— Всего пара девиц-телохранительниц. Не дорожат тобой.
— Их было трое, во-первых, — купилась на провокацию Горюнова девушка, — а во-вторых, — она замешкалась, увидев его самодовольную усмешку. Он убедился, что все телохранительницы уничтожены.
Были еще двое телохранителей-мужчин, но они отсеялись на предыдущем этапе спецоперации, когда авиация нанесла точечный удар, чтобы оттеснить группировку ИГ, в которой в тот момент находилась Джанант со своей охраной. Далее женщины уходили под обстрелами, замаскировавшись в толпе беженцев — женщин и детей. Мужчины были бы там заметны. Но нет гарантии, что они не станут разыскивать Джанант — все же им заплачено, и хорошо заплачено за ее охрану. Если она погибнет, а они вернутся в Ирак без нее, то заплатят уже они, собственной жизнью. Потерять такого организатора, агитатора, как образованная и уже довольно опытная Джанант — это серьезно.
Горюнов опасался, что упустил кого-то из охраны Джанант и этот кто-то сообщит, выбравшись, проскочив сито, через которое проходят беженцы, что Джанант задержана, вероятнее всего, сирийскими спецслужбами. А для Горюнова такая утечка — нож острый. Ему нужна другая «утечка», организованная Абдулбари. Но до завтра время терпит.
— Это все, что ты хотел у меня узнать? — холодно спросила она у него.
— Сообразительная, — оценил Горюнов, подумав, что сработается с ней, если правильно оценил ее, исходя из шифровки Тарека.
«Окончила медицинский факультет в Сорбонне, потеряла мать, из родных только пресловутый отец и брат. Замужем не была, хотя ей уже около сорока, очень набожная».
Джанант всегда подавляли — обстоятельства и мужчины. И вдруг ей выпадет возможность стать самостоятельной единицей. Горюнов предложит ей эту самостоятельность. Он понимал, как живет мусульманка, пусть и Джанант не являлась среднестатистической иракской женщиной. Она имела гораздо больше, чем многие ее ровесницы. Они в ее возрасте были замужем, многодетными матерями, погруженными в заботы о детях, о хозяйстве и муже.
— Стоило ли тащить меня сюда, чтобы узнать, сколько у меня телохранителей? Мог спросить там и разошлись бы с миром. Всего-навсего тихо-мирно спросил бы и получил ответ.
— Так бы ты там и ответила, — Горюнов потер забинтованную руку. — С миром разойтись, — он пригладил бороду, — это вряд ли. Учитывая твой послужной список… — после многозначительной паузы он продолжил: — А главное, дела, вернее, делишки твоего папаши.
— Вот мы и добрались до сути, — даже с некоторым облегчением выдохнула она. — Охотитесь за моим отцом? Тогда совершенно напрасно сделали ставку на меня. Через меня уж точно вам до него не добраться. Хоть будете пытать, хоть убивать…
Горюнов огляделся:
— Я вроде здесь один. Что ты про меня во множественном числе изъясняешься? И мученицей я тебе становиться не предлагаю. А ты, как я вижу, жаждешь этого. Не стоит, можно помучиться еще и в этой жизни и по-другому заслужить райские кущи. Ты можешь сесть, — разрешил он снисходительно.
Джанант и не заметила, что все еще стоит, судорожно сжимая в руке бинт, стоит перед ним как ученица перед строгим и надменным учителем. Впрочем, надменности в нем все же не было. Глубокие голубые глаза смотрели чуть устало и, пожалуй, грустно. Он в самом деле казался грустным, хотя должен бы радоваться, что захватил ее в плен и обладает сейчас над ней полной властью. Она села чересчур поспешно, пытаясь продемонстрировать независимость, насколько это возможно в ее положении.
Комната наполнилась табачным дымом, а он не торопился продолжать беседу. Взял паузу. Достаточно уже сказал для затравки.
— Ты готовить умеешь или у вас в доме в Багдаде была прислуга? Хотя ты хлебнула обычной, не богемной жизни, когда пряталась с отцом после начала вторжения. Где вы прятались? В Тикрите у родни? В Багдаде же было слишком неспокойно. По ночам особенно, когда казалось, что мы уже не увидим рассвета, а если и доживали до утра, то свет не видели, только дым от горящей нефти, домов и песок от песчаной бури. Ад на земле.
— Ты все-таки из Ирака, — кивнула она. — Офицер? Ты что и сейчас служишь?
— Послушай, — Горюнов встал, — я есть хочу, а ты, похоже, белоручка.
Он прошел на кухню, по дороге захватив сумку Джанант. Она заторопилась следом, испытывая теперь не только страх, но и болезненное любопытство.
Петр поставил сумку на стол, а сам открыл пару банок с консервами. К стене кухни крепилась электрическая открывалка. Содержимое банок — курицу с овощами он вывалил на сковороду и повернул клапан на газовом баллоне, стоящем под двухконфорочной плитой. Разломил хрустящую лепешку и половину положил перед Джанант, протиснувшейся на табурет в узком проходе между обеденным столом и колонкой с посудой.
— Я без церемоний, — Горюнов расстегнул баул Джанант, напоминающий врачебный саквояж. Кожаный, потертый.
— Что ты хочешь там найти? — нервно спросила она.
