Kate:
«Слова взрослой женщины. Теперь я хоть за тебя могу быть спокойна»
Strelnykova:
«Настал твой черёд меня радовать»
Отправляю недописанным, дрогнув от звука очередного звонка. Говорить по-прежнему не хочется, но и отмалчиваться тоже не выход. Настроение из радужного становится разбитым. Глупо отрицать свою вину, перекладывая её всецело на плечи Алекса. Я и не собиралась. Всего лишь никак не подберу нейтральных слов, чтобы не лгать, при этом придерживая львиную долю правды до скорой встречи. И да, где-то в глубине души мне просто не хочется оправдываться.
— Привет, родная. Я уже отчаялся дозвониться, — бесцветный от усталости голос мужа по обыкновению смазывает весь эффект от прозвучавших слов.
Приходится напомнить себе, что сотни километров не самое подходящее расстояние для жгущих язык откровений и только затем открывать рот.
— Не слышала звонка за шумом фена, — опускаюсь на край нетронутой за прошедшие сутки постели. Горечь всё-таки прорывается сухим и ставшим уже бессмысленным вопросом: — Как прошла конференция? Ты так толком и не рассказал.
— Да нечего рассказывать. Как обычно. Разве что, встретил там однокурсника. Помнишь Ивана? У отца твоего в клинике какое-то время работал. Трудоголик похлеще меня. В общем, отменил бронь в гостинице и ночевал у него. Выпили немного, годы студенческие вспомнили, — в возникшей паузе отчётливо чувствуется его улыбка. — А ты так и не научилась различать по голосу, когда я пьян, так ведь?
— Я списала на усталость, — выдыхаю заторможено.
— Неважно. Не кори себя, — неуловимо теплеет голос Алекса. — Ты у меня самая лучшая. Я скучаю.
Я устало откидываюсь на кровати и накрываю глаза ладонью, задыхаясь от чувства вины перед ним. Как это низко обвинить близкого человека, в стремлении оправдать собственную слабость.
— Алекс…
— Юния, — произносит одновременно со мной. — Мне, к сожалению, пора. Перекур закончился. Почаще бывай на свежем воздухе и не забывай проверять форточку перед сном. Ещё созвонимся.
— Пока.
Слушаю тишину, а у самой слёзы наворачиваются от сжирающего душу чувства. Здесь моя душа на своём месте, а там спокойна совесть. Хотя о последней говорить теперь не приходится. Я и не ждала, что будет просто, но всё же обманывать его веру в себя безумно болезненно.
Обхватив озябшие плечи руками, ещё долго лежу в прострации, пытаясь подобрать те самые сокровенные слова, которые не ранят Алекса и не обидят. Бессмысленное совершенно занятие. Поддавшись минутному порыву, вскакиваю на ноги и выхожу на улицу в надежде, что прогулка разбавит муторные мысли.
Октябрь в последние дни балует безоблачной погодой. Вместо дождливой сырости лощина лучится солнечным светом. Под ногами шуршит багровая листва, возвращая мыслям ясность и умиротворение. До родника рукой подать, но, вспомнив о каменной девушке, решаю не испытывать свои нервы на прочность. Почти сворачиваю на другую тропу.
Почти…
Чей-то тихий напев толкает меня к роднику. Туда, где у самого изножья изваяния горбится мужская фигура.
Ручной соловей
Божья коровка,
Улети на небо
Солнышком пригрета
Принеси нам света.
Пусть ясным день будет
Пусть Элю разбудит…
Какова вероятность, что мужчина, поющий детскую песенку статуе, психически здоров? В моём понимании почти нулевая. А если он при этом занят сбором божьих коровок, которых периодически высыпает в центр венка на каменном челе?
Убийца, как он вообще должен выглядеть?
Слушая рассказ Валентины, я представляла себе детину с огромными ручищами, способного легко удерживать брыкающуюся жертву. У него были тонкие злые губы и почему-то белесые глаза, лишённые какого-либо выражения. В ползающем у изваяния певце всё с точностью до наоборот: щуплое телосложение, улыбка до ушей, сосредоточенный взгляд. Возможно, просто блаженный, но проверять как-то не хочется. Поэтому тихо встаю за куст боярышника.
Несмотря на риск обнаружить себя до того, как внезапное любопытство будет удовлетворено в полной мере, я как завороженная ловлю каждый жест незнакомца. То ли его нездоровая тщедушность причина несвойственной мне беспечности, то ли недавний урок Дамира подстёгивает смотреть в глаза своим страхам, но я продолжаю следить за происходящим с таким вниманием, будто от этого зависит вся моя жизнь.
…Пусть свет с неба хлынет
Живыми лучами
Пусть холод покинет
Безжизненный камень.
Фальшивящий менестрель резко разгибает спину, а я, наоборот, невольно пригибаюсь от прострелившего по венам испуга. Но болезненный интерес крепко удерживает на месте, хоть меня до леденящих мурашек, до исступления доводит движение тонких пальцев по каменному лицу. Раздавленные ягоды бузины кровавыми мазками окрашивают застывшие губы изваяния. Он пытается нарисовать Эльвире улыбку… а та стекает хищными потёками на подбородок.
Я содрогаюсь от жути каждый раз, когда вязкая капля, сорвавшись, разбивается о кокетливо заломленную кисть. Почему-то начинает неприятно жалить ноги. Короткого взгляда на босоножки достаточно, чтоб нервы ошпарило новой напастью. На этот раз меня угораздило наступить в муравейник.
