– Я же тебя предупреждал, что разделаю когда-нибудь, – небрежно фыркнул Модус.
Море близко, наступившая ночь теплее, звезды ярче. Они нашли подходящую лощинку, пошерудили палками, чтобы спугнуть змей, развели небольшой костерок. Перед сном ноздри вдыхают влажный ночной воздух, ловят запах соленого моря, за которым, за тысячи лиг отсюда, лежит Британия, родной дом.
– Думаешь, осталось там что-нибудь живое, в наших краях? – спрашивает Квентин.
– А почему нет? – Модус в свете костра любуется перстнем, отставляет руку подальше, подносит к самому лицу, прищуривается, оскаливает в улыбке зубы.
– Римляне после нас небось прошлись по всей Думнонии, выжгли все, камня на камне не оставили… – говорит Квентин. – Наш замок они точно разрушили и сожгли. А твой замок, ну, который мой отец подарил твоему, он вообще крепкий?
– Да нет, рухлядь! – отвечает Модус. Он насторожился: почему Квентин задал такой вопрос? Может, хочет отобрать его обратно?
– Только это не совсем замок, коли на то пошло. Старая римская вилла, еще со времен Клавдия. Какой-то чиновник там жил, пока вся эта заваруха не началась, потом сбежал. Отец стену каменную только пристроил, вал насыпал, вырыл ров. – Он широко зевнул. – Холодно зимой, дует, как в собачьей конуре. Ковров не напасешься, чтобы все дыры прикрыть, так у нас шкуры по стенам развешивали и даже тряпье всякое, какое придется.
– А у нас были крепкие стены, но зимой тоже холодновато. Правда, слуги топили камины с утра до вечера. К тому же у нас были термы.
Модус приподнялся на локте.
– Слушай, ты там, наверное, во дворце своем и сала деревенского никогда не пробовал? Вам небось только пироги с фазанами да кренделя медовые подавай, а?
– Кренделя… Ну ты даешь! – сказал Квентин. – Какой же бритт проживет без сала?! У нас и коптильня своя была.
– А мой отец раньше пиво варил, во всей округе его уважали. Знаешь у нас погреб какой? – Модус оживился, даже привстал. – Настоящее чертово подземелье! Заблудиться можно запросто. А в стенах ниши такие здоровенные, я однажды видел, как он их камнем закладывает… Нам с братом строго-настрого запрещалось туда ходить. Я по малолетству думал, он там трупы каких-нибудь знатных римлян прячет, воображал, как он по ночам охотится на них, такой… в волчьей шкуре, с мечом и в шлеме с бычьими рогами.
– Ну, и что там было, в тех нишах?
– Отец там медовуху хранил, – с тихим смешком сказал Модус. – Ну, все свои запасы!
– А у тебя кто из родных остался?
Модус опять взглянул на перстень.
– Да никого, – ответил он резко. – Кто сам помер, кого римляне убили. У нас ведь две карательные экспедиции прошли, Девятый легион, людей косили направо и налево. Так что… Один только младший братец-олух. Если он выжил, конечно. Это сколько ему было?.. Когда я в дружину Карадога Косматого пошел, мне уже семнадцать стукнуло, а ему, значит… Ну да, четырнадцать всего. Он еще со мной просился, хныкал, сопли размазывал, скотина. А я его не взял.
– Почему?
– Не захотел. Олух он, говорю. Нечего ему там делать. – Модус перевернулся, с неожиданной злостью взбил кулаками вьючную сумку, которая заменяла ему подушку, улегся снова. – Я с девчонкой одной как-то, ну… В поле мы были, вдвоем, короче. Я на ней жениться собирался, она красивая… А он подглядывал! Я тогда его чуть не убил, урода этого.
– А с девушкой-то что? – спросил Квентин.
– Не знаю. Я потом к Карадогу ушел.
Прямо над ними мигала похожая на свет далекой свечи красная звезда. Ночные цикады выводили свою однообразную мелодию: «спи… спи… спи…», низко над землей метались быстрые тени летучих мышей. Квентин почти уснул, когда опять услышал голос Модуса:
– У нее глаза вот такие, чисто серебряные монеты, светятся прямо. Евой звали. Красивое имя, правда? Ева, Ева, дочь Хедруда. – Он снова ненадолго замолчал. – Но я ее заполучу, если только жива. Как сказал, так и будет. Здесь, там, все при ней… Перстнем вот этим клянусь, что заполучу!
На последнем отрезке дорога была достаточно оживленной, то и дело приходилось прятаться, и в Яффу вошли уже перед закатом. Усталым стражам на городских воротах Модус отрекомендовался как лекарь, путешествующий со своим рабом, уплатил пошлину в два сестерция.
Чтобы добраться до порта, им пришлось пересечь город из конца в конец. Яффа показалась им огромной, шумной, переполненной жизнью, словно забродивший сладкий плод, который облепили насекомые. В Ершалаиме в этот поздний час улицы пустели и погружались во тьму, ворота закрывались наглухо, тишину нарушало лишь редкое мычание скотины да трещотки ночных сторожей, здесь же всюду горели огни, люди бродили поодиночке и шумными толпами, освещая себе путь фонарями в виде маленьких птичьих клеток, ездили увенчанные чадящими факелами повозки, и почти на каждом шагу работали харчевни, чьи хозяева стояли на пороге и зазывали посетителей громкими воплями, перекрикивая друг друга.