— Лучше спроси, чего я не хочу там найти. К примеру, цианид, какие-нибудь дротики с ядом кураре, которыми ты меня проткнешь ненароком, когда я потеряю бдительность. Но я ее не потеряю…
Он выложил на стол черный чехол, напоминающий очешник. В нем он обнаружил стеклянный шприц и иглы к нему. Таких шприцев Петр не видел со своего советского детства, когда ему делали прививки. Да и у отца хранилась пара таких же, гэдээровских, в металлической биксе, отец ведь врач-психиатр. Он ловко пользовался этими шприцами, когда сын чем-нибудь заболевал. Особенно часто Петр не болел, памятуя об этой металлической коробке, стоящей в верхнем ящике письменного отцовского стола. Старался не сдаваться на милость победителя, стоически переносил болезни на ногах. Таскался в школу даже с температурой, дабы не услышать у себя за спиной омерзительное позвякивание этой биксы и ее содержимого.
— Зачем тебе такой раритет? Немецкий? — Он разглядел надпись о стране-производители. — Шприцы теперь не дефицит.
— В полевых условиях незаменимая вещь. — У нее начался нервный спад — опустились плечи, руки безвольно лежали на коленях, блеск в глазах потух.
Горюнов тревожно подумал, не связан ли подобный инструмент с пагубной страстишкой хозяйки. Исключить пока что он это не мог. Вполне возможно при ее образе жизни, что она подсела на наркотики или ее подсадили. Да и студенты медицинских институтов по статистике нередко грешат использованием психотропных и наркотических веществ. Многие знания, многие беды…
Если это так — все построения Горюнова полетят в тар-тарары. Агент-наркоман ему не нужен. Такому нет доверия. Он за дозу переметнется к любому, кто эту дозу предложит. Это конечно и рычаг, и возможность шантажа, но психика у таких людей непригодна для работы. Они врут, изворачиваются гораздо больше среднестатистического человека.
Однако он наблюдал за ней почти целый день и не заметил характерных примет наркомана.
Петр нашел в сумке абайи, платки, детали нижнего белья, слегка смутившие его. Несколько ампул с надписями на арабском, вспомнив, что это сильное обезболивающее. Пару записных книжек, испещренных фамилиями и датами, Петр отложил в сторону, собираясь изучить на досуге подробнее.
— Ты так сосредоточенно копаешься в моих вещах, словно мой муж, — язвительность — это все, что на данный момент могла себе позволить Джанант. Она побоялась бы высказаться резче. Теперь, когда он заговорил с ней и обозначил свои интересы, хотя бы в общих чертах, она испытала некое облегчение. Ясность, пускай и не обнадеживающая, неприятная, но все-таки ясность.
— Почему бы и нет? — задумчиво проговорил Горюнов, думая о своем. Однако, увидев ее недоуменный взгляд, понял, что именно сказал и улыбнулся. «Боливар не выдержит двоих, но троих… Почему бы и нет? Александра, Зарифа, ныне покойная, — вполне официальная жена по мусульманским законам и вот Джанант, — подумал он иронично. — Только ей ведь фиктивный брак не интересен. Потребует соблюдения супружеского долга». Горюнов, не особо усердствуя, попенял себе на посторонние и не совсем уместные мысли, но покосился на Джанант с интересом несколько другого толка, чем разведывательный.
Она отодвинулась к стене, у которой сидела, восприняв эти слова как угрозу. Но тут же спокойным тоном указала ему, что горят консервы на плите.
Петр разложил еду по тарелкам, поставил на стол и молча, вдруг помрачнев, съел, уже не глядя на девушку и не заботясь, ест ли она предложенный им поздний ужин. Джанант съела все и хлебом протерла тарелку до блеска, не зная, когда удастся поесть в следующий раз и представится ли такая возможность. Она вдруг подумала, что Макин может и убить ее, если дело примет не тот оборот, которого он ожидает.
Он снова закурил, пребывая в угрюмом настроении. Что вдруг так повлияло на него? Джанант не могла понять, подспудно ей захотелось сделать все, чтобы вернуть ему расположение духа. От этого человека сейчас зависело слишком многое. Даже с нетерпением стала ждать расспросов о ней самой, о ее отце, но Горюнов словно бы утратил к ней всяческий интерес. Потягивался и выглядел сонным.
Тарелки помыл сам, сказав, что включил газовую колонку и Джанант может принять душ, если желает. Она торопливо скользнула в ванную комнату, чтобы хотя бы ненадолго не видеть его смуглое усталое лицо с пристальным взглядом голубых глаз. Собраться с мыслями и почувствовать себя прежней, независимой от страхов и думающей лишь о благе халифата. Но что-то сломалось, и страх заполнил ее до основания. Она не готова была умереть, не хотела испытывать боль и принимать мученическую смерть. Панически боялась, что вот-вот в квартиру явятся еще люди, и допрос начнется всерьез, сопровождаемый болью и унижением. Почему он не говорит, чего хочет от нее? Он не уполномочен? Есть кто-то главнее него?
Трясущимися руками она сняла одежду и встала под душ, с опаской поглядывая на дверь. Никаких запоров изнутри на двери не обнаружила, подозревая, что их предусмотрительно сняли. Покончить с собой? Она поискала глазами бритву на полке под зеркалом, не нашла. Попыталась снять зеркало, но оно целиком приклеено к кафелю. Все это она проделала, не вылезая из-под душа, лишь отодвинув полупрозрачную желтую штору.