— А кто же? Хотя я как-то спросила Наваза, отчего в нашей группе одни русскоговорящие? Он сказал, что так нам будет легче адаптироваться, вроде как среди своих… Думаешь, врал?..
Петр красноречиво пожал плечами.
— Излагай все в деталях, — он встал, взял два листка бумаги, лежащие стопкой на столе, подумал и прибавил еще три. — Подробно опиши внешность своих товарок по спецшколе, инструкторов — их манеру общения, языковые особенности, любые нюансы.
Вряд ли Центр получит от нее много полезной информации. Уж во всяком случае не о секретах работы Межведомственной разведки. Наваз вывозил девушек для обучения, скорее всего, в лагеря «Вилаята Хорасан», «Лашкари Тайба» или «Джейши Мохаммад». Но всех ли из них готовили в шахидки или Наваз ополчился только на Хатиму за излишнее любопытство?
Виталий уже ожидал его в конспиративной квартире в означенный час. Налил чаю, готовясь к долгому разговору. Однако нормальной беседы не вышло….
Они уселись в низкие кресла, Горюнов привычно закурил. Он чувствовал усталость. Не хотелось возвращаться к Джанант и подавленной Хатиме, которая начала анализировать вчерашний разговор и пришла к неутешительным выводам, понимая, что ее очередной раз водили за нос и совсем не к разведывательной работе привлекли, а опять втянули в очередную авантюру.
— Мне необходимо, чтобы Наваз считал ее погибшей. Но не подсовывать же вместо нее другую… По сути для подрыва достаточно и одной смертницы. Тьфу ты, проклятье! — он хлопнул себя по колену. — Мы угробим массу народа.
— Кроме тебя в группе еще трое парней. Они донесут, если ты сделаешь что-нибудь не так, отступишь от первоначального плана. Просто выведи Хатиму перед акцией. Та, другая девушка, хотя бы за деньги на это подписалась. Ты сам главное не подставляйся и Джанант держи подальше от всей заварушки. Из афганской тюрьмы тебя вряд ли кто-нибудь вытащит. Ты как Одиссей, — Виталий улыбнулся добродушно. — Как я понимаю, начал свою одиссею в Сирии, перебрался в Ирак, затем в Пакистан, теперь достиг Афганистана. Куда тебя еще занесет?
Он встал с чашкой чая в руке, прошелся до окна, выглянул и тут же отшатнулся. Поставил чашку на подоконник и сказал:
— Беги! Живо! В соседней квартире выход на балкон и пожарную лестницу. Быстрее.
— А ты? — они оба уже оказались в коридоре. Взглянули в глазок, на камеры, установленные у двери. К ним по узкой лестнице, судя по изображению с камер, уже бежали, топоча тяжелыми армейскими ботинками.
— Они пока на четвертом. Я через чердак! Быстро!
В комнате еще дымился чай в чашке, когда дверь в конспиративную квартиру вышибли с помощью кувалды, и внутрь ворвался спецназ. Как успел заметить Петр на мониторе видеонаблюдения, по лестнице к ним бежали не местные полицейские, а спецназ в американском мультикаме с их характерными шлемами, обтянутыми камуфляжем.
Петр даже не почувствовал боль, когда высадил хлипкую дверь соседской пустующей квартиры. Он не успел отдать Виталию сложенные вчетверо записи об учебном лагере, сделанные собственноручно Хатимой. Мозг работал молниеносно. Горюнов притворил за собой дверь, пронесся по пустой квартире с бетонным пыльным полом, едва не запутавшись в обрывках строительной пленки, раскиданной по полу. Выглянул в окно и понял, что эта сторона дома выходит на другую улицу. Тут склон и канал, один из многочисленных каналов, пересекающих Кабул, как каналы в Амстердаме. Только тут они заполнены мусором и зловонной водой, напоминающей нефть. До пожарной лестницы с балкона пришлось допрыгнуть, где-то метр на высоте седьмого этажа. Он ссадил руки о шероховатую ржавую поверхность прутьев. Буквально скатился с лестницы, сдирая остатки кожи с ладоней.
Улица была пуста, значит, квартал перекрыли. Знают ли они, кто именно был в конспиративной квартире и что их было двое? Если проследили только за Виталием, есть шанс, что про Горюнова не знают. И все-таки, куда бежать?
Петр пересек узкую дорогу без машин и мотоциклов. Словно все вымерли. Напротив тесный проход между домами, меньше метра. В него не хотелось забираться, неизвестно, что ждет с противоположного выхода из этой узкости. Знать бы, что он не засветился на входе в конспиративную квартиру, тогда можно изобразить случайного прохожего.
Сомнения разрешились сами собой, когда ему в ногу что-то ударило, да с такой силой, что Петра даже слегка подразвернуло. Голень вспыхнула болью. Горюнов, не раздумывая, юркнул в проход между домами. Здесь снайпер, который его подранил, в него хотя бы не попадет снова, но сообщит о нем по рации.
Горюнов заметил, что в узкий проход выходит несколько дверей. Одна из них оказалась открытой. Петр очутился в темноте лестницы. Быстро задрал брючину и на ощупь исследовал рану. Сквозная. Он отыскал выходное отверстие. В кармане ветровки все еще лежал тонкий шарф, купленный вчера на базаре. Горюнов быстро затянул им рану. Руки стали липкими от крови. Здесь в темном коридоре сильно пахло мусором и кровью.
