У него были все основания для такого печального наблюдения, потому что за время своего путешествия он уже достаточно натерпелся от городских жителей.
Его злоключения начались с того, что он отправился в Сан— Паулу не на поезде, а в какой— то шальной коляске — ехать на лошадях ему было привычнее. Но те двое мужчин, что взяли его в свою коляску, по дороге избили Зекинью, отобрали у него сумку, в которой были вещи, деньги и документы, а потом выбросили его в кювет — посреди степи, глубокой ночью.
Остаток пути Зекинью преодолевал пешком, на это потребовалось несколько суток. Его башмаки развалились, он их выбросил и в город вошёл босой, голодный, обросший. Но оптимизма у него при этом ничуть не поубавилось.
— Вот он, город, где я должен разбогатеть! — воскликнул Зекинью, ступив на каменную мостовую. Идти босиком по камням было неудобно, больно, и он тут же дал себе слово: — Ничего, потом я куплю себе триста пар башмаков, чтобы каждый день надевать новые. Держись, Сан— Паулу, Зекинью идёт!
Город потряс его своим диковинным видом. Сколько тут домов! И все стоят как будто один на другом. Стоят и не падают, вот, что странно! Очень похоже на голубятню. И люди там живут как в клетках...
— Господи, как же мне здесь найти сеньора Фарину? — рассеянно бормотал Зекинью, запутавшись в лабиринте улиц. — Хорошо хоть, я запомнил название отеля.
В город он вошёл поздним вечером, прохожих на улицах было немного, и никто из них, живущих на окраине, не мог сказать Зекинью, как пройти к отелю Жонатана, располагавшемуся в фешенебельном квартале, заселённом исключительно богачами.
Зекинью понял, что искать Фарину ему придётся ещё долго, а он уже валится с ног от голода, и прежде ему нужно раздобыть где— то кусок хлеба. Но где? И как это сделать, не имея в кармане ни сентаво?
Пока он размышлял над этой непосильной задачей, его внимание привлекла необычайной красоты музыка, доносившаяся из близлежащего двора. Зекинью, как завороженный, пошёл на эту музыку, сожалея о том, что её не может услышать Зангон.
Войдя во двор, Зекинью увидел там небольшой садик, где играл патефон, но главное, где прямо под деревьями были накрыты столы, а люди — до чего же странные! — почему— то не ели, а плясали как одержимые.
«Похоже, у них праздник, — догадался Зекинью. — И они уже наелись. Вот счастливые! А что, если я подойду к ним поближе, смешаюсь с толпой и потом незаметно присяду за стол?..»
Глотая слюни, он протиснулся сквозь пляшущую толпу и с жадностью набросился на еду, от которой буквально ломились столы.
Утолив голод, Зекинью оказался способным обратить внимание и на красивую девушку, подошедшую к столу, чтобы попить соку.
— Ты так наплясалась, что тебе захотелось пить? — запросто обратился он к девушке.
— Да, — ответила она столь же непосредственно и протянула ему стакан сока. — Хочешь? Очень вкусный!
Так Зекинью познакомился с Эулалией.
А празднество, на которое ему повезло попасть, устроил не кто иной, как Маноло.
О подобном торжестве Маноло мечтал давно, едва ли не с самого приезда в Бразилию. Ему очень хотелось однажды собрать у себя всю испанскую общину и продемонстрировать землякам, что он сумел добиться успеха и теперь живёт на широкую ногу.
Желанный успех долго обходил Маноло стороной, а тут ему вдруг сильно подфартило. Расплевавшись с Эзекиелом, он стал искать другого партнёра, чтобы организовать с ним швейное производство, но случай свёл его с дельцом от игорного бизнеса, который и предложил Маноло заманчивую сделку. Речь шла о подпольном казино, где ставки принимались по телефону.
Маноло сразу же получил хороший аванс, а в его доме сначала появился телефонный аппарат, а потом и колесо с рулеткой. Эулалия и Соледад быстро освоили функции крупье, и семейное казино стало стремительно набирать обороты.
Львиную долю выручки приходилось отдавать боссу, который держался в тени, не засвечиваясь в противозаконных делах, а только собирая дань с многочисленных пешек, подобных Маноло. Но и в семье оставалось достаточно денег для того, чтобы жить безбедно. Маноло почувствовал себя богачом, возгордился и даже не стал забирать у Эзекиела свои швейные машинки. Когда же Камилия сама приехала к нему, чтобы решить судьбу тех машинок — либо вернуть их, либо выкупить у Маноло, — он рассмеялся ей в лицо:
— Сеньора Камилия, вы обращались со мной так плохо, так бессердечно, что я не хочу иметь с вами даже самых пустяковых дел. Возьмите эти машинки даром!
Камилия всё же оставила ему деньги и предостерегла:
— Я слышала, вы устроили у себя игорный дом, это рискованная затея. Она может кончиться тюрьмой!
— Рискованно работать с вами! — не остался в долгу Маноло. — Это вы, сеньора, вышвырнули нас на улицу ни с чем. А сейчас у меня есть очень мощный и надёжный хозяин. Благодаря ему, мы зарабатываем больше, чем вы с вашим отцом, вместе взятые! Прошу вас, покиньте мой дом!
— Я знала, что вы глупый человек, сеньор Маноло, но не подозревала, насколько глупый! — сказала ему на прощание Камилия.
А он, выставив её за дверь, воскликнул:
— До чего же приятно чувствовать себя богатым человеком!
