Боялась ли Малая, когда ее окружали и прятали, или, наоборот, с благодарностью принимала защиту от пустоты? Радовалась ли свободе, когда мир разлетелся, или с тоской следила, как ее покидает ее искусственный щит?
Мне хочется подойти к голограмме, соединить ладони и хоть так поддержать ее, одинокую. Теперь — обратно выброшенную или свободную — как ее понять? Мне кажется, что если я ее не пойму, то у нее понять меня получилось бы. Но ей это надо?
Я лежу на мягком диване и не хочу вставать. Сейчас во мне говорит вино. Пусть говорит, я не против такого собеседника. Жаль только, что оно не брюзга. Но, может быть, я брюзгой чуточку стану сама? Что там Ала говорила про эхо?
Надо мной проплывает 15-ый. Он еще подсвечен, даже ярко. А те сотни и тысячи, где уже все закончилось и закрылось, где, по слухам, само время стоит, — тусклые, их и не разглядишь толком ни здесь, в голограмме, ни там… С каждым курсом все меньше осколков достается на изучение следующим ученикам, которых тоже становится все меньше…
Я выдыхаю струйку дыма в сторону 15-го. Зачем? А чтобы уберечь его хоть так, оградить от нашествий пусть даже дымом в голограмме. Пусть еще посветится.
Когда же краем полусонного глаза замечаю 200038-ой — вот тут-то, наконец, тело мое побеждают и вино, и дым, и лень, и плен мягкого дивана.
Выгибаюсь и пытаюсь схватить пролетающий осколок. Это же Библиотека! Мега единицы чего-то там… А вот сейчас мы ее и их всех! Никто не достал, а я ее в кулак — и держать буду. Еще спрашивать начну — знаете, что у меня в руке? Вот вы об этом сотни и сотни оборотов мечтаете, а оно у меня в руке! Вы не знаете, как открыть дверь на безжизненный осколок, как обмануть аварийную систему, как пробраться, как понять — что же крепило наш старый мир, что может стянуть и удержать…
Я вот тоже не знаю, но смотрите, что у меня!
У всех нас есть сила в руках. У меня вот такая!.. И, наверное, если ее кинуть, то можно добросить и сшибить со своей орбиты тот осколок, один из полуторатысячных… или хотя бы крысу с него долой… пусть бы поплавала в волнах космического ветра…
Сжимая пустой кулак, я чувствую, что засыпаю. И мне снится, как осколок с Библиотекой, вопреки заложенной уроком последовательности, еще пятнадцать раз проплывает рядом с моей вытянутой рукой…
Пробуждение мое сообщает, что, несмотря на вчерашнюю расположенность Алы, предоставившей мне свои покои, сегодня я вовсе не отдохнувшая. Голове нехорошо, но вряд ли это из-за вина. Не так много я его вчера выпила.
А вот сигары…
Ох, бедная Ала, если у нее вечернее расслабление каждый раз оборачивается таким вот «нехорошо». И еще крючок тянет рот… Как же она ухитряется так внятно говорить, если у нее крючок во рту?
Шарю рядом с собой и пытаюсь найти пульт. Желание одно — выключить красивый голос моей Старшей. Интересно, сколько раз прокрутился урок, пока я тут дрыхла, с ботинками на бархатистой обивке дивана.
— Ты ведь даже не разулась, — сообщает мне ее голос.
И я понимаю, что это уже не урок и пульт искать бесполезно. Но глаза открывать не хочу… Мне приятно лежать вот так и слушать, как Ала ходит по комнате, как недовольно стучит крышкой открытой коробки, откуда я вчера стащила одну из ее сигар. Мне нравится улавливать, как ее ногти чуть царапают подлокотник дивана, когда она забирает пульт… вот, оказывается, где оставленный, тут же, в изголовье! Мне хорошо слышать, как она сопит, стоя надо мной. И как собирается с духом, чтобы сказать:
— Поднимайся. Тебе надо привести себя в порядок.
— Что, и ванну дадите? — вяло интересуюсь я.
Ох, кажется, я перешла границу наглости — так возмущенно и резко у Старшей прозвучал ответный вдох сквозь зубы.
— Хорошо, хорошо, — бормочу и тяжело поднимаюсь. — Ванны не надо. Но на умыться и чистое белье я могу у вас рассчитывать или в общее сошлете?
Она молчит, по-прежнему стоя надо мной. Мой совестливый взгляд карабкается по ее серому балахону — сначала до рукавов, а потом выше, уже по золотой линии на воротнике…
Кто же они все-таки, если не мы и не Мастера?.. Хм…
— Умоешься здесь и переоденешься. А потом я познакомлю тебя с новенькой.
— Насколько она опытная? — спрашиваю я уже от узкой двери, прячущейся за еще одной занавеской.
Все-то они тут прячут!..
— Решено, что ее можно отправить в путь.
— Вы ее проверяли?
— Не было смысла. Ее сила известна по ее родителям.
— Полукровка?
— Как раз нет.
Уже закрывая за собой дверь туалетной комнаты, я думаю — а может, крючок моей Старшей связан вовсе не с выходом, а наоборот?..
Расстегнув, но еще не стащив штаны, не выдерживаю и высовываю нос обратно в комнату:
— Ала, что она за личность?
— Не волнуйся, она при тебе ненадолго.
Еще интересней!..
И прежде чем я успеваю засунуть свой нос обратно, Ала бросает мне приказом:
— Я тебе говорю — не волнуйся!