Горюнов, прихрамывая, стал пробираться наверх. Он предпочитал не думать, что попал в ловушку. Дверь на одной из лестничных клеток приоткрылась. Оттуда испуганно выглядывал старик-афганец, услышавший шаги Петра на лестнице. Горюнов мог затолкнуть старика в квартиру и спрятаться там сам. Но он не знал, сколько людей еще в квартире, и догадывался, что не найдя раненного снайпером человека, спецназовцы пройдут по квартирам в поисках беглеца.
— За мной гонятся американцы, — только и сказал Петр по-таджикски, памятуя, как это было в Ираке, в Багдаде. Там в подобных случаях местные открывали двери своих домов и квартир. Не стал исключением и этот морщинистый, как горные афганские ущелья, старик. Он махнул рукой, пропуская Горюнова внутрь.
— Талиб? — с подозрением спросил он.
— Нет, я просто шел мимо, меня подстрелил снайпер. У них тут какая-то облава. Схватят, а потом не докажешь, что ты прохожий.
— Ты, прохожий, говоришь с арабским акцентом, — прищурился дед темными коричневыми усталыми от жизни, но все-таки любопытными и ироничными глазами. — Куда ранило-то? — Он уже заметил кровь на брючине и на руках. Из дверного проема, ведущего в комнату и отгороженного бамбуковой шуршащей занавеской, тянуло сквозняком, запахами плова и хлеба, штору раздвигали пальчики с наманикюренными ногтями и посверкивали озорные глаза. Внучка, наверное. Девчонка лет двенадцати. Дед махнул на нее газетой, которую держал в руке. — Принеси брюки отца, — велел он ей. — Ты не сможешь идти по улице в окровавленной одежде, тебя сразу схватят.
— Вы оптимист, — сказал Горюнов, прислонившись к стене и чувствуя, как подкруживается голова и чуть дрожат руки от всплеска адреналина в крови. — У вас тут есть выход?
— У нас есть подпол. Мой сын прятался тут, когда у власти были талибы и они устраивали регулярные облавы. Наш дом с большим подвалом. Окна с другой стороны дома выходят прямо на дорогу, как будто там первый этаж. А тут подвал почти в полный рост. Через него можно пройти по подвалам соседних домов вдоль улицы и выйти к каналу. Погоди.
Старик достал из широких бордовых шаровар мобильный телефон, и Петр сразу подумал, что афганец его сейчас заложит полиции. Но тот спросил у какого-то Халика, что он видит в окно, нет ли поблизости американцев. Слушал, что отвечал Халик, кивал. В какой-то момент встревоженно глянул на Петра.
— Халик сказал, что у канала за его домом нет ни полиции, ни американцев. Зато в бинокль, выше по улице, он видит убитого человека в серой ветровке. Тот лежит ничком.
Лицо Горюнова, мрачное, теперь закаменело. Он спросил почти ровным голосом:
— Халик уверен, что мужчина мертв?
— Из-под него натекло много крови. Он не двигается. Военные подходили к нему, пнули по ноге и оставили так лежать. Ты знаешь этого человека?
Горюнов покачал головой.
— Я могу помыть руки и умыться, уважаемый? Брюки у меня теперь целые, а руки в крови… Наверное, этот несчастный, как и я, попал под пули снайпера. Ему повезло меньше, чем мне.
Он зашел в крошечную ванную комнату, напомнившую тверскую хрущевку. Включил воду, зашипевшую в маленькой раковине, и зажмурился сильно-сильно. Так стоял мгновение, но надо было спешить. Он смыл кровь и, достав бумаги из кармана, написанные Хатимой, сложил их особым образом, чтобы при сгорании не дымили и сгорели без остатка. Он поджег все четыре угла, поставив бумаги в раковину, и пока смотрел на пламя несколько секунд, постарался взять себя в руки.
При внешней невозмутимости у него внутри все клокотало. На него обрушился шквал вопросов: «Через кого осуществлять связь с Центром? Как выпутаться из создавшейся ситуации, если его срисовали и, не дай Бог, засняли на камеру? Как выполнить задание Наваза, если теперь за ним станут охотиться американцы? А главное, как сообщить в Центр о гибели Виталия?» У Петра не было оснований не верить неведомому Халику.
Горюнов достал из кармана бумажник, выгреб почти все деньги и протянул их старику, когда вышел из ванной. Афганец ломаться не стал и деньги взял, тем более это были доллары. На кухне он уже отогнул старый потертый половик, открыв изъеденный термитами старинный люк с большим кольцом по центру крышки. Из подполья тянуло сыростью и пахло мокрой глиной.
— Спасибо, старик, — Горюнов пожал руку афганцу, сухую и крепкую. Этот человек много и тяжело работал в жизни. А может, воевал с шурави в восьмидесятые и убил не одного русского, советского солдата…
Под полом Петр продвигался буквально вприсядку. Старик недооценил его рост и перехвалил подпол. Земляной пол был осклизлым, где-то журчала вода, может, подтекала канализация, а может, подземные воды выходили тут наружу.
Как и советовал старик, Петр, пригнувшись, прошел вдоль стены, увидел проход в каменной кладке, ведущий куда-то вниз, как он догадался, проложенный под тем узким проходом между двух домов. Под ногами хрустели черепки или крысиные черепа. Хотя скорее все же черепки из глины, их насыпали под дома, чтобы они впитывали сырость от конденсата. Слишком в Афганистане большие перепады между дневной и ночной температурами.