Очевидно, что американцы решили свести счеты с влиятельным человеком и его близкими. Он и сейчас оказывал талибам финансовую поддержку и помогал, сливая информацию, полученную в околоправительственных кругах про готовящиеся против талибов спецоперации. Об этом Горюнов узнал уже от Центра, когда Захид назвал фамилию проталибски настроенного чиновника.
С Виталием встретиться Петру удалось почти сразу по приезде. Он оставил парольный знак, а встретились они на Чар-Чата базаре. Это место встречи Виталий тоже обговаривал с Петром в Лахоре. Около продавцов тканей, колоритных сикхов, двух индусов. Хотя какие они индусы! Пару веков назад переселились в Афганистан, да так тут и осели, со своей религией и обычаями. Их, конечно, меньшинство. И особенно они пострадали во время правления талибов. Их традиция кремации умерших не приемлема для мусульман.
Горюнов передал Виталию диктофонную запись, услышал от него новость, что тот наладил связь с Центром, получив полноценного связного, и, в общем, Александров-младший выглядел бодрым и настроенным оптимистично. Посоветовал не шататься без дела по городу, где на каждом углу блокпосты, где проверяют документы, но, впрочем, легко можно откупиться. Посоветовал тут же на базаре купить для девушек Горюнова никабы, не черные, как носят в Ираке, а голубые и, в принципе, пореже брать с собой «гарем». Передал «добро» от Центра на откровенный разговор с Хатимой. Даже более того… Вот это «более того» и вызвало негодование у Горюнова. Ему хватало своих забот, чтобы ввязываться в работу бывшего ведомства и улаживать проблемы с Хатимой. Есть же тут Виталий, и не он один… Пусть работает.
Петр считал неудачной идеей встречаться на улице. Но Виталий лучше знал здешнюю обстановку. На многолюдном базаре было бы сложно заметить слежку, но и следить за кем-то трудно, тем более до встречи с Горюновым Виталий, как и положено, несколько часов проверялся, расхаживая по городу. Менять транспорт тоже необходимо. Но в Афганистане нет железной дороги, городской транспорт — это заезженные донельзя маршрутки и бело-желтые машины такси, в которые, как в маршрутку, набиваются пассажиры, а самое дешевое посадочное место в багажнике. Долларов за пять можно доехать почти в любую точку города. Виталий прибыл пешком.
— Здесь ты можешь купить своим девушкам платки. — Проведя Горюнова по узким улочкам базара, где товары были разложены прямо на земле, на худой конец на старых потертых коврах, Виталий подмигнул и завел Горюнова в лавку. Они затерялись в платках, свисавших с потолка водопадом, полупрозрачным и блестящим от золотых и серебряных нитей, пронизывающих ткань. Петр догадался, что у Виталия какие-то договоренности с хозяином этой лавочки, и говорить здесь можно спокойно.
— Небось до вторжения американцев здесь в Кабуле было чисто, как и в Багдаде? Они быстро камня на камне не оставили. Хотя в Багдаде все же почище.
— При талибах было тоже невесело. Народ тут пачками секли, колошматили и бошки резали. Давай про твою девицу Хатиму. Она темнит. Последнее время не выходила на связь с Разией. Затихла, затаилась… Видимо решила, что она крутая и будет суперагентом у пакистанцев.
— Зачем тогда ее собрались слить пакистанцы, если у нее так все успешно? Зачем тогда ее было брать, обучать, чтобы бездарно потерять?
— Хороший вопрос, — Виталий, осунувшийся, но все же повеселевший после их последней встречи, улыбнулся. — Ты смотри, чтобы она тебе глаза не выцарапала. Завтра к семи явишься на ту квартиру, адрес которой я тебе давал.
— Почему сегодня не там встречаемся? — Петр сдернул с вешалки бирюзовый платок из переливчатой ткани.
— Знаешь ли, все равно не очень-то спокойно, дружище.
— А что завтра изменится?
— Не хотел, чтобы ты там два раза подряд светился. Купи, купи. Иззатулла будет доволен, — он кивнул торговцу. — У меня целый шкаф таких платков. Можно маленький гарем одарить ими.
— В городе что, небезопасно?
— Да нет. В общем, ничего. Только местные могут продать туристов в рабство, а так, более-менее спокойно.
Горюнов вспомнил багдадский Сук ас-сарай и своего знакомого медника, у которого скупал ляганы и тому подобную кухонную утварь для Зарифы. Были и знакомые греки на Гранд-базаре в Стамбуле, через них он передавал послания связному. Оставлял между коробочками с пешмание и гранатовым лукумом старые чеки, содержащие уйму цифр.
— Завтра доложишь про Хатиму.
Горюнов купил и три никаба для своих девушек. Когда он получил сдачу и обернулся, Виталия уже и след простыл.
Хатима сидела в комнате на продавленном матрасе у стены, поджав ноги, и ее фигура в коричневой абайе напоминала глиняную статуэтку, слепленную кавказскими мастерами. У Горюнова дома в Твери точно такая стояла на стенке. Отец привез ее из Грузии, куда ездил на симпозиум психиатров в семидесятые.