Тогда— то ему и пришло в голову устроить, наконец, грандиозное пиршество, чтобы ещё раз в полной мере испытать это необыкновенное чувство превосходства над другими, менее удачливыми, людьми.
Праздник респектабельности и благополучия удался Маноло на славу. А тут вдруг Зекинью с его затрапезным видом бродяги вздумал испортить общую картину! Маноло, увидев его среди гостей, да ещё и беседующим с Эулалией, пришёл в ярость.
— Как ты сюда попал, босяк? — набросился он на Зекинью, пытаясь оттеснить его к воротам. — Это она тебя пригласила? — кивнул он на дочь.
— Нет, но я был бы не прочь: она очень красивая! — озорно усмехнулся он. — У неё грудь как коровье вымя!
Зекинью всерьёз полагал, что делает Эулалии комплимент, поскольку в тех краях, где он вырос, к коровам относились с большим почтением. Маноло же воспринял это как оскорбление его собственной дочери и пинками вытолкал Зекинью на улицу, выкрикивая при этом ругательства и угрозы:
— Мать твоя дойная корова! Убью гада! Держите меня, иначе я его убью!..
Переночевать Зекинью решил вблизи церкви: здесь его уж точно никто не обидит, здесь он под надёжной защитой!
Но утром его растолкал грозный полицейский:
— Эй, бродяга, вставай! У тебя есть документы? Показывай, живо, иначе я упеку тебя за решётку!
— Да— да, сейчас, — сказал Зекинью и пустился наутёк.
— Стой! Держите его! — закричал бегущий вслед за ним полицейский, поняв, что уступает в скорости Зекинью.
В это время Эзекиел как раз открывал свой магазин, и Зекинью, проворно юркнув в открытую дверь, спрятался там под прилавок.
Эзекиел увидел его, но не выдал полицейскому, когда тот спустя минуту тоже вбежал в магазин.
— Спасибо, сеньор, у вас доброе сердце, — поблагодарил Зекинью Эзекиела. — Поверьте, я не разбойник, у меня просто украли деньги и документы.
Эзекиел не только поверил ему, но и подсказал, как найти отель Жонатана.
Отыскав отель, Зекинью узнал у швейцара, что Фарина недавно уехал и вернётся, вероятно, только вечером.
— Но ты не вздумай весь день ошиваться возле двери, — также предупредил его швейцар. — Уйди подальше отсюда, а то можешь и за решётку загреметь!
«Все угрожают мне решёткой», — пригорюнился Зекинью, но указание швейцара выполнил, пришёл к отелю снова только вечером, а тут опять осечка!
Ждать Фарину всю ночь на другой стороне улицы он тоже не смог — его неудержимо клонило в сон. Отыскав тёмное местечко в каком— то сквере, Зекинью прикорнул там, а когда на рассвете вернулся к отелю, то увидел, как Фарина садится в автомобиль.
— Сеньор Фарина! Сеньор Фарина! — закричал он, срывая голос, но автомобиль уже тронулся с места...
Выяснив, что Фарина уехал не только из отеля, но и вообще из Сан— Паулу, Зекинью совсем опечалился. Теперь у него только оставалась надежда на биржу труда, о которой говорил Винченцо. Но там Зекинью ждало новое разочарование: во— первых, для поступления на работу были нужны документы, а во— вторых, от него шарахались даже безработные, не желая иметь ничего общего с бродягой.
Так Зекинью понял, что ему непременно нужно раздобыть хотя бы чистую одежду и башмаки. А поняв это, он совершил первую в своей жизни кражу: влез через окно в чужой дом, пообедал там, как следует, переоделся в приличный костюм, и даже башмаки хозяина оказались ему впору.
Правда, когда он вылезал обратно из окна, его заметили, и чуть было не схватили. Спасло Зекинью только его умение быстро бегать.
Избавившись от погони и отдышавшись, он пошёл в магазин к Эзекиелу, собираясь попросить у него хоть какую— нибудь работу, но там вместо отца была Камилия. Зекинью стал говорить ей, что хочет заработать денег только на обратную дорогу до фазенды, а в другом месте его никто не возьмёт без документов...
— Нам тоже не нужны проходимцы, — отрезала Камилия и, также пригрозив Зекинью полицией, велела ему убираться вон.
Прошло несколько дней, прежде чем Зекинью повезло встретить в этом городе ещё одного доброго человека. И этим человеком оказалась Мадалена.
Зекинью увидел её в церкви. С некоторых пор он приноровился отдыхать здесь днём, удобно устроившись в уголке на лавке. Ухитрялся незаметно дремать даже во время мессы, а тут вдруг захрапел, перекрывая своим храпом проповедь священника. Все присутствующие посмотрели на Зекинью с осуждением, и только взгляд Мадалены был сочувствующим, жалостливым.
Она держала за руку маленького Томаса, чью мать как раз и отпевали в этот момент в церкви. Матильда умерла сразу после разгона митинга. Вдвоём с Ниной они бежали по улице, спасаясь от конной полиции, Матильда потеряла много сил, и, когда опасность уже миновала, сердце несчастной ткачихи остановилось. Она умерла прямо посреди улицы на руках у Нины. Жозе Мануэл, услышавший о беспорядках на фабрике и поспешивший туда, опасаясь за Нину, подоспел вовремя. Он не только помог Нине отвезти тело Матильды в часовню при церкви, но и взял на себя организацию похорон.