Глядя на затылок стража, читающего вслух аяты Корана и, надо сказать, отменно его знающего, она подумала, что не похож этот мужчина на сотрудника спецслужбы любой из стран, которые могли бы охотиться на Джанант. Зачем бы он стал демонстрировать ей свою набожность? На спектакль это вовсе не походило. Молился он искренне и истово, достав с балкона потертый старенький саджат, который явно использовал ежедневно.
Она не могла знать, что Горюнов нередко использовал этот трюк с ковром для салятов. Покупал на рынке с рук самый потертый и старый. Хотя молился он и в самом деле искренне, религиозными вопросами никогда не манкировал, тем более был крещенным, православным христианином. Что не мешало ему быть правоверным мусульманином.
Он хорошо представлял себе, с кем имеет дело. Незамужняя женщина, мусульманка радикального суннитского толка, выросшая в семье авторитарного отца, успешно функционировавшего при саддамовском режиме. А это непросто было так долго оставаться на плаву при Саддаме-сайиде, как просветил его Тарек через шифровку, присланную в Центр.
Правда этот старый прохвост — Ясем Тарек настучал на Горюнова в тот же Центр, то есть генералу Александрову, по поводу слежки за Петром в Париже. По приезде в Москву Горюнов получил втык сначала от Уварова, которому услужливо сообщил о парижских приключениях Петра сам Александров, обычно не склонный делиться информацией, полученной от своих агентов, тем более такого уровня как Тарек. Затем въедливый Евгений Иванович выждал, как опытный охотник, когда дичь в лице Горюнова, промариновалась в безмятежном неведении, в ожидании сведений о Захиде, а затем, пригласив к себе, выложил не только справку о Джанант, но и выдал нотацию о беспечности и о том, к чему она обычно приводит.
Горюнов жаждал послать бывшего шефа подальше с такой «заботой». А когда вышел из его кабинета, подумал, что Александров неспроста так суетится. У Евгения Ивановича явно какие-то планы на него. Мелькнула догадка, что планы эти связаны с возможной работой в направлении — Пакистан, Афганистан. Сын у Александрова работает в Афганистане по линии все той же нелегальной разведки. Сам Евгений Иванович и его зам в молодости работали по Афганистану до того, как Александров стал «погорельцем», как и Горюнов. Петр не знал условий, при которых «погорел» шеф, может, его сдал талибам предатель, а может, провал произошел вследствие неосмотрительных действий, оплошности. Горюнов не без злорадства надеялся, что Александров просто банально опростоволосился. Он не стал бы злорадствовать, если бы Александров все еще был в Афгане, в руках не слишком дружелюбных талибов, однако Евгений Иванович уже давно покинул каменистые, скудные земли с нищим населением и не слишком приятной политической атмосферой, дорос до генерала, утратил былую легкость, приобрел опыт, статус и брюшко. Почему бы теперь не позлорадствовать?
Посылать Горюнов его не стал в большей степени не из-за пиетета или банального уважения к сединам, а с далекоидущими планами. Он и сам предполагал, что его тропы пролягут в направлении Кабула или Исламабада. Это предположение основывалось не только на интуитивном ощущении, а на том, что удалось получить от Тарека. Его Алим и в самом деле провел работу тонко и успешно. Он втерся в доверие к группе, сопровождавшей Джанант. В ее свите оказалась его дальняя родственница. Везение отчасти, но дальше Алим обработал ее так, что стал получать из первых рук информацию не только о передвижениях Джанант, но и о ее семье, ее намерениях относительно боевиков ИГ в Сирии.
И все же оставалось непонятным главное, зачем им нужны боевики ИГ в Афганистане и Пакистане. Зачем там будут кормить толпу дармоедов, кто их там обеспечит оружием, чем они будут промышлять и куда нацелят их устремления? За всем этим стояли церэушники, в этом у Горюнова не оставалось сомнений. И вот их цели узнать было гораздо интереснее, чем созерцать круговорот боевиков в природе Ближнего Востока, Южной и Юго-Западной Азии. Понять замысел, а еще лучше выйти на этих ребят, которые непосредственно имеют дело с отцом Джанант. Она сама в этом деле всего лишь исполнитель, хотя и весьма симпатичный, как успел отметить Горюнов, особенно ее глаза. Правда девушка смазала впечатление попыткой сбежать и тем, что ранила самолюбивого Горюнова. Он рассчитывал все же справиться с женщиной без ущерба для своего драгоценного организма.
Он вспомнил, как любят американцы выражение «мягкая сила». В данном случае он хотел применить именно такой способ принудить Джанант к сотрудничеству. Она уже начала действовать по его желанию. Молится, думая, что он не видит ее. А Горюнов, ожидая в любой момент нападения, расположился так, что наблюдал за ней через отражение в зеркале, висящем в коридоре над плетеной из пальмовых листьев галошницей.
Петр хотел обескуражить Джанант и, похоже, ему удалось. Он убедился в ее истовой набожности, ведь только крепко верующий человек не сможет напасть на совершающего салят человека, пускай даже лютого врага. Хотя пока Горюнов не может считаться ни ее персональным врагом, ни врагом той идеологии, которую она исповедует.
