удь запульнет. — Всего доброго, — уже из-за двери сказал Петр.
По тому как быстро ретировался Горюнов, майор Витя понял, что к генералу сейчас лучше не соваться. Но Александров сам позвонил ему. Витя сделал знак, чтобы Петр задержался. Тот опасливо остановился у выхода из приемной.
— Петр Дмитриевич, — майор повесил трубку, у него порозовели скулы. — Генерал просил передать, что он вам слишком много всегда позволял. Вот и результат. — Витя пожал плечами.
Водитель курил у машины в ожидании полковника, едва завидев его, торопливо бросил окурок.
— Домой, Петр Дмитрич?
— В управление.
Уже темнело на улице. По дороге, по пробкам, через хмурую слезливую вечернюю оттепель, они пробирались обратно к Уварову, который ждал звонка от Горюнова. Но не самого полковника, возникшего на пороге кабинета собственной персоной. Все в тех же джинсах и рубашке. Значит так и не заезжал домой. По мрачному выражению его лица стало ясно, что быстрых результатов ждать не приходится.
— Не-не-не, — сказал Уваров, едва узнал о затее Горюнова. — О Париже забудь! Мне совершенно не хочется ни потерять тебя, ни международного скандала. Схватят тебя на границе…
— Во-первых, я не в международном розыске, — поморщился Петр. — А во-вторых, у нас многие «погорельцы» ездили с легкой маскировкой и надежными документами, и все прекрасно им сходило с рук. Линзы, чуть подкрасить волосы, очки с простыми стеклами. Сбрить бороду — меня мать родная не узнает.
— Может, Зорова отправим? — все еще сомневался Уваров. — Мне думается, что мы зря связываемся с этой историей. Вязнем, как будто в топь попали, дна не нащупаешь. А в бесплотной попытке его нащупать, захлебнемся тухлой тиной.
— Образно, — похвалил Горюнов в своей иезуитско-ироничной манере. — И все же, Анатолий Сергеевич, давайте побарахтаемся. Договоримся, если мой приятель мне никак ситуацию не подсветит, прекратим в этом копаться до тех пор, пока не поступит дополнительная информация.
— Тебе просто не хватает адреналина. И в Париж хочется. Признайся!
К вечеру Уваров выглядел размягченным, улыбался умиротворенно, словно человек, которого несколько часов парили в бане. Только морщина на лбу, глубокая, напряженная, указывала на то, что Горюнов ему прибавляет головной боли своим присутствием и своими перпендикулярными решениями.
— С Зоровым мой приятель говорить не станет. Тем более выходить на него мне придется через еще одного моего, — Петр тут же поправился: — бывшего моего человека. А тот будет разговаривать только со мной.
— Погоди, я так понял, что Александров обеспечит тебе встречу с Тареком…
— Нереально. Это все пустые слова с его стороны. Он просто опасается кое-чего и пытается меня умаслить. Не будем нервировать Евгения Ивановича, нынешнего куратора моего иракского приятеля, и вообще… Незачем им знать в деталях о наших изыскания относительно Джанант. Скинули с барского плеча, потому что сами не знают с какого бока подступиться, так пускай потом волосенки на голове рвут. Нет у них сейчас хороших спецов, — ревниво заметил он.
— Ну конечно, с тех пор как ты к нам перешел, — почти серьезно согласился Уваров. — Ладно, обмозгуем, как лучше тебя заслать в Европу, а ты езжай пока домой. Иначе жена тебя уже со сковородкой встретит. Нельзя играть на нервах женщины, тем более законной супруги. Ты ведь утром сообщил ей о прилете?
— Зная свое начальство, не стал обременять Сашку лишней информацией. В боях на сковородках она не специализируется. Она мастер художественного слова. Виртуоз. Хотя не гнушается и силовых приемов, как то кидание полотенцами, носками и тому подобным домашним скарбом, — Горюнов помялся: — Анатолий Сергеевич, раз уж я сегодня оседлал ваш лимузин, может, ваш Юра меня и в дом-два подкинет?
— Валяй, я в ближайшие часа два и не планирую домой. Сегодня здесь до двадцати одного пробуду. А там как пойдет. Теперь еще твою парижскую гастроль надо обставить. Затягивать с этим не станем. Вопрос двух-трех дней. Ты мне в Сирии больше нужен.
— Что это у тебя за кактусы? — на широком подоконнике стояло пять горшков с одинаково корявыми растениями. Петр, наклонив голову, их рассматривал. Колючки отражались в оконном стекле, превратившимся почти в зеркало, поскольку верхний свет в кабинете включен, а за окном темень. Отражалось и узкое смуглое бородатое лицо Горюнова.
— Это алоэ, — рассеянно отмахнулся Ермилов. Горюнов свалился на него внезапно, как всегда не вовремя. Работы много. При Петре свои вопросы по отделу ДВКР он решать не мог. То и дело выходил из кабинета пошептаться с кем-то из сотрудников в коридоре.
— Зачем тебе столько? Водку, что ли, гонишь?
— Ты в своем репертуаре, — вздохнул Ермилов, погладив себя по лысеющей голове, правда он всегда утверждал, что это просто высокий лоб. Он смущенно взглянул на друга серыми чистыми глазами. — Как ты умеешь сваливаться на голову невпопад.