— Ольга! — позвал ее Горюнов, и Хатима дернулась, словно он ей насыпал за шиворот с десяток скорпионов, назвав ее подлинное имя. — Тебе стоит понять, что со мной лучше быть откровенным. Разия сетовала, что ты последнее время не столь открыта. А зря, не для того она тебя вытаскивала из тюрьмы в Пакистане. Хочешь работать на два фронта? Не получится. Ты что, растрепала что-нибудь Навазу? Или он о чем-то догадался?
— С чего ты решил? — Хатима взяла себя в руки. — Кто ты? Почему ты назвал меня так?
— Не ломай комедию! — заговорил по-русски Горюнов, что вызвало у нее новую волну смятения. — Тебе незачем юлить. Я все про тебя знаю. Что произошло у тебя с Навазом, отчего он решил тебя ликвидировать?
Хатима засмеялась довольно истерично и устало.
— Я тебе не верю. Я тебя не знаю. Ты жестокий, чужой мне человек. Кто тебя послал?
— Я сам кого хочешь пошлю, — Петр снова перешел на арабский, потому что и Хатима говорила по-арабски. — В нынешней акции тебе уготована Навазом роль смертницы. Парни, которых я отправил на другую квартиру, сейчас мастерят для тебя и той, другой девушки, пояса шахидов. Семнадцатого августа ты погибнешь и унесешь к Аллаху все свои немудреные тайны. И о несчастной любви к боевику ДАИШ, и о не рожденных детях, и о побоях, которые терпела от покойного ныне муженька. О милых подругах, готовых продать тебя в любой момент. Их мужья сделали бы из тебя шахидку, так или иначе.
— Что ты от меня хочешь?
— Ты чего-то не поделила с Навазом. Почему он хочет от тебя избавиться?
— Значит, это судьба, — вздохнула она, ее руки безвольно лежали на коленях ладонями вверх. — Значит, так тому и быть. На все воля Аллаха.
— По воле Аллаха ты сейчас разговариваешь со мной и будешь жить, если проявишь благоразумие. Кончай свистеть мне тут про судьбу. Не Аллах тебя гнал в Мосул, а исключительно твоя дурь.
Хатима поджала губы и покивала, но молчала.
— Тебя обучали отдельно от других? — Горюнов пододвинул стул ближе к Хатиме и сел на него верхом, положил подбородок на спинку стула и выглядел, как миролюбивая пума, растянувшаяся на ветке дерева. Мягкий и пушистый кот с ласковыми голубыми глазами хищника. Его лицо было чуть выше лица сидящей на матрасе Хатимы.
— Что со мной будет? — тусклым голосом спросила она. — Я не хочу в Россию.
— Этот вопрос можно будет решить, хотя на какое-то время туда вернуться все же придется. Для дополнительного обучения. Во всяком случае, домой к родственникам тебя ехать никто не заставит.
— Я хочу, чтобы они считали меня погибшей.
Горюнов поднял голову от спинки стула, посмотрел на девушку довольно равнодушно и кивнул, мол, вольному воля…
— Обучение? — переспросила она, словно только что до нее дошел смысл сказанного.
— Обучение в спецшколе пакистанской Межведомственной разведки, конечно, большой плюс, а все же хочется, чтобы ты постигла специфику нашей работы… Пока что у меня другая забота, как избежать твоего героического подвига, но чтобы при этом Наваз считал тебя выбывшей из игры. Мертвой. Родственники что! Главное, чтобы он поверил и не бросился тебя искать. У него есть возможности для таких поисков, хотя его руководство вряд ли знает, как он планирует тебя использовать. Мои усилия, чтобы тебя выручить, прямо пропорциональны степени твоей откровенности.
Хатима уже более не противилась. Со времени, когда ее обрабатывала Разия, она то ли поумнела, то ли смирилась. Девушка перешла на русский. Не могла долго поддерживать разговор на арабском с Петром. Он хоть и старался говорить медленнее, однако Хатима не понимала больше половины. В Мосуле ей не требовался арабский, кроме как разговорно-базарный — название продуктов, приправ, небольшой набор слов.
Рассказала, что обучалась она не одна, в ее группе были в основном русские девушки, во всяком случае они знали русский язык. Их обучали урду, радиоделу, минно-взрывному делу, обращению с оружием, с разными видами оружия.
— Русские? — переспросил Горюнов. — Вы же наверняка общались, жили в одной казарме. Откуда они?
— Мы особо не общались. Большинство из них, как мне показалось, были запуганные. Таились друг от друга. Но пара из них была из Татарстана, трое — дагестанки, из Ингушетии девушка. Кажется, все бездетные, только у одной из татарок остался сын в России. Она как-то оговорилась про ребенка. Ты ведь сейчас захочешь узнать их имена, но у них такие же псевдонимы, как и у меня. Я тебе ничего нового не сообщу.
— Где именно вы проходили обучение?
— Нас привезли туда в черных мешках на головах. Инструкторы, что с нами занимались, прятали лица, потели в шлемах. Только глаза их видела. Правда… — она умолкла то ли вспоминая, то ли не решаясь сказать.
— Считаешь, что это не пакистанцы, — догадался Петр.
— Я подумала, они арабы. Я просто насмотрелась на них в Ираке… Они говорили очень похоже на твою речь и Джанант. Только урду преподавал пакистанец. Как ты догадался?
— У тебя не сложилось впечатление, что это не совсем пакистанские спецслужбы? — пропустил ее вопрос мимо ушей Горюнов. У него в голове вырисовывалась определенная картина, не слишком позитивная, если не сказать хуже.