— За опоздание на работу, — ответил лейтенант.
— Опоздания разные бывают…
— Жена уехала в Новгород, обещала утром вернуться и не вернулась. Пришлось самому ребенка в садик отводить.
— Если так и было, обещаю помочь, — сказал я.
Лейтенант загремел каблуками по лестнице, а я вернулся в кабинет и рассказал о разговоре Потапову.
— Вот шельма, нет бы доложить, а он еще условия ставит! — возмутился Виталий Павлович.
— За что он выговор получил? — спросил я.
— За дело, за опоздание на работу. Распустились, понимаешь, одному дрова привезти, другому ребенка отвести, третьему жену в поликлинику отпустить…
— Но ведь это действительно бывает необходимо. Снимите с него взыскание. Если он задержит Ухова, я поставлю перед областным начальством вопрос о его поощрении. Вам будет неудобно.
Начальник недовольно взглянул на меня:
— Тоже заступник нашелся! — И после длительной паузы, прикинув что-то в уме, сказал: — Посмотрим… Парень он в общем-то неплохой, цепкий… А проучить его нужно было, чтобы не злоупотреблял, и вообще, для порядка.
В это время позвонили из дежурной части. Потапов встал:
— Пошли, посмотрим. Доставил-таки, шельмец, твоего Ухова!
Мы спустились к дежурному. Там на скамейке лежал долговязый, белобрысый парень и мычал. Дежурный подал мне документы парня. Да, это был Ухов. Рядом сидел его приятель. Он молча переводил вытаращенные глаза с дежурного на начальника, с начальника на Гришку и вновь на дежурного. Я задал ему несколько вопросов и, узнав, что с Гришкой он познакомился только сегодня, отпустил домой. Ухова же я попросил перевести в камеру, до вытрезвления.
Ночью мне не спалось, не давали покоя мысли о предстоящем допросе Ухова. Утром сквозь дремоту я услышал шаги. Дверь в кабинет открыл Потапов.
— Как самочувствие? — спросил он, зажигая свет.
— Неважное, — ответил я и взглянул на часы. Было начало седьмого.
— Ничего. Сейчас поправим.
Виталий Павлович развернул на столе газетный сверток, в котором оказались кусок вареного мяса, пара луковиц, несколько картофелин в мундире и пирог с капустой, достал из шкафа кипятильник, кружку, начатую пачку чая и занялся приготовлением завтрака.
— Какие планы на сегодня? — поинтересовался он, когда я сел за стол. — Машина понадобится?
— Первую половину дня отвожу для допроса. Во второй, если Ухов не признается, надо будет съездить в Зайцево, привезти свидетелей, чтобы предъявить его для опознания и дать очные ставки.
— Понятно, — сказал Потапов, — занимай соседний кабинет, а я пойду в дежурку, выясню, на ходу ли машина.
Я позавтракал и вызвал Ухова на допрос. Войдя в кабинет, Гришка сел, закинул ногу на ногу, втянул подбородок в расстегнутый ворот ватника, засунул руки в карманы брюк и больше эту позу уже не менял. Сначала он делал вид, что не слышит вопросов, потом немного оттаял и рассказал, что на ремонте шоссе трудился вплоть до завершения всех работ, в свободное время ходил в сельские клубы, играл там на баяне, был знаком со многими девушками, однако никаких бус никому не дарил и ничего о краже ящика с ними не знает. Свой уход с работы в леспромхозе он объяснил тем, что давно хотел завербоваться на лесоповал в Коми АССР, но колебался и, чтобы полностью разделаться с сомнениями, попросил уволить его немедленно.
Дальше этого Ухов в своих показаниях не пошел. Просидев с ним до наступления темноты, я прекратил допрос, отправил Ухова в камеру задержанных и попросил у Потапова машину.
— Шофер целый день провозился с ней. Сейчас доложит, удалось ли что-нибудь сделать, — сказал Виталий Павлович.
Зазвенел телефон. Потапов снял трубку и заерзал на стуле, пытаясь перебить кого-то:
— Подожди, я тебе говорю: подожди! Ну вот так-то. В армии ты служил, уставы зубрил, а доложить, как положено, не умеешь! Все «беспокою» да «беспокою». Запомни раз и навсегда: беспокоит только вошь, а подчиненный докладывает! Понял? Как твой «мерседес»? Сейчас поедешь со следователем в Зайцеве. Всё!
Через полчаса шофер остановил милицейскую машину прямо у избы участкового. В ее окнах горел свет. Я выпрыгнул из кабины, вошел в сени и остановился, услышав мелодию знакомого романса:
Так иногда в томительной пустыне Мелькают образы далеких, чудны* стран…
Я открыл дверь в горницу. У окна на табуретке сидел Иван Васильевич — в нижней рубахе, брюках галифе и тапочках. Он отдыхал. Рядом, на столе, хозяйка перетирала вымытую посуду, а на полу с пушистым серым котенком возился их сынишка.
— A-а! Дмитрий Михайлович! — воскликнул участковый. — Заходи, заходи!
— Мне дорого время, — ответил я. — Гришка задержан, ничего не признает. Надо предъявлять девчатам. Собери их. Я с машиной.
— Это мы мигом, — сказал участковый и, как был в одной рубахе, выскочил на улицу.
— Ваня, хоть телогрейку накинь! — крикнула жена, но его и след простыл.
