Да, война близко подошла к Москве. Лица людей тревожны и суровы. По улицам медленно ползут трамваи. Метро не работает. На станциях и в тоннелях жители столицы прячутся от бомбежек. Трудные, суровые дни. Люди внимательно слушают сводки Совинформбюро.
Владимир ехал на автомашине в резервную бригаду. За его плечами трудный опыт первых полетов, он видел, как гибли товарищи, друзья. И теперь у него одно желание — скорее попасть в свою часть, а там на самолет и в бой... Вот и дом, где разместилась бригада. Во дворе, в казармах сотни людей.
Лейтенанта Иконникова вызвал штабной майор и сразу приступил к делу:
— На каком самолете воевали?
— На тяжелом бомбардировщике, — ответил Володя.
— Пойдете в полк штурмовиков, они нам до зарезу нужны.
— Я же никогда не летал на Ил-два.
— Два-три полета — и научитесь.
— Но моя часть стоит недалеко от Москвы. Через сутки я уже смогу летать на задания, — настаивал лейтенант.
— Приказ не обсуждают, поедете в штурмовой полк, — строго сказал майор и вручил какую-то бумагу.
Владимир не посмотрел на нее, сунул в карман гимнастерки и вышел из кабинета.
Первый раз за свою службу в авиации Иконников ослушался приказа. Он не поехал к штурмовикам, а направился в свою часть. Через несколько суток Владимир был уже на месте. Иконникову показали, где находится штаб пятой эскадрильи. С волнением он подходил к приангарному зданию. В дверях столкнулся с командиром эскадрильи капитаном Голубенковым.
— Кого я вижу! Володя!.. — воскликнул Иван Васильевич, обнимая летчика. Он потащил его в штабную комнату. Все, кто находился там, с волнением зашумели:
— Иконников притопал!
К нему бросились боевые друзья — летчик Владимир Грунявин, штурманы Николай Левкин, Федор Марков.
— Молодчина!.. Вернулся!.. Вот здорово!.. — наперебой восклицали они.
— А где же Иваны твои, Талагаев и Белоус? — спросил комэск.
— Оба убиты в воздушном бою. Сам еле выбрался из горящего самолета, был ранен. От Вильно до Волоколамска пробирался больше двух месяцев. Потом госпиталь, гангрена левой руки. Хотели ампутировать — не дался...
В комнате наступила гнетущая тишина. Голубенков, вытирая худое, со впалыми глазами лицо платком, тихо, как на поминках, сказал:
— В том бою под Вильно мы потеряли лучшие экипажи... Погиб и храбрейший летчик комиссар Владимир Иванович Догадин. Это случилось совсем недавно при перегонке самолета на свой аэродром.
— Но в нашем полку есть первые Герои Советского Союза, слыхал о них, Володя? — желая разрядить обстановку, спросил капитан Марков.
— О полетах на Берлин и о Героях я еще в госпитале слышал. Заслуженную награду получили все: и Малыгин, и Крюков, и Щелкунов, — сказал Иконников и тут же спросил: — А как же с полетами? Враг рвется к Москве, сам видел, какой страшной опасности подвергается столица. Может быть, мне дать несколько провозных — и в бой? — сверкая глазами, продолжал Иконников.
— Понимаю тебя, Володя, но придется подождать, — ответил Голубенков. — В нашей эскадрилье в строю четыре самолета, в полку — двенадцать. Приказывают посылать на задание самые опытные экипажи...
Жили мы в гарнизоне в добротных четырехэтажных кирпичных домах, подступавших к молодому леску. В одном из них, в большой комнате, где располагались штурманы, поселился Иконников. Он быстро сошелся с ребятами, вместе с ними проводил время. Часто по вечерам к ним заглядывали летчики, ожидавшие новых машин. Но самолетов не было. Нередко к ним заходил и майор Юспин. Он любил летчиков и старался общаться с ними не только во время служебных дел. Теплым товарищеским словом он подбадривал сослуживцев, вселял в них уверенность в победе над фашизмом. И мы с удовольствием слушали его.
Однажды, проходя мимо дома, где жил летный состав, Юспин услышал музыку. Зашел в комнату и остановился у двери. Вокруг игравшего на мандолине штурмана Петра Шевченко собрались офицеры, разучивая заунывную песню. Ее запевал Володя Иконников, товарищи разноголосо подпевали. Песня не получалась. Тогда Владимир взял у Петра инструмент и запел:
Перебиты, поломаны крылья,
Диким воем моторы гудят —
Экипаж из родной эскадрильи
Над объектом подбили опять...
— Забавная песня! На злобу дня, так сказать, — громко произнес майор. Все встали.
— Вольно! — махнул рукой Юспин. Улыбнувшись, сказал: — Слова песни, конечно, Владимира Иконникова, а вот, чья музыка, ума не приложу.
— Народная! — послышались голоса.
— А песню «Широка страна моя родная» знаете? — спросил он.
— Очень хорошо знаем, товарищ командир.
— Ну, если так, запевай Петро, — обратился он к Шевченко.
Зазвенели струны мандолины. Штурман запел, сначала тихонько, а потом его голос стал набирать силу. Песню подхватили все, кто был в комнате.
— Прекрасная песня, — тихо произнес Юспин, когда смолкли голоса. — За душу берет! Фашисты мечтают, что все это мы отдадим им: и леса, и реки, и нашу великую землю, по которой проходит как хозяин советский человек! Так, что ли?..