Рефлексы, очевидно, сильнее осторожности, иначе б я не стала махать ногой в разные стороны. Не сказать, чтобы шумно — сердце громче стучит — но, бросив нервный взгляд в сторону, встречаюсь глазами с затихшим юродивым.
Во мне застывает даже кислород, который я успела вдохнуть, да так всё не выдохну. Стою отражением Элиной статуи — попробуй найди пять отличий.
Он смотрит долго муторно сначала на меня, затем на неё. Снова на меня — с оценивающим прищуром, и… гнусаво хихикает.
— Ты следующая, — тычет в меня чёрным от сока пальцем.
Срываюсь назад, обдирая руки и оставляя веткам клочья волос. Так быстро я ни разу не бегала и, дай бог, не придётся. Если этот чудик меня нагонит, точно больше не придётся. Отдам концы от страха в первую секунду, даже нож доставать не понадобится.
Выбежав на дорогу, пару раз оборачиваюсь. Погони не видно, только пыль дрожит на растрескавшейся колее. Лёгкие разрывает от нехватки воздуха. Ругаю себя за дурную беспечность. Здравая ярость, нужно заметить. Дамир ведь просил никуда не ходить. И я злюсь, понимая, что могла не вернуться, могла не обнять больше, не сказать, не услышать…
Да что с моей головой в последние дни?!
Там только он. Все помыслы о том, как скоротать время, чтобы скорее увидеться, надышаться им, наговориться, насмотреться. Других потребностей во мне будто и нет.
В гостевом доме первым делом закрываю все окна и только затем запираю саму дверь. Логики ноль, всё затапливает паника. Сердце ходит ходуном, мысли — ходором. Давно пора взять себя в руки, по крайней мере я в безопасности, вот только не выходит. И чудак этот перемазанный бузиной из головы тоже не выходит. Угораздило же наткнуться.
Стоит устало осесть вдоль стены, как меня снова подбрасывает пружиной. На этот раз настойчивый шорох за входной дверью. Царапающий звук идёт откуда-то рядом с замком, до чёртиков похожий на шкрябанье ножа. Неужели вскрыть пытается?
— Кто там?
С замиранием сердца слушаю воцарившуюся тишину. Секунда… минута, наверное, если не больше, и только я открываю рот, чтобы переспросить, как в ответ доносится робкое «Мяу».
— Збышек, — бросаюсь отпирать, шмыгая носом от предательски накатившей слабости. — Иди ко мне, мой защитник, — хватаю на руки мурлычущий комок.
Ощутив неожиданно дикую усталость, устраиваюсь в обнимку с котом на кровати. Насыщенность последних дней наваливается сонливостью, которой просто невмоготу сопротивляться.
Сон во сне. Бывает же порой такой феномен. До сегодняшнего момента я о подобном только читала и первое время даже воспринимаю происходящее вполне осознанно. Родник, лощина, шелест клёнов — это игра фантазии, построенная на последних впечатлениях. Вот только вместо изваяния прямо на листве расстелено светлое платье, а на нём девушка лежит. Обнажённая. Бледная, напуганная, полностью неподвижная хоть и не связанная. Казалось бы, встань и беги, но она не кричит, не шевелится, будто ей просто приказали… лежать и не двигаться.
Над ней нависает бесформенный силуэт. Не могу разобрать ни телосложения, ни роста, только пол — мужской и знакомую мне маску вместо лица. Пустой взгляд жертвы отражает отблески занесённого ножа.
Она размыкает губы. По-прежнему не кричит — изо рта по подбородку стекает сок бузины. Вместо неё, ору уже я. На пике паники просыпаюсь в ужасе от происходящего и первым делом понимаю, что не могу пошевелиться. Чувствую ситец платья под собой, вдыхаю густой аромат прелой листвы… распахиваю глаза. Ничего не изменилось! Только вместо перепуганной девушки под занесённым ножом лежу уже я.
Слёзы едва ли не бегут сами собой. В провале единственной глазницы маски нет ни злобы, ни сострадания. Одна пустота. Зову на помощь, пытаюсь вскинуть руки и осознаю, что не могу ни пискнуть, ни пошевелиться. Пробую стонать, брыкаться, плакать. Иногда даже кажется, что у меня это получается, но потом наступает момент, когда иллюзии рассыпаются прахом от жёсткого прикосновения к плечу. Лезвие молнией срывается к груди…
Снова просыпаюсь. Лёгкие буквально разрывает от крика. Теперь вместо маски надо мной нависает бледное лицо Дамира. В череде бесконечных пробуждений я уже не различаю, где явь, а где сон, но на фоне пережитого его нежный любящий взгляд бьёт больнее всего.
— Почему?! — ору не своим голосом, толкая его в грудь. Я полностью дезориентирована и понимаю только, что увидеть его за маской страшнее неизвестности, больнее лезвия, вогнанного в сердце. — Почему ты? Только не ты…
— Тише, — сильными, такими настоящими руками он уверенно прижимает меня к своей груди, но в голосе отчётливо слышится горечь и растерянность. — Тебе просто приснился страшный сон. Дыши глубже, ничего не бойся. Я рядом.
Жуткий звон в ушах смазывает суть, оставляя бессмысленный набор слов. Что он от меня хочет?