— Тебе за себя не так обидно, потому что ты верила нам меньше?
— А вы знаете, что говорите все это, потому что курите? — напоминаю я ей «крючок».
Я думала, что попаду в цель, но Ала поворачивается и равнодушно смотрит мимо меня. Ничто не дрогнуло в ее лице, ничто не отразилось в светлых глазах, даже укоризненного взгляда не нашлось.
Правильно, так меня! Не поцарапанного носа это дело.
Мы подходим к развороченной арке на углу. Кругом валяются большие разбитые камни, некоторые повернуты витиеватой резьбой к небу. Через один валун трещина прошла так, что узор стал похож на глаз, и кажется, будто камень удивленно уставился на проплывающую над ним Малую. Он словно спрашивает — как так вышло, что я сейчас смотрю на тебя, звезда? я был развернут, чтобы даже твой закат не видеть.
Не сразу я замечаю, что Ала пристально рассматривает камни, склоняется и, не веря, трогает их. Она озабочена чем-то, что гораздо важнее, чем весь наш тяжелый разговор. Она суетливо поправляет и отбрасывает свои дивные локоны, вновь и вновь оглядывается, движения ускоряются, ее тревога растет.
— Мне доложили, — шепчет она взволнованно, будто забыв про меня. — Мне сказали, что прошел кто-то, чьих показателей не закладывали, что это кто-то без допуска. Но он прошел, а по камерам это ты. Я не поверила ничему.
Ноги мои слабеют, я медленно опускаюсь на подвернувшийся обломок. Потом собираю страхи и мысли в одни вопрос:
— Ала, как вы оказались именно здесь именно сейчас?
— Мне доложили, что через новую систему проник чужак. Но это было невозможно! Я прилетела узнать, правда ли и, если правда, то как?
— Систему чего?!
Похоже, она растеряна настолько, что сейчас выдаст мне всю подоплеку своей растерянности.
— Мы хотели закрыть Первый от тех, кто теряет себя в пути, — заявляет Ала, глядя поверх моей головы; мне и оборачиваться не надо, я знаю, что она смотрит на шпиль. — Ты верно говорила, что мы хотим сохранить и контролировать наши силы. Ты часто все понимала сходу, а думать ленилась. Теперь же подумай — нас мало, нас все меньше. Недавно мы поняли, что приоритеты надо менять. Все ждали того, кто соберет мир, ждали сотни и сотни оборотов. В этом ожидании нас перестало хватать даже на то, чтобы сохранить жизнь, среди которой собирающий должен родиться. Ты говоришь, что все меняется. Да. Все расползается, растворяется, не удержать… Осколки меняют свои места, дороги искажаются. Уже даже свинья прошла по переходу! Неслыханно!
Плечи ее выразительно опускаются.
— Мы не смогли уберечь мир, не смогли создать условия, чтобы он вернулся к целостности. Мы признали свое поражение. Это было трудно, но мы признали. И занялись тем, чтобы самим не раствориться в его остатках.
— Самим? А кому это?
— Такие арки, — она указывает тонким пальцем на камни вокруг себя, — разрешают войти сюда не всем. Мы работали долго, тщательно. Пропускная система не должна открываться перед ослабленными, перед полукровками или перед людьми, если бы кто-нибудь сюда таких привел без оснований.
Возмущение бросается в кровь, бежит по мышцам и поднимает меня на ноги. В теле все натянуто, кулаки сжимаются сами. Обидно так, что хочется бить. Но во что тут бить, если я уже среди развалин?
— То есть, меня вы бы просто не пустили, сильный с 5115-го вам сгодится только как чей-то муж, а Сатс, у которой прекрасные показатели, вы бы не были рады, потому что рассчитывали, что я ее где-нибудь сгублю?!
Ала молча переводит дрожащий взгляд с каменных обломков на меня и обратно, и с ее красивого лица уходит непонимание, сменяясь испугом. Потом она неестественно поворачивается, выдвинув вперед правое плечо и отведя обе руки влево.
А меня несет:
— Вы отказались от всех, кто вам верил, кого вы учили вам верить! Мы считали себя сильными, потому что нам вбивали это в головы. Мы думали, что сохраняем жизнь, что делаем важное. Как красноречиво вы убеждали меня в этом совсем недавно! Про судьбы людей с осколков, про вашу ответственность за мои мысли, про недопустимость жертв — разве не вы впихивали это все в меня, лишь бы я приняла нового Мастера?! А сейчас вы закрылись, окуклились. Отрезали себя от тех, кто вышел на путь, кого вы — вы! — сами провожали. И делаете вид, будто ни при чем. Вы бросаете без помощи ту, которая боролась за жизнь на чахлом осколке так, как ваш совет никогда и ни за что не боролся! Одна юная и наивная Сатс заставила меня делать то, на что никогда не уговорили бы вы со всей вашей властью! Вы все слабы рядом с ней!
— Инэн! Ты забываешься!
— Нет. Это вы запутались, заврались. У меня руки в земле и пыли, но у вас-то — в грязи! Нечистое дело — говорить, что ты за жизнь и порядок, а втихаря обрекать на смерть или списывать своих же. Ладно, меня хотите изолировать — не буду сопротивляться. Нам не по пути. Но ее-то сохраните! Не пачкайтесь, не жертвуйте Мастером, который на вас надеется и ни о чем не догадывается. Дайте ей вернуться к семье. Пусть она сдаст свои показатели, пусть получит свой статус. Эта девочка заслужила справедливости. Если у вас осталась хоть капля честности, обойдитесь с Сатс справедливо.
