— Я приказал закрыть ее у стражи, — угрюмо отвечает Борк и глядит на вождя. — Про неприхотливость — правда. Она там съела два щита.
Вождь медленно отступает, не сводя с меня взгляда. Среди узоров мелькает в его глазах что-то, похожее на удовлетворение. Он опускается в высокое кресло, складки большого плаща занимают свое величественное положение.
— Значит, ты можешь привести животных, которые дадут нам мясо, — говорит он.
— Мы. Мы можем привести. Я и моя помощница.
— Как сильно она тебе нужна?
Как бы им ответить, чтобы не разжевывать?..
— Если в дороге животное не защитить с обеих сторон, оно сгорит до костей, и кости сгорят. С двух сторон защищают двое. Одна из нас и себя не сохранит, и свиней не приведет. Ни с чем останетесь.
Тут вскакивает почтенный Тар:
— Не верьте ей! Никого она не приведет. Что это за глупость про место, где полно животных из мяса? Как так? Разве там никто не живет?
— Я знаю, что там нет людей, — успеваю вставить я.
— Врет все! Живут там, где хорошо. Вот как мы живем здесь, а не где-то, где не было…
Вождь молча приподнимает руку, и старик замолкает.
— Там никто не живет, но животные есть… И с нами Ходящие, защитят с двух сторон… — прикидывает вслух Борк. — Ты можешь привести нас в те земли?
— Одна — точно нет. С помощницей…
Соврать?.. Рискну!
— С помощницей могу. По одному человеку. Но мы не будем отвечать за ваши жизни.
— Видите! Видите! — кричит Тар и тычет пальцем то в меня, то в лохматые стены, словно бы и их призывает посмотреть на меня с осуждением. — Она сама хочет уйти. И вторую свою увести. И не отвечать. А мы тут…
Хорошо, что, поскользнувшись на вранье, я могу кое на что опереться.
— В том месте, — продолжаю я, — когда-то случился мор среди людей. Животных он не тронул. Возможно, болезнь там еще осталась. Приведя оттуда животное сюда, мы прогоним болезнь по дороге. Но приведя отсюда людей туда, мы обречем их на эту болезнь. Такое не будет помощью.
— Болезнь точно осталась? — не сдается Борк.
— Точно неизвестно. Это можно узнать, только туда сходив. На разведку. Для этого мне снова нужна моя помощница. Ходящие — всегда пара, мы защищаем друг друга.
Тар едва не захлебывается от негодования, готовясь обрушиться на меня. Он раскраснелся, даже, казалось, раздулся — и вот-вот взлетит над скамейкой.
Не глядя на него, вождь ведет пальцами, да и Борк дергает Тара вниз. Почтенный плюхается, выдыхает и принимается гладить свои колени, словно удерживаясь от того, чтобы меня хотя бы пнуть.
— Я понимаю ваше недоверие ко мне. На вашем месте я бы тоже не рисковала.
— Пусть кто-нибудь пойдет в те земли с Ходящими. На разведку. Вернется, сам нам расскажет, — говорит Борк и смотрит на вождя. Видно, что он очень хочет сказать решающее слово.
— Так опасности еще больше, — замечаю я торопливо. — Если болезнь еще там, то ваш «кто-нибудь» ее немедленно подхватит. Куда его девать? Там оставлять, чтобы он умер, или сюда возвращать, чтобы все заразились? Мы, помнится, решаем, как вас спасти, а не убить.
Но Борк не сдается:
— Ты сказала, что выгонишь болезнь из животного. Выгонишь ее из нашего человека?
— С людьми сложнее. Но если вы станете настаивать… Мы можем прогнать болезнь, но только потом за здоровье и жизнь вашего человека с нас не спрашивайте, — я показательно развожу руками.
Борк скалится:
— А из нашей земли болезнь выгонишь без сложностей?
— Нет. Если бы мы это могли, то очистили бы ваши земли до последнего комка грязи на болотах.
Почтенный Борк усталым движением гладит себя по макушке. Кажется, от долгих раздумий у него заболела голова. Но его еще хватает на вопрос:
— Тебе нужна твоя помощница, чтобы очистить нашу землю?
— Даже если таких, как я и моя помощница, будет сотня, мы не прогоним заразу с земли, — отвечая я, невольно проникаясь его усталостью.
— Мы живем на своей земле и ничего не знаем о тех землях, по которым ты ходишь, Инэн, — задумчиво произносит вождь. — И сейчас ты сама не все знаешь о земле, про которую берешься что-то решать.
Двусмысленность его слов мне понятна. И я говорю:
— Поэтому надо разведать. Мы с моей помощницей сходим туда и все разузнаем. Если там точно не будет для твоего народа опасности, мы переведем туда хотя бы часть людей.
— Она бросит переселенцев в болезни, а нас тут в голоде! — вскрикивает Тар.
Но его снова останавливает короткий властный жест:
— Почтенный Тар, я не делю мой народ. Даже на болота выгоняли не в мое время. Но раз уж вы меня сейчас позвали, то решать мне, а вам — только советовать… Каким будет твой совет, почтенный Борк?
Старик посопел, пожевал губами, пошевелил бородой. На этом запас мыслительных приемов у него заканчивается, и он, приуныв, произносит:
— Я сам помню, как жили не только у этой заводи. И понимаю, людям плохо, хуже… Многие лишь увидят небо, как сразу клади их в землю. Уже есть и такие, которые появляются без жизни… Все отравлено так, что притянуло Ходящих… Не они о нас заботятся, а сама наша земля. Она умирает, но просит нас… Хотя и они тоже о благополучии… — Он скорбно опускает голову и говорит: — Мой совет: Ходящие должны увести всех нас в земли, где будет еда и не будет болезней. И если им надо разведать...