— Дудки! — крикнул кто-то.
— Мы будем жестоко драться с погаными гитлеровцами!..
— Вот это правильно! — одобрительно сказал Юспин. И когда Виталий Кириллович, попрощавшись, стал уходить, Иконников успел спросить:
— А когда же пошлете нас в бой?
— С завода, из летных школ ждем машины. Думаю, все вы еще налетаетесь вдоволь, — ответил Юспин и, улыбнувшись своей мягкой улыбкой, добавил: — А сейчас набирайтесь сил, не вешайте носа.
Днем из окон нашего дома был виден весь аэродром: взлетно-посадочная полоса, рулежные дорожки и самолетные стоянки, где укрывались в капонирах, затянутых маскировочными сетями, крылатые машины. По северной стороне расположились приангарные здания — в них обычно шла подготовка экипажей к полетам.
Гул авиационных двигателей не прекращался с утра до поздней ночи. Отсюда наносили удары по врагу и штурмовые эскадрильи. Изредка вылетали одиночные самолеты — воздушные разведчики. С этого подмосковного аэродрома интенсивно действовали и наши смешанные эскадрильи капитана Голубенкова и старшего лейтенанта Нестеренко.
С нескрываемой завистью провожал нас в полет Иконников. Владимиру летать все еще не разрешали. После длительного перерыва в летной работе он должен пройти проверку техники пилотирования. А комэск Голубенков был все время в полетах. Как-то, поймав капитана на стоянке, Володя попросил его слетать с ним.
— Мне сейчас совсем не до этого! — ответил командир. — Получили новое задание — бомбить вражеские войска. — Но, посмотрев в полные мольбы глаза лейтенанта, добавил: — Ну, хорошо! С вами полетает на спарке Виталий Кириллович. Я уже как-то говорил с ним. А сейчас объяви всем экипажам, чтобы собрались в классе.
Иконников и штурман Шевченко быстро оповестили летчиков и вместе с ними пришли на командный пункт эскадрильи. Здесь уже находились Юспин и Голубенков.
— Поступило очередное задание — ударить по скоплению войск противника на западной окраине Вязьмы, — начал Виталий Кириллович. — На эту цель пойдет звено старшего лейтенанта Нестеренко. Высота бомбометания семьсот метров. Полет туда и обратно на малой. Ясно?
— Ясно! — отозвался Нестеренко.
— Забирайте звено и готовьтесь. Вылет по сигналу.
Звену старшего политрука Рыцарева было приказано нанести удар по эшелонам на железнодорожном узле Калуга. Капитану Голубенкову предстояло действовать по танкам противника в составе звена.
Мы с лейтенантом В. В. Уромовым идем справа в звене Голубенкова, экипаж лейтенанта Кайнова — слева. Когда уходили к самолетам, я видел, как комэск подошел к Юспину и, кивнув в сторону стоящих в углу Иконникова и Шевченко, что-то сказал. А через минуту-другую майор подозвал к себе летчика и приказал:
— Разыщите техника звена Полуйко и передайте, чтобы подготовил к полету спарку. Полечу с вами на проверку техники пилотирования.
— Есть разыскать техника! — Иконников сорвался с места и скрылся за дверью.
Через час, когда боевые звенья вылетели на задание, садясь в инструкторскую кабину, Юспин спросил лейтенанта;
— Какой перерыв?
— Больше четырех месяцев.
— От кабины-то не отвыкли?
— Нет. Я часто приходил на стоянку и тренировался.
— Тогда приступайте к запуску, выруливайте — и в воздух! — весело сказал командир, занимая место инструктора в спарке.
Юспин сделал с Иконниковым три полета по кругу, сходил в зону пилотажа и дал команду заруливать машину на стоянку. Когда летчики вышли из кабин, Иконников, приложив руку к шлему, спросил:
— Товарищ майор, разрешите получить замечания?
— Ну что ж, все совсем не так, как в вашей песне «Перебиты, поломаны крылья...». Моторы гудели не «диким воем», а работали вполне нормально, — улыбаясь, начал Юспин, потом серьезно добавил: — Летаете вы хорошо. Принесите в штаб летную книжку, я сделаю там соответствующую запись.
— А как с боевым заданием? — осмелев, спросил лейтенант.
— Пригонят самолеты — первый будет ваш, — заверил командир.
Весь этот день и вечер Иконников и Шевченко не расставались. Они мечтали о совместных полетах. Шевченко вдруг спросил летчика:
— А откуда ты родом, Володя, где учился?
— С Урала я, из Свердловска. Там закончил аэроклуб, потом Пермскую и Энгельсскую летные школы. — Летчик неожиданно громко рассмеялся. Потом, успокоившись, продолжал: — Не обращай внимания на мой неуместный смех. Это я вспомнил, как меня из-за малого роста отовсюду гнали.
— Как это гнали? — удивился штурман.
— А вот так; пойду на врачебную комиссию, мне сразу отвальную — росточком не вышел, в авиацию не годен. Так было в аэроклубе, так повторилось и в летной школе. Но я не отступал, требовал, чтобы меня приняли. Нашлись тогда хорошие люди — приняли. Правда, с подушками на сиденье летал, педали каждый раз переставляли. Но уж я-то всегда старался: с отличием закончил аэроклуб, первоначалку в Перми по первому разряду, а потом и школу в Энгельсе. Перед войной прибыл к вам в полк. И вот в первом же вылете меня сбили...