крывалась огнем пятнадцати зенитных батарей. Чтобы нанести эффективный удар и самим не понести потерь, экипажам нужно было точно выйти на объекты, произвести правильный и своевременный противозенитный маневр и находиться на боевом курсе самое минимальное время.
Перед вылетом Иконников и Шевченко договорились обо всех деталях действий в воздухе. И вот теперь, подходя к цели, Шевченко дважды промерил ветер и сказал командиру:
— Нас будет сносить влево градусов на десять.
— Понял, — отозвался Иконников и удовлетворенно отметил про себя, что все-таки штурман хорошо знает свое дело.
В том полете на Гомель нашему экипажу пришлось выполнять роль осветителя и контролера. Николай Рыцарев вел машину с трехминутным интервалом перед колонной бомбардировщиков. Зайдя на цель с наветренной стороны, я сбросил сразу десять осветительных бомб. Через тридцать секунд взрыватели сработали, и десять факелов повисли над городом. Железнодорожный узел был высвечен особенно ярко. На его путях стояло около двенадцати составов. Неожиданно вспыхнули прожекторы, заработали зенитки.
Чтобы не мешать товарищам, наш экипаж с набором высоты ушел в сторону от объекта удара и стал наблюдать за бомбометанием. Вот на путях разорвалась первая серия бомб. Некоторые из них угодили в состав, и тотчас вспыхнул большой пожар.
— Это Иконников с Шевченко действуют, — кричит мне Рыцарев. — Приказано ударить в час ноль-пять, и они тут как тут.
За первым экипажем сбросили бомбы второй, третий... Снова зажглись над целью «люстры». Их мастерски повесил штурман Степан Анисимов. И опять посыпались фугасные бомбы. Они рвутся на станции. В 1 час 09 минут серия бомб попала во второй состав. В воздух взметнулся огромный столб огня.
— Хорошо стукнул! — подал голос наш стрелок-радист Сергей Пузанов.
Для нашей эскадрильи условия бомбометания значительно облегчились. Пожары на узле давали хороший ориентир и позволяли штурманам хорошо прицеливаться. Почти все бомбы, если не считать небольших отклонений, падали на путевое хозяйство железнодорожного узла.
Вернувшись с задания, летный состав собрался в землянке. На этот раз героями боевой ночи были Шевченко и Иконников. Хорошо действовали и экипажи Бориса Кочнева, Дмитрия Бобова, Сергея Карымова, Вячеслава Кибардина, Николая Белоусова, Василия Вериженко, Семена Оношко, Алексея Болдырева, Антона Шевелева. Они точно ударили по узлу и нанесли большой урон противнику. А экипаж старшего лейтенанта Брысева со штурманом Селиным прямым попаданием взорвал состав с боеприпасами.
— Это Иконников с Шевченко помогли нам, — как бы оправдываясь, говорил Василий Селин. — Вижу; пожар на узле, ну и прицелился как надо...
— Да и осветители не подкачали, — добавил капитан Брысев.
— Одним словом, молодцы!
В ночном полете
На третий день войны в неравном воздушном бою бомбардировщик, который обслуживал техник-лейтенант Яков Леденев, был сбит. С того дня так и прозвали его безлошадным. Молодой, энергичный Яков не хотел оставаться без дела, рвался туда, где погорячей. Да и счет к фашистам был у него свой — потерял в Западной Украине родных.
В полку в то время не хватало воздушных стрелков. И Яков попросился летать. Просьбу его удовлетворили, но на боевое задание выпустили не сразу. Сначала заставили освоить основы воздушной стрельбы, изучить оружие, обжить кабину. Только потом Леденева назначили в экипаж командира звена лейтенанта В. М. Кайнова.
Экипаж получил боевое задание нанести бомбовый удар по рижскому аэродрому, на который только что сели несколько десятков бомбардировщиков Ю-88.
...Тихо угасал безоблачный день, постепенно спадала изнуряющая жара. Солнце медленно опускалось за горизонт, наступали летние сумерки. На какие-то минуты аэродром затих. Экипажи находились на стоянках и ждали сигнала к вылету. Вскоре к самолету лейтенанта Кайнова подъехала полуторка. Из кабины высунулось худое, озабоченное лицо парторга полка Константина Вяльдина.
— Принимайте пачки с листовками! — торопливо крикнул он.
Стрелок-радист Иван Размашкин и Яков Леденев быстро взяли из кузова по нескольку пачек и понесли в кабину. Чтобы не нарушить центровку самолета, они уложили листовки возле бомболюков и занялись предполетной подготовкой своих рабочих мест. По приказанию командира Размашкин развернул в сторону леса башню и дал пару коротких очередей. Гулкое эхо разнеслось над аэродромом — пулемет готов к бою!
До вылета оставалось чуть более десяти минут. Кайнов собрал под плоскостью экипаж и, как всегда он говорил, «давал напутствие». Молодой, белокурый, с улыбчивым лицом лейтенант стоял в окружении боевых товарищей и рассуждал:
— Мы все составляем боевой экипаж. Связаны одной нитью, и жизнь каждого зависит от внимания и умения другого. Один за всех, и все за одного. Ясно?
— Ясно, товарищ командир, не в первый раз летим, — улыбаясь, ответил Размашкин.
— Тебе, Иван, может, и ясно, а мне не совсем. Штурман Митя Гаврюшин в прошлом полете ранение получил, лежит в госпитале, а с нами на задание идет Левкин. Вот я и хочу знать, готов ли Николай Иванович к ночному полету.