Чем ближе к пристани, тем сильнее шум, гуще толпа, ярче огни. Сам порт располагался в огороженной циклопическими каменными блоками бухте, которая врезалась в береговую линию правильным полукругом. Не меньше сотни больших и малых кораблей на фоне освещенного луной неба – целый лес мачт!
Модус и Квентин, слегка оглушенные, смотрели на это великолепие. Остановили какого-то парня в кожаной моряцкой рубахе:
– А где тут можно узнать насчет кораблей…
Тот перебил их, выкрикнув что-то на незнакомом языке, пошел дальше.
Прогулялись вдоль пристани, увидели людей, грузящих на парусную галеру амфоры и мешки с зерном. Рядом стояли трое вооруженных копьями стражников и толстый человек с кнутом и завитой в косички бородой.
– Где хозяин?
– Я и хозяин, и шкипер. А что надо? – поинтересовался обладатель диковинной бороды.
– Нам на север, в Британию, – сказал Модус.
– Ого. Думаю, во всей Иудее вы, парни, единственные, кому надо в Британию! – Толстяк рассмеялся. – Нет, в те края я давно не хожу. Да и что там, в Британии? Снег и льды да чума какая-нибудь…
– А куда вы плывете?
– Завтра на рассвете идем в Селевкию. Это немного не в ту сторону, куда вам надо, парни.
Модус обменялся взглядами с Квентином.
– Мы, в общем-то, согласны и на Селевкию, – сказал он. – А это где?
Хозяин смерил их взглядом.
– Это Сирия, парни. Главное, чтобы отсюда подальше, верно? – Он понимающе усмехнулся. – Что ж, ладно. Деньги-то есть?
– Сколько? – спросил Модус.
– По пять римских динариев с носа. – Толстяк кивнул на Квентина, хитро подмигнул. – Хотя если уступишь мне своего здоровенного раба, довезу бесплатно. Идет?
– Нет, этот раб не продается, – сухо ответил Модус и предложил по два динария.
В конце концов сошлись на трех.
Коня и осла пришлось продать горластому торговцу говядиной на портовом рынке, где капитаны закупали провизию для своих путешествий. Цена была втрое ниже настоящей, но делать было нечего: в море их с собой не возьмешь, а искать другой корабль и оставаться здесь еще на день было опасно.
Поскольку оба сильно проголодались, то зашли в ближайшую таверну, заказали жареную баранину, оливки и бобы – другой еды здесь не подавали, да им вполне хватило и этого. Зато порции велели нагрузить себе царские. И, конечно, кувшин ароматного хиосского вина! Два кувшина!
Зал был набит битком. Стоял одуряющий запах подгоревшего масла и разгоряченных тел. Кто-то ел, кто-то пил, в углу за отдельным столом расположились игроки в кости. За ширмой, в дальнем от входа конце зала, находились комнаты для отдыха – там тоже, судя по долетающим стонам и сладострастным вздохам, кипела бурная жизнь. На небольшом возвышении, обставленном свечами и чадящими лампами, танцевала молодая, обнаженная по пояс нубийка с волосами, как тяжелые плети, с лиловыми губами и медными иглами, продетыми сквозь соски. Флейтистка, которая ей аккомпанировала, выглядела более привычно – по крайней мере, грудь у нее была прикрыта. Судя по всему, обе были здорово пьяны.
А для Модуса с Квентином, досыта наевшихся и быстро захмелевших, все это казалось прекрасным видением, чудом. Шутка ли сказать – скоро они сядут на корабль и будут дома! Нубийка казалась королевой, вино – амброзией, бобы были волшебными зернами, а грязная таверна преобразилась в сад наслаждений.
– Жалко мне коня с осликом, – с улыбкой сказал Квентин. – И тех матросов, которые будут их есть вместо говядины…
– Ерунда! Представь лучше: тихим солнечным утром наш корабль причалит в бухте на мысе Дракона в Корнуолле!.. – восторженно бормотал Модус, возя по столу бронзовый килик[17] с вином. – Серые, нагретые солнцем скалы, трава зеленая, сочная, как юная девственница… Я выйду на берег и спрошу у местных: «Эй, парни, где тут ближайшая харчевня?» – и пойду, и напьюсь на радостях как свинья… А когда просплюсь, поеду домой, куда ж еще? Там ждет моя Ева, дочь покойного Хедруда Гламоргана, все глаза проплакала, бедняжка. Ждет меня одного, ни на кого больше смотреть не хочет… – Модус задумался, широко зевнул. – А может, и не ждет, кто ее знает! Красивая девушка была! Такие редко остаются в одиночестве! Белая кожа, золотистые волосы, губы горячие, сладкие… Э-эх!.. И знаешь, что я сделаю, когда увижу ее? Обниму и расцелую – вот так!
Он тяжело перевалился через скамью, встал, сгробастал в охапку вскрикнувшую от неожиданности нубийскую танцовщицу и поцеловал в лиловые губы. При этом едва не поджег масляной лампой свою широкую тогу.
В зале рассмеялись, кто-то захлопал в ладоши. Квентину почему-то показалось, что теперь он просто обязан поцеловать пьяную флейтистку. Он даже привстал, чувствуя, как качается под ногами глиняный пол, но тут хозяин таверны прокричал через весь зал:
– Эй, красавчик! Здесь порядочных девушек просто так не лапают! За все надо платить!
Модус обернулся к нему.
– Держи!
И швырнул серебряный динарий. Хозяин ловко поймал его, рассмотрел при свете очага, потер о камень. Затем сделал какой-то знак танцовщице и вернулся за прилавок. Нубийка тут же села на колени к Модусу и принялась тереться о него голой грудью.