— Мне говорили, что ты все глазоньки проглядел, — продолжал ерничать Петр. Он уже прошелся по кабинету, как ураган, полистал книги со стеллажей, осмотрел четки, висевшие на гвоздике, привезенные Ермиловым когда-то с Кипра, укололся о кактус, ощетинившийся цербером около компьютерного монитора, накурил, обнаружил желтый мячик для тенниса и ловко подкидывал и ловил его.
Ермилов покряхтел, поулыбался, продемонстрировав ямочку на одной щеке, и решил:
— Ладно, нам тут все равно поговорить не дадут. Сейчас я заму кое-что перепоручу. Посиди. — На выходе из кабинета Ермилов уже который раз запнулся о сумку Горюнова. — А ты дома-то был? Или…
— Или.
— Ты в теннис играешь?
— Ха! Хочешь приобщить? — Петр покосился на ракетки в чехле, стоящие за диваном у стены.
— Да ты ведь хилый, курильщик, — подначил Ермилов. — Ракетку в руках не удержишь…
Ермилов затащил Горюнова в спортивный клуб на теннис, даже одолжил ему ракетку и запасной комплект спортивной формы, в которой худощавый Петр утонул. Стоило Ермилову объяснить как играть, и Петр стал обыгрывать друга.
— Собака, ну у тебя и реакция! — досадовал Ермилов.
— В арабском мире «собака» это одно из самых грязных ругательств, — напомнил Горюнов. — Хотя ты же любя… Эй! Не кидайся! — Петр легко поймал летящий в него мяч и пошел к пластиковой скамье, стоящей сбоку от сетки. Выпил воды, чувствуя легкую усталость. День, кажется, мог растягиваться до бесконечности. В спортивный клуб они попали уже к девяти вечера.
Ермилов повесил полотенце на шею и потоптался около Петра, постучал мячиком о корт.
— Предателей, шпионишек ловишь? — забавлялся Горюнов, закинув ногу на ногу и выставив костлявое колено, как у кузнечика. — Воруют наши секреты, воруют. Уморили они тебя…
— Смейся, смейся. Вот теперь сомневаюсь, стоит ли с таким паяцем делиться кое-чем?
— «Кое-чем»? — переспросил Петр, давясь смехом: — Кое-чем не надо, лучше чем-нибудь посущественнее.
— Ты понимаешь, — посерьезнел Ермилов, — у нас же в Сирии тоже сотрудники работают.
— Это звучит укоряюще. Ничего против военных контрразведчиков не имею, особенно в твоем обаятельном лице. Знаю, что работает ДВКР там лихо.
— Да погоди ты! У нас другие функции. Обеспечение безопасности военных, предотвращение нападений, недопущение утечек. Информацию же не будешь получать от агентуры от сих до сих. Попадает в сеть и не кондиция, что называется. Мы, скажем, ловим тунца, а попалась камбала. Плоская, глазом вращает ошалело. И вот загадка, стоит ли пустить ее на наживку для все того же тунца или лучше просто пожарить и съесть.
— Свежую лучше пожарить, — позабавился сравнением Горюнов и погладил себя по плоскому животу. — Твой теннис возбуждает аппетит. Сейчас бы селедочки…
— Два агента независимо друг от друга упоминали какую-то женщину. Их удивило, что она обладает большой властью. Ну что ты все улыбаешься? — не удержался наконец Ермилов. — Я тебе серьезно говорю.
— Извини. А женщину эту случайно не Джанант зовут?
Ермилов выглядел как человек, который долго готовил подарок, неумело запаковывал его в красивую бумагу, ленточками оборачивал в расчете на сюрприз, а когда подарил в предвкушении радости одаряемого, тот уже догадался, что сокрыто под оберткой и ничуть не обрадовался.
— Петр, тебя хоть чем-то можно удивить?
— Запросто! Вот если бы сейчас она вошла в этот зал, а еще лучше в такой юбочке, как у той девчонки, — Горюнов указал себе за спину на соседний корт и поцокал языком. — Так что еще про нее болтают?
— Она из Тикрита.
— Ого! А говоришь, нечем удивить. Это проверенная информация?
— В том-то и дело, — вздохнул Ермилов, пряча ракетку в чехол. — Проверять некому, да и не стояла перед нами такая задача. Пошли в раздевалку… Она вроде как сманивает опытных командиров в какую-то организацию. Все только слухи.
— А хоть кто-нибудь из ваших агентов видел ее лично? И все-таки, откуда узнали, что она из Тикрита?
— Слухи, — дернул плечом Ермилов, недовольный, что не может сказать более точно. — Поедем ко мне? Люська сулила борщ, если вернулась из суда вовремя.
Жена Ермилова, Людмила, работает адвокатом. Весьма успешная. Зарабатывает больше мужа-полковника, уязвляя тем самым коварно его самолюбие, но существенно пополняя семейный бюджет. Она даже купила красную дамскую машинку. Иногда Ермилову удается завладеть этим красным чудом автопрома, втиснув в него свою высокую фигуру, как сегодня.
Они на этой машине доехали до клуба, но теперь Горюнов заартачился:
— В ней можно ездить только в расчлененном виде. Я лучше тачку поймаю.
— Ты все еще живешь в прошлом веке, — Ермилов удивлялся порой, как друг отстал от российской жизни, пока работал то в Турции, то в Ираке. — Могу вызвать тебе такси. — Ермилов достал мобильный. Они стояли на автомобильной стоянке клуба, и Горюнов, воспользовавшись ожиданием такси, закурил к неудовольствию Ермилова.
— Стоило заниматься спортом, чтобы опять дышать табаком. Так ты уедешь в ближайшее время? Снова в Сирию?