Левкин был сбит над целью в Прибалтике и недавно прибыл в часть. Запасных штурманов не оказалось, и старшему лейтенанту в самый последний момент приказали лететь с Кайновым. Сейчас, переступая с ноги на ногу, держа в руке шлемофон, он не спеша ответил:
— Ночью летал. И к этому полету готов. У меня свои счеты с фашистами.
— Вот это по-нашему! — с восхищением сказал командир экипажа. И, сменив тон, продолжал: — Ты, Николай Иванович, случайно, не родственник технику самолета Левкину?
— Нет, мы просто однофамильцы.
— Так-так. — Кайнов быстро повернулся к Леденеву, спросил: — А какой настрой у нашего техника-стрелка?
— Как всегда, боевой, — твердо ответил Яков.
— Вот теперь все ясно, — весело сказал Кайнов и тоном приказа добавил: — По местам!
Экипаж находился в кабинах, когда с КП был дан сигнал к запуску. Вскоре тяжело груженные машины вырулили на старт. Кайнов притормозил, поочередно прожег свечи моторов. Секунда — и машина, ускоряя бег, устремилась во тьму. Вот она уже оторвалась от земли, и тотчас в мотогондолах стукнули стойки шасси, сев на верхние замки. Порядок. Минуту-другую бомбардировщик идет с набором высоты. По сигналу штурмана Кайнов развернул самолет на заданный курс. Размашкин доложил на КП о времени взлета и отхода от исходного пункта маршрута. Потом поудобней уселся на выдвижном пятачке верхней башни, прильнул к прицелу пулемета. Леденев, в свою очередь, вставил в люк нижнюю пулеметную установку и лег рядом на мягкий мат, покрывающий бронеплиту.
Экипаж летит в безлунную ночь. Небо прикрыто высокими перистыми облаками. Темно как в подвале. Кое-где сверкнет огонек и погаснет. И не разберешь сразу где — на земле или в воздухе. Левкин пристально смотрит вниз, волнуется: «А вдруг собьюсь с курса и не выйду на цель?.. Тогда все мои заверения окажутся пустой болтовней». Но тревога была напрасной. Глаза его постепенно привыкли к темноте. Теперь он отчетливо видел землю с ее причудливыми ночными ориентирами. Совсем хорошо! Ночью-то куда лучше летать: ты все видишь, а самолет только по звуку угадывают с земли...
Замигала сигнальная лампочка. Послышался бодрый голос командира экипажа:
— А как чувствуют себя наши огневики? Вы не уснули там? Почему не докладываете о воздушной обстановке?
— У нас порядок! — отозвался Размашкин.
— Скоро будет линия фронта, — доложил Левкин. — До цели около часа полета.
— Понял! — ответил Кайнов и выключил переговорное устройство.
И опять наступила тишина. Ровно поют свою могучую песнь моторы. Бомбардировщик уверенно преодолевает пространство. Послышался голос Левкина:
— Слева большая река и какой-то город! Только успел штурман произнести эти слова, как впереди по курсу самолета разорвался снаряд, за ним второй, третий... В воздухе запахло гарью. Кайнов энергично отвернул вправо, но и там, ослепительно сверкая, рвались снаряды. Тогда летчик с резким снижением вывел машину из зоны обстрела.
— Откуда такой фейерверк, штурман? — спросил Кайнов.
— Ошибся малость, командир, — виновато отвечал Левкин. — Невзначай вышли на Двинск.
— Да за эту «малость» можно опять к фрицам угодить.
Штурман замолчал. Затем, уточнив местонахождение, Левкин дал курс на цель. Вскоре экипаж обнаружил ее по вспышкам зенитных снарядов, по лучам прожекторов и по горящим САБам. Все внимание членов экипажа приковано к объекту удара.
На земле что-то горело и взрывалось, и от этого блекли прожекторы, взбудораженные перистые облака светились мрачным бордовым светом. На какой-то миг становились видны повисшие в воздухе самолеты, шапки взрывавшихся зенитных снарядов. С немецкой педантичностью обшаривают небо прожекторы, и снова под самолетом рассыпаются колючие искры зенитного огня. А на земле в черте вражеского аэродрома рвутся серии осколочных и зажигательных бомб. В эти минуты прозвучал уверенный голос Левкина:
— Боевой двести тридцать!
— Засек, двести тридцать, — ответил летчик. Штурман прильнул к окуляру прицела:
— Право пять! Так!
Кайнов не дышит, вцепившись в штурвал. Он должен, он обязан не допустить схода самолета с боевого курса. Иначе все пойдет насмарку.
Яркий луч прожектора ударил летчику в глаза. Проскочил, остановился, стал шарить. Кайнов вобрал голову в плечи, сжался в комок. Вот он, этот луч, чуть правее натолкнулся на другой бомбардировщик. И тотчас же склонились к нему другие прожекторы, взяли соседа в пучок. Разом к самолету потянулись трассы зенитных снарядов...
А Левкин ничего не замечает. Через окуляр прицела он видит летное поле, стоянки самолетов. Во многих местах уже пылают пожары. «Вот мы сейчас новый засветим!»
— Сброс! — кричит Левкин.
Экипаж почувствовал запах пироксилиновых патронов, ощутил легкие толчки — это отрывались от замков бомбы и стремительно летели вниз, И вот радость — бомбы рвутся на стоянке!