— На этот раз мы поступим иначе, — жёстко сказала Камилия. — Упрячем в тюрьму профсоюзных заводил, чтобы они больше не возвращались сюда и не мешали нам работать. Твой дядя сможет этому поспособствовать?
— Я поговорю с ним, — пообещал Умберту. — Назову ему имена особо ярых активистов. Но как быть с Тони? Ты намерена и его отправить в тюрьму?
— Да, холодпо ответила Камилия. — Я сделала для него всё возможное. Отдала ему свою любовь. И что же получила взамен? Теперь он хочет сделать меня нищей!
— Верно, говорят, что нет ничего страшнее, чем брошенная женщина, позволил себе заметить Умберту.
Камилия на мгновение смягчилась:
— Я не знаю, правильно ли поступаю... Но я не могу потерять единственное, что у меня осталось, — деньги, отцовский дом и эту фабрику.
Тони тоже не просто далось решение открыто выступить против Камилии. Он даже всерьёз подумывал о том, чтобы не пойти на фабрику во время забастовки. Ведь его присутствие там не обязательно. Репортаж о забастовке он смог бы, потом написать и со слов ткачих или Жакобину. А тут ещё и у отца назначен очень важный концерт именно на этот день — впервые в жизни он будет выступать в большом филармоническом зале. Для него это грандиозное событие, и он мечтает, чтобы Тони с Марией, а также дона Мариуза сидели в первом ряду и слушали его.
— Я буду играть только для тебя и для моих близких, — сказал он Тони. — Ты не подведи меня, обязательно приди. Жаль, что твоя мама не дожила до этого счастливого дня. Как я хотел бы увидеть её в первом ряду вместе с тобой!..
Тони пообещал Дженаро и Марии непременно присутствовать на концерте, который должен был состояться вечером, а с утра всё же поехал на ткацкую фабрику.
Там, у ворот фабрики, ему пришлось провести весь день. Инициаторы забастовки пришли туда задолго до начала смены и выстроились у входа с плакатами, гласившими: «Долой эксплуатацию!», «Требуем уменьшения рабочего дня!», «Дайте нам время видеть наших детей!».
Шедших на работу ткачих они останавливали, приглашая их присоединиться к забастовке и не пуская внутрь фабрики. Несознательных уговаривали, взывая к их совести и чувству пролетарской солидарности. Как правило, те поддавались на уговоры — никому не хотелось быть штрейкбрехером. Прорваться сквозь пикет отважилась только Эулалия, но и для неё клеймо штрейкбрехера было крайне неприятно, поэтому она расплакалась, придя в пустой цех к своему станку.
Камилия прошла на фабрику с чёрного хода, опасаясь гнева бастующих, и так же ушла оттуда — по настоянию Умберту.
— Во— первых, я видел среди бунтарей твоего бывшего мужа, — сказал он, — а во— вторых, и в— главных, твоё присутствие будет дополнительно раздражать ткачих. Они считают тебя источником всех своих бед, потому что с твоим приходом на фабрику их положение и впрямь сильно ухудшилось. Поезжай домой. Тут может завариться очень крутая каша!
— Они не посмеют напасть на меня!
— Профсоюзные заводилы — нет. Но всегда найдётся кто— нибудь не в меру горячий, и тогда полетят камни, — пояснил Камилии Умберту, и она его послушалась.
Ципора всполошилась, увидев её дома в неурочный час:
— Что случилось? Почему ты вернулась так рано? Я слышала по радио, что у вас на фабрике бунт!..
— Поэтому я и уехала оттуда. Ткачихи меня ненавидят, и при мне обстановка может накалиться ещё больше, — пояснила Камилия.
Ципора заохала, запричитала, а потом вдруг спросила, там ли Тони. Услышав положительный ответ, расстроилась ещё сильнее:
— Что же ты наделала? Какой ужас! Ты вызвала полицию, и она покалечит Тони!
— Полицию вызвала не я, а Умберту, и она приедет ещё не скоро. Может, к тому времени страсти улягутся, и смутьяны сами разойдутся по домам.
Камилия беззастенчиво лгала, чтобы успокоить мать. На самом же деле она прекрасно знала, что в списке смутьянов, подлежащих аресту, имя Тони значилось одним из первых.
— А если не разойдутся? — продолжала беспокоиться Ципора. Что будет тогда? Ты не боишься за Тони?
— Я больше не желаю слышать о нём! Он получил от меня всё, что хотел, а потом выбросил, как тряпку. Я просила его встать на мою сторону — он отказался. Пусть теперь пеняет на себя! А я надену своё лучшее платье и пойду на концерт с Конопатым. Сегодня будет день моего торжества.
Шеф полиции — капитан Рамиру — был ярым противником всяческого вольнодумства, поэтому с удовольствием согласился помочь родственнику в разгоне забастовки. Особенно же его вдохновила возможность арестовать Тони Ферьяно — этого наглого писаку, сеющего смуту своими злобными статейками!
— У меня давно руки чешутся на этого типа, — сказал он Умберту. — Я буду счастлив, засадить его за решётку и выбить из него всю коммунистическую дурь!
По плану, разработанному капитаном Рамиру, полиция должна была появиться на фабрике в конце дня, когда забастовщики устанут, проголодаются, а многие и падут духом. В этом случае с ними будет легче расправиться.