Я опустился на табуретку, сделал из бумаги бантик, привязал к нему нитку и тоже стал играть с котенком. Под табуреткой что-то звонко упало и покатилось. Я нагнулся: у стены лежала бутылка из-под водки. Жена, почуяв недоброе, тут же положила на стол полотенце и замерла, прислушиваясь:
— Никак завелся, — с тревогой в голосе сказала она.
С улицы доносились звуки, похожие на поросячий визг. Я быстро вышел из избы. В хлеву соседей стоял настоящий переполох: пронзительный визг поросят сопровождался жалобным блеянием коз и ошалелым, во всю глотку, кудахтаньем кур. Женщина в сенях кричала:
— Что ты делаешь, окаянный?! Избу ведь спалишь! Думаешь — участковый, так и управы на тебя нет?!
— Я тебе покажу управу! — отвечал Иван Васильевич. — Я тебя заставлю власть уважать! Говори, куда спрятала девку, не скажешь — все вверх дном переверну!
Загремели пустые ведра… Женщина завопила:
— Зачем спички-то чиркаешь?! Солома ведь кругом, дурень! Сейчас людей соберу! Опозориться хочешь?
Войдя в хлев, я увидел участкового. Лицо его, освещенное спичкой, было искажено гневом. Ногами он поддавал пучки соломы, ведра — все, что лежало на полу. Куры летали над его головой, падали и, окаянно хлопая крыльями, метались из угла в угол, пугая еще более поросят и коз.
— Сказано тебе, она в Новгороде, — уже более спокойно объяснила хозяйка. — Обещала вернуться, да, видно, задержалась. На что она тебе ночью-то?
— Врешь! Здесь она! — наседал участковый. — А ну, открывай погреб!
— Иван Васильевич! — крикнул я. — Прекратите! Идите домой!
Иван Васильевич на минуту опешил, потом шагнул ко мне:
— Ты кто такой? Почему лезешь не в свое дело? Кто здесь участковый — я или, может быть, ты? Убирайся в свой драндулет и чтобы духу твоего не было!
Я крепко взял его за руки и, тряхнув изо всех сил, сказал:
— Слушай внимательно, Ваня! Иди проспись. Завтра попроси прощения у хозяйки. Понял?! Это мое условие. Девчонок утром привезешь мне сам и извинишься за то, что сделал меня соучастником этого безобразия. Иначе уважать перестану…
— Э-эх! — махнул рукой участковый и, сплюнув, нехотя поплелся к своей избе.
В Пролетарке Иван Васильевич появился на рассвете в сопровождении двух девушек. Оставив их возле дежурного, он поднялся на второй этаж и постучался ко мне:
— Привез, Дмитрий Михайлович!
— Обеих?!
— Так точно, внизу ждут…
Он постоял, переминаясь с ноги на ногу и ожидая, видимо, что я напомню ему про вчерашний день, но я молчал.
— Слушай, нехорошо как-то вышло, — не выдержал участковый.
— «Нехорошо» — это мягко сказано. За такие дела надо с работы гнать!..
Участковый не спорил. Видно было, что на душе у него скверно.
— Начальство знает? — робко спросил он.
— Сегодня не знает, завтра узнает. Разве в этом дело?
— Слушай, не говори, а? Я перед той бабой извинился. Жаловаться не будет. И ты меня прости… Клянусь семьей, сынишкой — больше не повторится…
— Хорошо, не скажу, но если нарушишь слово — все вспомню, и тогда ответишь сполна!
— Ладно, — обрадовался участковый. — Помочь тебе чем-нибудь надо?
— Взгляни на Гришку, он в камере, найди двух-трех таких же парней и понятых.
Иван Васильевич выполнил это поручение. Я попросил его привести всех, кроме свидетельниц, и позвонил дежурному, чтобы доставили Ухова. Ухову я предложил встать там, где захочет, и, когда Гришка сделал это, пригласил в кабинет Галю.
— Есть ли среди предъявляемых граждан тот, кто подарил вам бусы? — обратился я к ней.
Девушка, опустив глаза, молчала. Ухов же стоял, как вкопанный, пристально глядя на свидетельницу.
— Галя, вы ведь не на свидание пришли. Поднимите голову и ответьте на заданный вопрос! — потребовал я.
Девушка указала рукой на Гришку.
— Он подарил…
— Вы ошибаетесь! — сразу отреагировал на ее слова Ухов.
— Зачем же так, Гриша? — спросила Галя краснея. — Что же я, вру?
— Я вас не знаю и знать не хочу! — отрезал Ухов.
Я зафиксировал результаты опознания, предложил Ухову занять любое другое место и, попросив девушку подождать в соседнем кабинете, пригласил ее подружку. Валя указала на Ухова без колебаний, и сбить ее с толку ему тоже не удалось.
— Нет, тут что-то не то, тут надо разобраться! — гудел Гришка, пока я оформлял второй протокол. — Выйду отсюда — обязательно разберусь. Тогда посмотрим, кто прав!
Это был уже не тот Ухов, с которым я беседовал утром. Теперь он активно защищался и не брезговал даже угрозами.
Отпустив девчат, я решил продолжить с ним разговор:
— Ухов, вам надо менять позицию, надо начинать рассказывать. Ведь девушки не врут. Судя по всему, у вас с ними были хорошие отношения.
— Что рассказывать-то? — встрепенулся Гришка.
— Как и где взяли бусы, которые дарили.
— А если я их не брал?
— Девчата же четко сказали…
— Мало ли что они сказали? Может, им кого-то другого надо выручить…
— И поэтому они решили именно вас оговорить?
— А почему бы и нет?
— Так не бывает. Вы бы так поступили? Почему же вы считаете их хуже себя?