливый, низкий, властный; так мог бы звучать сам осколок, обратись он ко мне из механической глубины золотой пирамиды.
Но я не так слаба, чтобы растеряться перед этой мощью. Слов найду, моргать не буду.
— Я старшая в паре. Но и надо мной есть старшие.
Один его косой взгляд на почтенных Тара и Борка, сидящих на низкой скамье, — и все понятно. Не разобрались, не уточнили, пришли с не-истиной.
Накажет?
Промолчал. А старики сжались и стали похожи на кур под дождем.
— Меня не должны были тревожить, — продолжает вождь, нарушив тишину. — Сейчас идет время почтенных. До моего времени еще много дней и ночей. Но пришла ты, и они с тобой не справились. Расскажи, почему и зачем ты пришла.
— Значит, вы правите по очереди? — уточняю я. — А кто был у власти, когда появилось чудовище? Кто решил, что его надо не убить, а подстроить под него всю жизнь?
Мне в ответ — тишина. Понятно, у них не принято задавать вопросы вождю. А я тут лезу. Но мне никто копьем под колени не ударил, чтобы упала и впредь не дерзила. Значит, еще поговорим.
Прищуриваюсь, чтобы узнать непроизносимое.
У вождя ничего, кроме его раскраски на лице, не подсвечено. Да и он сам не мог тогда быть у власти: по возрасту не подходит. Но — ага! — краем глаза замечаю, как почтенный Тар, до этого потиравший свои утомленные беготней колени, вдруг застыл без движения… Интересно, он сам тогда правил или просто знает, кто? Хотя нет, неинтересно.
Вождь не сводит с меня тяжелого взгляда. Он озвучил повеление, теперь ждет, пока я покопошусь со своими умствованиями и начну отвечать. Не думаю, что он поверит моим словам больше, чем тому, что ему уже сообщили старики. Но…
Сначала я вкратце рассказываю, что нас с моим Мастером из перехода позвал сам осколок. Вернее, я говорю: «Ваша земля притянула нас». Им так должно быть понятней, а меня это избавляет от разъяснения про переходы. Потом упоминаю, как один поворот мы просидели на берегу канала, потому что «Ваша земля оглушила меня — таким сильным было ее отравление». Вскользь о поселенцах болот — и вот тут надо ловко вывернуть на ядовитую свинью, заодно рассыпать обвинения, что некоторые довели свой народ…
Вождь смотрит сверху вниз, давит. Горло мое под его взглядом подло перехватывает, и я сбиваюсь. Разговоры и без того не моя сильная сторона, а тут еще… Он смотрит так, словно бы не слушает. Хотела пристыдить тех, кто наворотил бед, а почему-то стыдно самой. Не с радости же у меня щеки греются.
Еще что-то бормочу, кажется, про деревья, а сама чувствую себя хуже, чем перед своей Старшей, когда она мне припоминает что-нибудь о моих родителях. На всякий случай кашляю пару раз — может, подумают, что это я не растерялась вовсе.
Очевидно, увидев мое бедственное положение, вождь наклоняет голову к правому плечу. Огромный веер его головного убора скрывает от меня сидящих поодаль стариков.
Или это он хочет закрыть меня от них?
— Твое имя?
— Инэн, — тихо говорю я и снова покашливаю, будто и себя пытаюсь убедить, что дело всего лишь в пересохшем горле; пить мне здесь тоже давно не приходилось.
— Хэнэн? — переспрашивает вождь с придыханием.
Я поправляю его более четким голосом, заодно перевожу взгляд на зевнувшего стражника в углу.
И лишь сейчас замечаю еще одного человека — он сидит на маленькой скамейке у стены за высоким креслом. Похож на мешок. Скрючился, свернулся. Кажется, дремлет.
— Дело, по которому меня позвали, непростое… Инэн, — говорит вождь, чем заставляет меня сосредоточиться. — Мой народ защищал свое благополучие. Пришла ты и заявляешь, что мы лишь вредили себе. Ты, Ходящая, тоже защищаешь благополучие. Но сейчас мы заявляем, что ты нам навредила. Я спрашиваю с тебя за свой народ. Что ты ответишь?
Н-да. Просто уйти нам не дадут, нечего и заикаться.
— Едва только родится первый полностью здоровый ребенок, вы поймете, что мы никому не навредили. Едва только вам станет тесно жить в этой деревушке и вы начнете возвращаться в брошенные поселения, вы поймете, что на самом деле для вас благополучие.
— Едва только наступит завтра, тебя и твою помощницу поднимут на копья те, кого вы сегодня оставили без еды и будущего.
— Разве не ты и твои почтенные должны обеспечить им новое будущее?
— А кто обеспечит тебе будущее без копий?
Тупик. Кажется, это понимает даже дремлющий у стены.
— Слушай меня, — тяжело произносит вождь после общего молчания. — Ты, старшая Инэн, помогаешь нам в беде, тобой же созданной.
— А если не помогаю?
— Тогда мы разбираемся сами. Без тебя и твоей помощницы.
Сказано это так, что я уже вижу голову Сатс, насаженную на копье. Хрустальные глаза не блестят, пепельные волосы слиплись от крови в бурые сосульки, ветер не в силах ими пошевелить. А что потом сотворит на этом осколке семья моего Мастера, когда узнает, где и кто…
Живот подводит — то ли от голода, то ли от страха. И тут же выпрыгивает спасительное: «Нет-нет! Ходящих не тронут! Никогда нигде не трогали и здесь эти угрожают только на словах и ради выгодного торга! Я без сознания лежала — побоялись приблизиться. Сатс увели — пошумели, но не прикоснулись. Нет, не тронут!»
Но почему так сухо в горле?
Сглатываю, немного прокашливаюсь — и тихо начинаю:
— Я не накормлю всех. Но могу помочь вырастить еду. Вернее, могу привести то, что вы будете выращивать.
— Откуда привести? — спрашивает Тар с оживленным интересом.
— Из того места, откуда к вам пришло… это… ваша кормилица.
— Ты приведешь таких же, как она? С таким же молоком?
— Нет. Наоборот, мы проследим, чтобы они не изменились по дороге. Изначально это хорошие животные — вот их-то мы и приведем. Ради мяса, ради шкуры. Посмотрите на свинью сейчас — она неприхотлива в еде, мясиста, не требует особого внимания… Где вы, кстати, ее оставили?