и до нашей эры сядем на дромадеров и, как наши предки, арабы, поедем через пустыню из Сирии в Месопотамию.
— По-моему, ты бредишь, — Джанант принесла на кухню свой саквояж и достала оттуда таблетки от малярии. — Пей, уважаемый Кабир, а то мы ни до какого Афганистана не доберемся…
Они и не добрались. Через несколько часов после страшного взрыва, разорвавшего автобус с полицейскими позади мечети, район оцепили слишком быстро. Как видно из-за температуры Петр соображал не так быстро как обычно. В толпе их с Джанант оттащило друг от друга. Хатима оставалась дома. Ее не посвящали в детали нынешнего дела. Когда Джанант, словно океанский волной, отбросило от него, он еще какое-то время видел ее испуганные глаза, мелькавшие над плечами мечущихся в панике людей.
Лицо Горюнова покрывала испарина и от сорокаградусной жары, и от болезни, и от страха. В толпе возникли неконтролируемые чувства. Всколыхнулись ощущения почти двадцатилетней давности, когда американцы бомбили Багдад.
Он бы сам никуда не бежал (ему нужно было время сориентироваться), но толпа влекла его, причем, не от мечети, как он ожидал, а наоборот ближе к месту происшествия. Любопытство пересиливало здравый смысл и многолетний негативный опыт пакистанцев. Мог ведь прозвучать повторный взрыв, тогда к уже разбросанным по мостовой окровавленным полицейским прибавилось бы еще несколько десятков пострадавших за чрезмерное любопытство.
Горюнова утешало только то, что он знал наверняка — второго взрыва не будет. Однако и приближаться к месту происшествия не жаждал, понимая, что чуть пришедшие в себя полицейские начнут хватать всех подряд.
Принцип один — в толпе как правило присутствуют координаторы боевиков. Смертник не подходил к финальной черте в гордом одиночестве. Его вели до последней минуты, иногда по телефону, однако все-таки держались поблизости на случай, если он передумает. Тогда взрывное устройство, висевшее на нем, приводили в действие «добрые друзья». Ни Джанант, ни Горюнов не были теми «друзьями», в толпе находились бойцы с загородной виллы под Лахором.
Петр понимал неизбежность сегодняшнего теракта. Он не мог помешать. Порой сам себе напоминал биолога. Схожесть профессий прослеживалась определенно. Когда биолог выбирается на полевые работы, он никогда не вмешивается в явления природы. Это как путешествие в прошлое — нельзя там сдвинуть и камешек, потому что неизвестно как такое перемещение скажется в будущем. А биологи, даже испытывая щемящую жалость к выпавшему из гнезда птенцу, не должны его подбирать и выкармливать, тем самым нарушая ход природы, естественный отбор.
Тут, на улице за суфийской мечетью, работали волки, а «биолог» Горюнов вынужден до поры до времени наблюдать. До поры до времени. Ведь хищники не догадывались, что он человек с ружьем. И оно не висит на стене, а Петр умеет и готов стрелять. Пусть не эти конкретные исполнители получат свое, но все-таки получат. Как уже получили по сусалам в Сирии. Как получили в России их группировки, пытающиеся устраивать взрывы и вести пропагандистскую работу. Их адепты, едва высовывали голову, тут же контрразведчики утыкали их физиономиями в пол тех нор, в которых они, как навозные жуки, копошились, мастерили смертоносные СВУ, веря в свой черный халифат или банально — в деньги, власть и наркотики.
Кто ставил задачу взорвать полицейский автомобиль, ни Джанант, ни Горюнов не знали. Но Петр рассудил, что эта операция в чистом виде в русле идей халифата, как говорится, а-ля натурель.
Цель — полицейские пенджабского спецназа. А народ у места взрыва — это те, кто шел к мечети. Место взрыва находилось как бы на задворках мечети. Отсюда виднелся высокий забор и верхушки минаретов, белоснежные на солнце. Но дым от горевшего серого полицейского автобуса уже застилал безмятежный вид.
И откуда только взялись эти люди? Прибежали из-под эстакады. И полиция взялась из ниоткуда. Видимо, на соседней улице стояла еще одна их машина. И ведь кто-то слил игиловцам информацию о том, что полицейский спецназ будет здесь, позади мечети, на этой улице, напоминающей промышленную зону с высоковольтными проводами, наверное, позволяющими освещать мечеть по вечерам и ночам.
Горюнов не сразу понял, что происходит, когда его схватили сзади за воротник. Первым инстинктивным движением было освободиться, и он легко бы так сделал, если бы краем глаза не заметил серую полицейскую форму. На улице появились полицейские и бойцы в форме защитного цвета. Петр не удивился, насколько оперативно среагировали на взрыв местные силы правопорядка. Он замешкался, прикидывая, стоит ли вырываться из рук полицейского, но в итоге решил не трепыхаться. Убежать вряд ли удастся, а сопротивление полиции — слишком серьезно. Потом не отговоришься. Образ тихого смиренного туриста из Ирака предпочтительнее.