Этот тон… мы имеем право ответить на него лишь покорным молчанием. На то они и Старшие, чтобы указывать нам — тем, кто потом указывает своим Мастерам… Такая цепочка.
С недавних пор я думаю, что это цепь.
— Тебе не стоит задавать вопросы, ответы на которые тебя не касаются, — доносится до меня через прикрытую дверь уже мягче, словно примирительней.
Долго умываюсь, долго расчесываюсь, хотя собрать волосы в короткий хвост — дело двух вдохов. Нарочито медленно переодеваюсь — позаботились, и для меня на полке лежит не только белье, но и новый костюм, у куртки ни один шов еще не надорван.
— А когда коснутся, вы тоже ни на что не ответите, — ворчу я в прохладную воду, которой плещу в лицо второй раз, пусть даже в этом нет необходимости: я уже чувствую себя посвежевшей.
В комнате на диване Ала сидит с ногами так, что я, пожелай пристроиться на том же мягком, ютилась бы у какого-нибудь подлокотника. Да, на то они и Старшие, чтобы любого на место ставить.
Сажусь на пуфик возле столика. Уже принесли поднос с фруктами — не мясо, конечно, но тоже питательно. А придется признать, что курицу сейчас я не то чтобы не съела, а при одном только ее виде, наверное, окна криком разбила. И основной шпиль бы точно покачнулся.
Однако в висках мысли больше не бьются, не рвутся в одну сторону — к Крин. Всего один вечер — и я уже не ору, как семь предыдущих. И шпиль ровнехонько торчит из центра Первого, в самой середине колодца нашего огромного круглого здания. Незыблемый, его ничто не колыхнет, даже если все мы станем орать.
Старшие все-таки мудрые и все делают правильно, пусть даже мне вчера взбрело в голову, что раз природа их неизвестна, то их можно не слушать. Пожалуй, я совершила ошибку, приняв на себя сомнения Крин и подпустив близко чужие выводы-слухи. И, пожалуй, я исправлюсь тем, что верну хотя бы частично власть своей Старшей надо мной и приму сейчас своего нового Мастера. Ала мне плохого не предложит и дурному не позволит случиться. А по своей сути пусть она будет хоть Подмастерьем. Правда, я слышала, последний умер еще до моего рождения.
Вообще, мало ли что там слышит Основатель! Не настолько я сильна и опытна, чтобы не ошибаться — и в этом моя Старшая тоже права.
Я уже хочу просто так, из тишины завтрака, который она со мной не разделяет, сказать ей, что считаю — она права.
Но она первая нарушает тишину вопросом:
— Что тебе с собой выдать в дорогу?
Жую и неторопливо думаю, что бы попросить нового, чего точно не было в паре с прежним моим Мастером. Да и яблоко вкусное — хочется задержать его во рту подольше.
— Не знаю… веревку, пожалуй.
Похоже, Ала решила, что я буду вешаться. Увидев, как округлились ее глаза и какой страх заплескался в зрачках, едва не улыбаюсь.
Но я не улыбаюсь.
Шаг неточный
Когда-то переходы были для меня восторгающей новинкой.
Сейчас я люблю их не больше, чем любят опостылевшее.
И свою работу я не люблю, хотя не стала сопротивляться, когда меня на нее вернули. С того момента, когда я сообщила своей Старшей, что приму новенькую и вернусь на путь, я столько всего передумала… Хорошо, что не про Крин. Про себя. И поняла: я согласилась с тем, чего не хочу.
Не хочу я обратно в переходы. Не люблю я все то, что, побывав на Первом и восстановившись, снова признаю полезным. Ала говорила мне, что я здесь восполняю силы, что мое место в деятельности. А я поняла — я восполняла силы, чтобы суметь себя потом обмануть. Я не верю, что мне хорошо вернуться на путь. Но пойти к Старшей и решительно заявить, будто хочу выйти, тоже не хочу. Не для того я собирала свои силы, чтобы бороться с системой за свою слабость.
Конечно, я уйду, ведь я уже со всем согласилась, всем покивала, все взяла. Конечно, на мне новый костюм, новая сумка с вещами первой необходимости — нож, веревка, две маски на случай, если нас выбросит в осколок, где мало воздуха…
Я все приняла — но как же я все это не люблю!
И Первый. С его высоченным шпилем — бессмысленным указателем полюса; бессмысленным, потому что сферы уже нет. С его землями, строго поделенными между важными семьями; кто не из таких, тот всю жизнь в пути, а кто из таких, тот полжизни здесь. С его периферийными площадями, отведенными для садов, полей, ферм, где за порядком следят автоматы. С его центральным круглым зданием, больше похожим на город. С уроками, учениками, балконами, фруктами… С неизменной властью Старших и странными играми со Старшими.
Все не люблю.
А люблю я тишину. И неподвижность. Люблю быть с края — осколка ли, системы ли. Люблю смотреть на переход в углу, но не торопиться в него. Люблю сидеть, а еще лучше — лежать, если получится; не говорить, не спешить, просто побыть немного… как бы это… недавно я сумела кое-как объяснить себе… просто побыть немного в собственном покое и одновременно — в движении с осколками, в движении с миром.
Вот этот камень — он летит в пространстве вместе с осколком под ним. А осколок движется по строгой орбите, занимая свое место в облаке себе подобных, и все они, хоть и порознь, а все-таки едины.