Таким образом, бастующие стояли с плакатами у ворот фабрики, а полиция к ним не спешила, и Рамиру занимался своими обычными повседневными делами. В частности, он беседовал с посетителем, который заранее договорился с ним об аудиенции. Этим посетителем был ни кто иной, как Фарина.
— Я получил ваше послание и ждал вас, — любезно встретил его Рамиру. — Правда, сегодня у нас много экстренных дел: смутьяны пикетируют фабрику, требуется наше вмешательство.
— Если вы очень заняты, я могу прийти в другой раз, — проявил понимание Фарина.
— Нет— нет, я же говорю, что ждал вас, — повторил Рамиру. — Вы у нас желанный гость. Насколько мне известно, у вас имеются хорошие связи с итальянскими фашистами, а многие из нас тоже убеждённые сторонники фашизма. Нам вас рекомендовали.
— Благодарю, — вежливо склонил голову Фарина. — У меня к вам очень простая просьба. Неподалеку от моей фазенды в полиции служит некто комиссар Омеру. Он хотел бы получить перевод на службу в Сан— Паулу.
— Я его не знаю, — сказал Рамиру.
Фарина пояснил ему подчёркнуто многозначительным тоном:
— Он оказал мне важную услугу, а долг платежом красен.
Рамиру согласно кивнул:
— Посмотрим, что можно сделать. Но добиться перевода в Сан— Паулу не так просто, это может занять несколько месяцев.
— Разумеется, это не просто, — поддержал его Фарина. — И всё же я могу передать ему, что вы обещали устроить перевод?
— Да.
— Премного благодарен, — чопорно поклонился Фарина. — Не смею больше вас задерживать. Занимайтесь своими смутьянами. Желаю вам успеха.
Вполне довольный результатом беседы, он направился в отель, где собирался немного отдохнуть перед вечерним концертом в филармонии, на который его пригласил Жонатан.
— Всё в порядке, завтра я смогу спокойно отправиться домой, — сказал он Жонатану. — У меня, на сей раз, было здесь только одно дело, зато очень важное. И я с ним успешно справился!
Суть этого важного дела заключалась в том, что ещё до отъезда в Сан— Паулу Фарина уговорил Омеру вновь арестовать Маурисиу за убийство, пообещав взамен перевести ко¬миссара на службу в город. Честный, неподкупный Омеру не смог устоять перед таким соблазном и согласился пойти на поводу у Фарины. А тому оставалось только употребить свои мощные связи, имевшиеся у него в Сан— Паулу, что он с успехом и сделал.
Находясь в прекрасном расположении духа, Фарина не отказал себе в удовольствии побывать на концерте Дженаро, чьё исполнительское мастерство пленило его ещё при первом знакомстве. Общаться с пианистом лично он не собирался, вполне резонно предполагая, что после той грабительской сделки с Марией Дженаро считает его подлецом и даже не подаст ему руки. Но можно ведь просто посидеть в зале среди публики и послушать прекрасную музыку!
Войдя в фойе концертного зала, Фарина поспешил раствориться в толпе, не желая также встретиться здесь и с Марией или Тони, которые наверняка придут послушать Дженаро. Однако остаться незамеченным Фарине не удалось, его окликнула Жустини, пришедшая сюда вместе с Малу, которая пс могла пропустить столь важного события и жизни обожаемого ею Дженаро.
Поприветствовав Фарипу, Жустини сказала ему с вызовом:
— Надеюсь, ты не будешь шарахаться от меня, как все эти добропорядочные сеньоры, которые прошли через мою постель, а теперь делают вид, будто не знакомы со мной!
— Нет, я не из их числа, — улыбнулся Фарина. — Позволь предложить тебе руку.
— Это потому, что ты здесь без жены, — сказала Жустини, подставляя, впрочем, ему свой изящный локоток.
Так, рука об руку, они и прошествовали в зал, где их увидела Мария.
— Какая наглость! — воскликнула она. — Посмотрите на эту пару, дона Мариуза! Они посмели прийти на концерт сеньора Дженаро, но я сейчас выставлю их отсюда с позором!
Мариуза крепко ухватила её за руку.
— Ни в коем случае, Мария, успокойся! Сегодня особенный вечер, не надо его портить.
— Да, вы правы, — согласилась Мария. — Это у меня нервы взыграли из— за Тони. Почему он до сих пор не пришёл? Ведь обещал же! Где он сейчас? Я слышала по радио, что на ткацкой фабрике опять начались волнения. Наверняка он там! Хоть бы, на сей раз, его не ранили.
— Не надо думать о худшем, — посоветовала ей Мариуза. — Даст Бог, с Тони всё обойдётся. А вот по отношению к отцу он поступил действительно бессовестно. Сеньор Дженаро так мечтал увидеть его в первом ряду! И что же он сейчас увидит со сцены? Пустое место рядом с тобой?! Боюсь, он не простит этого Тони...
Мария слушала её вполуха, пристально наблюдая за входящими в зал людьми. Она ещё не потеряла надежды увидеть среди них Тони.
Но вместо него увидела Камилию, входившую в зал под руку с Самуэлом, и — чего только не бывает в жизни! — обрадовалась ей. Если Камилия здесь, значит, на фабрике у неё всё спокойно. Бастующие помитинговали и разошлись, на сей раз им удалось избежать схватки с полицией, и, слава Богу! Только вот где же Тони?..