Однако тревога, взорвавшаяся в душе, пожалуй, посильнее, чем взрывное устройство килограммов на пятьдесят в тротиловом эквиваленте, ехидно подсказывала, что нехорошо оказаться арабу из Ирака рядом с местом взрыва. А если еще возьмут и Джанант из того же Ирака, а если им попадутся ребята с той виллы, пусть и местные, но, допустим, не успевшие сбросить улики, указывающие на их принадлежность к «Вилаяту Хорасан» и на связь со смертником…
Петр не стал сопротивляться и даже сильно возмущаться на грубое обращение полицейского, заломившего ему руку. Он только сделал робкую попытку «уладить на месте», сказав по-английски, что он иностранец, не уточняя иракское происхождение, вежливо сообщил, что турист и его посольство станет беспокоиться, если он попадет в полицию. Он еще лепетал, что испугался взрыва, однако, к его удивлению, полицейский оказался не прост.
— Ты ведь араб? — спросил он по-английски.
«Нечем крыть», — подумал Горюнов, в кармане которого лежал иракский паспорт. Он лишь кивнул. И через пару часов оказался в камере лахорской тюрьмы или камеры предварительного заключения.
«Один шайтан, — заключил Петр, морщась от вони и вглядываясь в темень большого помещения, где копошились десятки людей. — Один шайтан, как называется эта клоака. Как из нее выбираться?»
Но тут же отложил этот вопрос на неопределенное время. Он старался не упираться и не мыслить лихорадочно, отыскивая выход из тупика. Начинал поиск вариантов выхода только тогда, когда переставал паниковать и внушал себе, что дыра, в которую он угодил, не тупик, а уютный закуток, где он, вполне вероятно, пересидит еще большие беды. В конце концов, полицейские, не стеснявшиеся в Пакистане применять крайние меры, могли его пристрелить на улице, доведенные до отчаянного положения талибами и другими группировками, а теперь и даишевцами, скрестившими мечи в конкурентной борьбе с талибами. Вот только за гарду меч игиловцев придерживали и направляли проворные ручонки церэушников.
Присмотревшись, привыкнув к полумраку, Горюнов увидел два узких зарешеченных оконца вдалеке, они выглядели как подслеповатые глаза больного человека. Он пошел на их свет, переступая через тела людей, лежащих на подстилках, на бетонном полу. На него никто не обращал внимания. Тут царила апатия и страх, притупившие и любопытство, и все остальные чувства. Каждому было только до себя.
Вместе с Горюновым привели несколько человек, схваченных как и он, на улице у мечети. Петр услышал арабскую речь около тех крошечных окон и пробирался туда. Все, что находилось у него в карманах, полиция выгребла, в том числе и сигареты, подвергнув его изощренной для курильщика пытке. Но он умел терпеть и это, вопреки мнению окружающих, особенно Саши, якобы он не в состоянии отказаться от табака.
Мелькнувшую мысль о Сашке он отогнал стремительно, не позволяя себе подобных воспоминаний. Теперь он снова только Кабир Салим из Багдада и ничего в его взгляде при допросах не должно указывать на сомнения, неправду и посторонние мысли. Надо смотреть честными глазами, твердить одно и то же, не отступая от своей легенды ни на шаг.
Он нашел свободное место и присел на сомнительного вида матрасик, прикидывая, как долго будет действовать первая таблетка от малярии. Прислушивался к разговору арабов. Один из них, если судить по диалекту, был из Басры, значит, «соотечественник». Второй, судя по репликам, местный, но арабского происхождения.
Тот, из Басры, поносил всех и вся. И местную полицию, что понятно, учитывая, где находится этот человек, и ДАИШ… Петр еще усерднее стал вслушиваться, прикрыв глаза, изображая, что притомился. Хотя никого не волновал новый постоялец сего грустного заведения. Да и видно было плохо, все таяло в серых сумерках, едва подсвеченных разреженным светом из двух окошек-гляделок.
— Я говорил этому придурку, — ругался араб, — миллион раз говорил, что не бывает даровый хлеб, а тем более никто не станет давать сотни долларов неизвестно за что. Нет, он решил влезть в ДАИШ. И ладно если бы в наш, иракский, так нет, в Пакистан поперся. В какой-то сомнительный «Хорасан». Отец велел ехать за ним. В результате — я здесь, а его, как мне сказали, бросили в общую яму после теракта и проведенного следствия. Тело Джассема никому не нужно, близким даже не подумали отдать. Для них террористы — падаль. — Он вздохнул в темноте. — Да так, собственно, и есть. Они уже не нужны родителям и близким, своей стране, а врагам и подавно. Я обычный каменщик. На кой мне все эти бандюганы?
— А как же ты сюда-то попал? — с сомнением спросил собеседник из темноты, не слишком веря, опасаясь, что каменщик — подсадная утка, провокатор, вызывающий на откровения простачков.
— Я же парень настырный. Поперся по тому же адресу, что нашел в компьютере, в переписке брата. Ну, там мне и рассказали о гибели Джассема, да простит Аллах ему грехи. Предложили и мне вступить в их ряды вместо брата. Я их только успел послать, как в окошко влетела какая-то штуковина и так шарахнула и замигала, ослепила, что я отключился. А когда очухался, то меня уже повязали и везли на дне автобуса. Потом притащили сюда. А как стали допрашивать, орут только, дерутся, зуб мне выбили. Они даже переводчика не позвали. Зачем он им? Они уже все про меня решили. Да еще когда увидали мой паспорт, вспомнили про недавнюю гибель Джассема. Ну и все у них «совпало», как им кажется.