— Особых нет, — ответил я. — Проверяю ваши показания.
— Ну и как?
— Подтверждаются.
— Иначе и быть не может. Мы с Елизаветой Ивановной убеждены, что вы доберетесь до истины, верим в вас…
— Спасибо, буду стараться… А с Брагиным вы не встречались?
— Нет. Дома этот подонок не живет, где скрывается — не знаем.
— Вы уверены, что дома его нет?
— Мы были там несколько раз. По всему видно, что квартиру он не посещает, хотя ключ у него остался. Недавно мы врезали в дверь свой замок…
— В таком случае прошу вас завтра подъехать ко мне с ключом, часам к десяти.
— С удовольствием, — ответил Ладьин. — Елизавета Ивановна шлет вам привет и желает успехов.
В десять часов утра, вооружившись следственным портфелем, я в сопровождении Ладьиных выехал к кинотеатру «Великан», недалеко от которого жила их дочь. Пригласив понятых, я вошел в квартиру и, обойдя ее, убедился в том, что в ней никто не живет: на подоконниках плотным слоем лежала пыль, на кухне стояла давно не мытая посуда. Затем я осмотрел Наташину кровать, постельное белье, обои на стене, пол, но ничего интересного не нашел. Заглянул в платяной шкаф и удивился почти полному отсутствию в нем одежды. Пустым показался мне и сервант. В квартире я не обнаружил таких неотъемлемых атрибутов быта, как холодильник и телевизор. Однако никаких вопросов по этому поводу я Ладьи-ным не задал: они видели то же, что и я, но молчали. Да и дело я вел не об исчезновении имущества, а об убийстве… Осмотрев детскую комнату, я перешел на кухню, выдвинул ящик из обеденного стола, заглянул в пенал, вытряхнул на газету мусорное ведро… И тут на глаза мне попался маленький комочек бумаги. Я поднял его, развернул и прочитал: «Завещание. Я, Брагина Наталья Викторовна, в случае моей смерти завещаю все принадлежащее мне имущество, ценности и деньги…» На этом текст обрывался. На листке не было ни даты, ни подписи… И все равно то, что я прочитал, заставило меня заволноваться. Текст, по всей вероятности, был выполнен Наташей незадолго до смерти. Иначе этот бумажный комочек был бы давно выброшен. Что же заставило Наташу думать о смерти? И не только думать, но и готовиться к ней?
Я не заметил, как сзади ко мне подошли Ладьины. Они, видимо, тоже успели прочитать «Завещание», потому что, когда я засунул его в карман, Елизавета Ивановна прошептала сквозь слезы:
— Бедняжка… Знала, что скоро умрет, и ни-че-го… ни-ко-му…
Мне оставалось закончить составление протокола осмотра. Я дал его на подпись тем, кто был в квартире, и вместе со всеми покинул ее. На улице, пожимая мне руку, Виктор Павлович сказал:
— Вот видите — еще одно подтверждение…
Действительно, дело шло хорошо. Правда, где-то в глубине души я терзался тем, что затянул направление на экспертизу Наташиной сорочки. Но разве было бы лучше, если бы я сидел все это время в архивах и занимался перелистыванием пыльных бумажек? Конечно, нет. Однако, допрашивая свидетелей, производя осмотры — словом, добывая доказательства, я знал, что наступит день, когда мне придется поработать и в них.
И этот день наступил. С чего же начать? С института или универмага? Пожалуй, прежде всего следует проверить бухгалтерские документы универмага. Ведь осенью, если верить Ладьиным, Наташа сделала по настоянию мужа аборт…
Я поехал в универмаг, и здесь мне опять повезло. Главный бухгалтер — женщина с прекрасной памятью — сразу сказала, что бывшая директриса, пользовавшаяся в коллективе и уважением, и любовью, за время работы товароведом, зав. отделом и директором лечилась стационарно дважды: весной прошлого года в Военно-медицинской академии ей удалили гланды, а осенью в одном из родильных домов сделали аборт. Главбух показала мне необходимые документы. Тот, который был выдан
Военно-медицинской академией, читался легко, а вот документ родильного дома понять было невозможно. И тогда главный бухгалтер вспомнила, что об аборте ей говорила сама Наталья Викторовна. Я изъял оба документа и решил, не откладывая дело в долгий ящик, познакомиться с историей болезни в родильном доме. Как и следовало ожидать, я нашел там справку о группе крови Наташи и был очень обрадован этой находкой. Недоумение вызвали имевшиеся в истории записи. Оказалось, что Наташа ложилась в роддом не на аборт, а на обследование и лечение. Почему же Лузгиной и своему главбуху она говорила об аборте? Пролить свет на этот вопрос могли, пожалуй, только Брагин и Жанна…
До конца рабочего дня оставалось около двух часов. Попросив главврача родильного дома направить историю болезни в прокуратуру с нарочным, я поехал в Военномедицинскую академию и изъял там вторую историю болезни. Осматривал я ее уже по пути домой, видел и в ней справку о группе крови, но думал совсем о другом: неужели Ладьины не знали, что дочь их оперировали в академии? А если знали, то почему умолчали об этом?