Когда он окончил молитву, славя Всевышнего, Джанант боялась предположить, что последует за всем этим. Однако Петр продолжал гнуть свою линию, попросил перебинтовать ему руку. После омовения он надел чистую светло-серую рубашку, и рукав слегка порозовел.
— Ты не должен был совершать салят, когда рана кровоточит, — сухо заметила она.
— «Если эта кровь с руки перейдет на плечо или рукав, воротник рубашки, то снисхождение делается и к большому количеству», — процитировал он шафиитский фикх[16]. — Горюнова на мякине не проведешь. И добавил: — Мухаддис[17] Джабир ибн Абдуллах рассказывал, что один воин был ранен из лука трижды во время салята, но не прервал его, даже истекая кровью.
И от перевязки, как и от молитвы, Джанант отказаться не могла, хотя ее передернуло при мысли, что этот тип сейчас начнет при ней раздеваться. Она, скрепя сердце, вспомнила, что она все-таки врач. Ну и Горюнов не прокололся, разоблачаться не стал, повел себя более чем целомудренно, лишь закатав рукав, благо у рубашки оказались довольно широкие рукава. Обрабатывая его рану, ею же и нанесенную, она увидела следы от двух огнестрельных ранений, находящиеся один над другим. Отметила и мускулатуру этого человека.
Играть с ним очевидно не стоит. Она проходила спецподготовку в одном из лагерей ДАИШ под Мосулом с турчанкой-инструкторшей, а составлял план ее персональной подготовки иракский офицер, бывший, конечно, из разведки. Человек безжалостный, он ненавидел все, что делал, разговаривал через губу. Когда она с ним общалась, создавалось впечатление, что он вот-вот сплюнет ей под ноги, а то и ударит ни с того ни с сего. Она сперва объясняла это банальной неадекватностью, но позднее переменила свое мнение. Хмурый инструктор был подавлен, погружен в какие-то свои размышления, он потерял всю семью во время бомбежек, а главное, что он потерял, — смысл жизни. Попал в ДАИШ, плывя по течению, заодно с кем-то из приятелей, но не приобрел здесь ничего для душевного равновесия. Напротив, внутренний разлад его еще больше усилился. Словно попала в него пуля со смещенным центром тяжести и блуждала в лабиринтах его сознания по сей день, осуществляя свое разрушительное воздействие.
И та «пуля» его догнала. Он покончил с собой. Джанант привезли в лагерь для очередного занятия по стрельбе. Она увидела иракца лежащим в коридоре одноэтажной казармы. Его без лишних церемоний выволокли в коридор, накинув на верхнюю часть туловища простыню, которая вряд ли смогла бы хоть в малейшей степени сокрыть кровавый исход судьбы инструктора. Джанант по молодости и все еще юношескому максимализму приговорила его мысленно как слабака, спятившего от того, что лишился власти. Вот ее отец перенес все потери стоически, хотя лишился уж явно большего, чем этот незадачливый офицер. Джанант считала основной проблемой подобных ему людей — отсутствие религиозности. В ее семье религиозность имела куда более глубокие корни.
— Что означает твоя татуировка? — спросил Горюнов таким тоном, будто встретил школьную подружку и собирается попить с ней чаю, предаваясь детским лирическим воспоминаниям.
Джанант вспыхнула, как он и ожидал.
— Послушай! Кто ты такой? Что происходит, кто ты? — Она была уже без никаба, и стало заметно, как покраснело ее лицо. — Если бы ты был представителем сирийской армии или разведки, ты бы уже представился, а не таскал меня по всем мухафазам Сирии. Ведешь себя словно мы супруги. Магазин, совместный салят… Может, ты сумасшедший?
— Все мы немножко… — хмыкнул Горюнов. — Меня зовут Макин, если тебе это интересно. — Он расправил рукав и застегнул манжет. — Спасибо. Профессионально порезала, профессионально перебинтовала. Мерси. Ты же, кажется, в Сорбонне училась? Ну да, твой отец мог тебе это обеспечить. В отличие от большинства иракцев. Саддам-сайид попустительствовал таким как Захид. Закрывал глаза до поры до времени. Особенно на тех, кто подворовывал умеренно, и к тому же создавал видимость полного согласия с проводимой им политической линией и, в особенности, внешнеполитической. Израиль и Америка — враги навсегда. А твой брат, он тоже в ДАИШ? Хотя он мужчина, ему наверняка проще, и он, я более чем уверен, занимает руководящий пост. Это ты у них на побегушках. Никто толком не позаботился даже о твоей элементарной безопасности. Что? Молчишь? Минуту назад ты казалась более красноречивой. Что вдруг тебя так смутило? Нет, ну в самом деле — это беспечность, — Горюнов встал со стула и переместился в кресло из ротанга, стоящее у балконной двери.
Створку двери он открыл перед тем как сесть, и Джанант боковым зрением отметила, что за дверью тоже решетка. Он потянулся привычным движением к подоконнику и безошибочно подцепил длинными смуглыми пальцами сигарету. Джанант сразу подумала об отце и брате, которые также жадно и неутомимо травились табаком, как и большинство иракцев. «Он определенно иракец, — решила она. Ее оторопь брала рядом с этим человеком. — Макин! Ему идет имя. Он удивительно каменно-невозмутимый. Макин — крепкий, прочный, стойкий, неколебимый».