— Нельзя! Отпустим их — не получим ничего. А то еще эти приведут других! И перебьют нас, — шипит Тар и взвивается на ноги. — Мой совет: не отпускать их никуда и никуда не ходить с этими…
— Я спросил твоего совета, почтенный Тар? — с тихой угрозой перебивает его вождь, и из-под черно-белых узоров на старика бросается суровая строгость. Даже Ала так не умеет указать другому его место.
Тар, которому, по видимости, предыдущие выкрики прощались, на этот раз побледнел и медленно опустился на свое место. Даже колени с испуга не скрипнули.
— Зря вы так сопротивляетесь. Иной помощи, кроме той, что предлагаю я, вам ждать неоткуда, — говорю я решительно, стремясь поставить свою точку в споре. — Или вам помогаю я, или вы сами по себе, а мы уходим!
«Стой, Инэн. Стой столбом. Стой шпилем с Первого, тогда не сдвинут…»
Вождь хмурится, задумавшись. Узоры вокруг его глаз соединяются в сложный рисунок.
И вдруг мешок за троном шевелится. Раздается приглушенное, низкое и упрямо протяжное «пр-р-р».
Еще воздух не наполнился тем, от чего хочется отвернуть нос вне зависимости, человек ты или нет, а я уже понимаю, что вся серьезность и опасность положения разлетаются в пыль. На застывших лицах открыто читается, как навалившиеся на этих людей беды решают, развеяться ли перед атакой непристойного запаха или попробовать еще помучить умы.
Пожалуй, только с моим лицом ничего не происходит, хотя возвращается желание, недавно плясавшее и спугнутое надвигающимся страхом за себя и за своего Мастера — желание улыбнуться и засмеяться.
Что с рисунками вождя, я не улавливаю — он отвернулся.
— Ах ты ж! Полопаться же можно! — вскакивает Тар и поднимает кулаки. — Старый ты…
— …Фич, — продолжает за него Борк и расслабленно тянет в улыбке свой рот, прячущийся под клокастыми седыми усами. — Старый он Фич.
Мешок у стены шевелится активнее, словно не только услышал возмущение Тара, но и чувствует, что сейчас все взгляды собравшихся направлены на него. Из тяжелых складок высовывается длинный сероватый нос, напомнивший мне, какими бывают крысы до искажения. Нос любопытно принюхивается, будто определяет, до нужной ли концентрации доведен воздух вокруг, сбежал ли запах дурманящего лишайника, встретив врага повонючей.
Потом наружу вылезает и вся голова — маленькая, лысая, если не считать редких волос на затылке. Тонкий рот с провалившимися губами кривится и выдает с покашливанием:
— Вот я тут сижу, никто не видит. Чего скажу, никто не слышит. Пить захочу, никто не нальет. А стоит мне…
— Есть ли совет от старейшего? — прерывает его насмешливое бормотание вождь невозмутимым и серьезным голосом.
— Да какой от меня совет, когда я вон… совсем… — кряхтит Фич и возится под своей накидкой. — Вы вон тут о еде… То молоко у вас в животе, то мясо на уме. А мне, что ни съешь, все на выходе одно… Что умею, того не жалею.
В доказательство он выдает новое «пф-ф», явно провокационное.
Вождь не реагирует, даже не отворачивается от старика:
— Я хочу услышать и твое слово тоже.
Старый Фич откровенно тянет время, посверкивая глазками поверх крысиного носа. Потом все-таки говорит:
— Раньше я пукал громко и бесстрашно, с наслаждением. А теперь все больше опасаюсь, теперь я стар и пукаю себе тихонько. Что еще делать, когда ты стар? Только тихо выпускать из себя воздух, покряхтывать и более ничем не тревожить мир. Пусть вон, — он дрожащей головой указывает на меня, — молодые им занимаются.
Его слова так смешны, что мне хочется даже поспорить, кто тут еще по чьим меркам молодой.
Но пропадает, тает напряжение…
А слово свое он сказал! И всем очевидно, что слово это не менее весомое, чем будет объявлено итоговое слово вождя.
Вождь ведет головой, оглядывая притихших на скамейке почтенных. На сером лице Фича блестит торжество, словно бы в тысячный раз он выиграл в одной и той же игре и всякий раз наслаждается победой, удовольствие от которой ему не приелось.
Да-а, кто еще тут старейший…
Старый Фич. Я что-то слышала про него еще в заводи, от своих охранников, бородатых и дураков. Он смотрит на меня. Его не интересует, как прислушиваются стражники к снова зазвучавшим крикам за стенами, как Борк осторожно косится на небольшое окно, желая узнать, что за ним творится, как Тар подвигается по скамейке ближе к дверям, хотя они сейчас заперты. Он сосредоточен только на мне. Он не спал и слышал все мои слова. И он продолжает:
— Наш пугливый и осторожный Тар…
Услышав свое имя, почтенный Тар застывает в скрюченной позе, застигнутый на самом краю скамейки.
— …боится того, на что можно понадеяться, — скрипит Фич с покашливанием, в котором мне слышится хихиканье. — А совет мой… Ходящих всегда двое, и мы не хотим отпускать вон этих. Но про сотню таких, как они, не я сказал. Эти не могут всех нас увести туда, где мясо. Тогда пусть придут сюда те, которые смогут. Пусть вон эти приведут сотню других.