Но вопросы вопросами, а тогда предстояло в первую очередь решить проблему, возникшую сразу после того, как мне стала известна группа крови Наташи. Дело в том, что, назначив биологическую экспертизу, я через несколько дней узнал от эксперта по телефону, что кровь, обнаруженная на Наташиной сорочке, принадлежит не ей, а другому человеку. Кому же? Брагину? Если ему, то откуда у него шла кровь? И почему? Не в результате ли борьбы? Без вызова Брагина, без получения у него образцов крови ответить на эти вопросы было невозможно. Как же его найти? Обратиться за помощью к уголовному розыску? Или дать возможность проявить свои способности Бочарову? После конфуза с осмотром места происшествия он должен ухватиться за такое поручение обеими руками, да и по роду деятельности оно ему ближе… Подумав, я остановился на Бочарове. Не буду рассказывать здесь о том, как искал участковый уполномоченный Брагина и сколько смекалки проявил. Скажу лишь одно: к исходу третьего дня Бочаров нашел его в мастерской какого-то друга. Брагин предстал передо мной в белой рубашке с погончиками и накладными карманами, в черных вельветовых брюках и мягких серых туфлях на каучуке. Был он высок, худощав, немного сутул и седоват — словом, являл собой образец тех вальяжных мужчин, которые так нравятся женщинам. Впечатление портило бледное, настороженно-испуганное лицо с широко раскрытыми глазами, в которых как будто застыл ужас… Несколько лет назад я видел такое же выражение в глазах человека, который уехал на рыбалку вдвоем с компаньоном, а вернулся один. Тогда именно оно заставило меня думать о виновности этого человека и, не располагая почти никакими уликами, я через несколько часов допроса уже имел его признание в убийстве, впоследствии целиком подтвердившееся. Как же поведет себя Брагин?
— Кто дал вам право врываться ночью в чужие дома, позорить честных людей?! — возмущенно заговорил он, подходя ко мне.
— А как прикажете поступать с человеком, который не живет дома? — парировал я его наскоки. — К тому же у нас ненормированный рабочий день. Вы пишете свои картины засветло, ведя прекраснодушные разговоры, а мы вынуждены работать и по ночам, в прокуренных кабинетах, с преступниками.
— У вас санкция прокурора есть?! — продолжал наступать Брагин. — Безобразие! Я буду жаловаться!
— Успокойтесь, — сказал я. — Ваши нервы должны быть крепче моих. Объясняю, что в исключительных случаях закон разрешает нам работать и после двадцати двух часов…
— Интересно! — не успокаивался Брагин. — Каким же исключительным случаем вы хотите оправдать свои действия?
— Оправдываться придется вам, — ответил я. — Случай этот — смерть Натальи Викторовны, вашей второй жены. По факту смерти возбуждено уголовное дело, следствие поручено мне…
— При чем же тут я?! — всплеснул руками Брагин. — Она умерла от сердечного приступа!
— Как раз в этом мы и сомневаемся. Садитесь к столу. Мне придется вас допросить.
Брагин посмотрел на меня с таким презрением, как будто перед ним был не представитель власти, а ничтожество, жалкий крючкотвор. Выдержав этот взгляд, я взял бланк протокола допроса и стал заполнять его. Бочаров в ожидании дальнейших распоряжений подсел к журнальному столику и углубился в чтение газет. Было около девяти часов вечера. Как только Брагин расписался в том, что ему разъяснена ответственность за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, я спросил:
— Какие у вас отношения с Ладьиными?
— У вас нет вопросов полегче? — огрызнулся Брагин. — На этот отвечать отказываюсь…
— Почему?
— Это мое дело…
— Хорошо. Тогда скажите: где вы познакомились с Натальей Викторовной?
— У нее в универмаге.
— Как познакомились?
— По объявлению. Ей требовался художник.
— Почему вы оставили свою первую семью?
— Не устоял-с, — насмешливо ответил Брагин. — Не устоял-с перед чарами Натальи Викторовны.
— Не надо паясничать, — одернул я его. — Отвечайте серьезно…
— Со всей серьезностью говорю: не устоял-с…
— Вы ревновали ее?
— Нет-с, мне льстило, что она из всех поклонников выбрала меня.
— В таком случае скажите: за что вы ударили ее прошлым летом в Сочи?
— Это опять-таки мое дело. Незаслуженно не обижал.
— Вы грозили ей убийством?
— Не буду отрицать, просто не помню.
— Вы часто выпивали?
— Как все, не чаще.
Ответы Брагина носили явно издевательский характер. Я еще раз попробовал усовестить его:
— Перестаньте строить из себя шута, вам сорок пять лет, вы интеллигентный человек!
— Человек? — ответил Брагин. — Нет, убийца! Вы притащили меня сюда как убийцу! А я не убивал. Чем вы докажете мою вину? И почему вы считаете, что Наташа была убита?
«Хитер, бестия! — мелькнуло у меня в голове. — Хочет знать доказательства, чтобы выкрутиться. Не выйдет!»
— В таком случае расскажите, как и от чего умерла ваша жена, — попробовал я изменить тактику допроса, а сам подумал: «Зря потратил время на препирательства. Пусть выложит все, чем дышит, хуже от этого не будет, зато обстановка прояснится».
— С этого бы и начинали, — празднуя свою победу, сказал Брагин. — Вам известно, что Наташа часто болела ангинами?