— Эта девочка заслуживает того же, что вся ее семья! — заявляет Ала, и ее щеки полыхают злым красным. — Ей здесь не место!
У меня сжимаются кулаки:
— Не так легко лишить ее своего места. Как вы объясните, куда делся самый молодой Мастер, когда с вас спросят?
— Ты всегда ленилась думать, Инэн, — кривится в усмешке та, что знает меня лучше моей матери. — Не придется ничего объяснять. Я пущу слух, что она погибла. Погубишь ты ее по-настоящему или на словах, какая разница? Все поверят, что она погибла. Потому что это же твой Мастер.
Ее подлые слова меня будто на копья поднимают.
— Развалится ваш слух!
— Каким образом? Кто знает, где она? Разве она доберется сюда без тебя?
— Я знаю, где она. Она доберется со мной!
— И на тебя слух найдется, — улыбается Ала.
Я думала, рука у нее отведена странно и неудобно. Но когда моя Старшая наискосок взмахивает правой рукой, а между нами вспыхивает белым кривая линия, до меня доходит: она стояла правильно, а я — дура.
В руке Алы — кастет с тремя длинными шипами. Из шипов струятся блестящие нити, соединяются над ее кулаком, рвутся вверх — и над дорогой раскручивается, освобождаясь, толстый кнут. Искрится, рассыпает иголки. Они прыскают в стороны, впиваются в камни.
Что откажутся слушать, что скажут «Твое место не здесь», что прогонят, наконец, я поняла бы, даже где-то ожидала.
Но чтобы убивать!
От испуга замираю. Все вокруг замедляется, размазывается. Моргаю — подводит зрение, как тогда, на совете в башне.
Из памяти выпрыгивает слух о бывшей когда-то на Первом тюрьме. Все-таки надзиратели… А мы? Они всегда жили среди нас с кнутом в рукаве?
Ала ведет рукой, неуклюже выставив локоть вперед и вверх. Она раскручивает кнут, указывая ему, как повернуться, куда подняться. Он потрескивает недовольно, но слушается. Заплывает ей за спину — и с разгона бросается ко мне.
Изворачиваюсь, падаю на спину. Прямо на обломок арки — ой!
Промахнувшись, искры шипят надо мной. Одна чиркает по уху. Режет, вскрикиваю, но тут же кнут взвивается снова, заполняя небо белым.
Опять белое! Опять больно! Опять вырубит!
В Але все чужое. Рука крутится размашисто — никогда не было таких жестов. Взмах — кнут выпрямляется, рвется ко мне, рассекая воздух.
Сжавшись, бросаюсь вправо. Перерубит она меня! Как дверьми аварийной системы разрежет.
Свист и треск. Отталкиваюсь и качусь в сторону. Рядом взрывается, разлетаются раскаленные куски камней и песок, тут же осыпаются, проникают в дыры куртки, кусают!
Хочу вскочить, вытряхнуть. Но опять хищно свистит — и я едва уклоняюсь, прыгая за один из больших камней.
Поджигая редкую траву, бьет совсем рядом. Прижимаюсь плотнее к спасительному камню и слежу, как за кнутом тянется выжженная полоса, когда он ползет обратно к хозяйке. Треск стоит на дороге, дым поднимается над поцарапанной землей.
— Шустрая какая! — восклицает Ала.
Удар — и глыба за мной раскалывается с грохотом. Меня осыпает горячими обломками. Глаза бы уберечь! Ничего не видно. Пыль, гарь. Кашляю надсадно.
Опять трещит. Она бьет на звук! Дергаюсь вбок, перекатываюсь, пытаясь уйти от удара.
Вдруг обжигает спину — и волочет, будто за позвоночник тащит! Выгибаюсь, кричу от боли и страха. Не соображая, бросаюсь за ближайший обломок, прижимаюсь к нему.
Хочу дышать — дышать нечем. Перед глазами плывет. Осевшие искры терзают кожу, спина пылает. Что делать? Бежать?.. Ноги не слушаются, высовываться страшно.
Куда бежать?! Я и шага сделать не могу!
Вж-жих!
Хлестнуло возле головы.
Заваливаюсь, протащившись по камню спиной. Шиплю сквозь зубы, но успеваю переползти за соседний обломок и там сжаться, уткнуться в землю носом. Зрение совсем уходит, шум в ушах отодвигает треск кнута. Ала что-то кричит — не слышу.
Мне конец, конец… Мама хотя бы в переходе, а я умру среди своих. Одна, опять одна!
«Прекрати панику, что с тобой? Как новичок, смешно даже…», — фыркает Крин.
И увлекает — вставай, ну же! Когда-то я не дотянулась к ней, а сейчас она сама дотянулась.
Вцепилась. Держит!
Я — с защитой. Я не дамся — ни ветрам, ни Старшим. Никому не дамся!
Упираюсь ладонями, чтобы подняться. Руки твердеют, пальцы зарываются в сухую землю. Чудится, что они прорастают корнями, хватаются за осколок, проникают в него, жадно вгрызаются в самое нутро — туда, где загадочные механизмы, где непонятно что с локальной гравитацией, где еще хранится когда-то взятая от Малой энергия.
Вцепиться, вобрать!
Горячо-о…
Выдираю пальцы-корни, поднимаюсь. Меня трясет, и земля дрожит вместе со мной. Распрямляюсь. Кожа на спине невыносимо болит, словно лопается.
Ала стальной иглой застыла среди опадающего белого кнута. Она с недоумением смотрит, как гаснут искры ее ослабевшего оружия — оно больше не хочет ее слушаться.