Особенно недопустимо было ошибиться нашему экипажу. Сбросив первыми зажигательные бомбы, мы с капитаном Ивановым должны были дать идущим за нами бомбардировщикам хорошо видимую с воздуха точку прицеливания. Чтобы добиться этого, мне пришлось на карте крупного масштаба заранее проложить линию боевого курса, произвести много навигационных и бомбардировочных расчетов. В районе цели я точнейшим образом измерил силу в направление ветра, для заданной высоты бомбометания рассчитал угол прицеливания.
— Наш экипаж подходил к цели в то время, когда штурман капитан Хорьков уже сбросил первую серию САБов. Зенитчики противника открыли по ним ураганный огонь. Нам оставалось лететь до узла считанные минуты. Но вдруг мы услышали тревожный голос воздушного стрелка Петра Кораблева:
— Снизу сзади вижу самолет.
Иванов приказал Кораблеву и Дегтяреву продолжать наблюдение и опознать самолет. Вскоре стрелок доложил, что ясно видит двухкилевой вражеский истребитель.
— Под нами сзади «мессершмитт», — подтвердил старшина Дегтярев.
Как-то сразу смолкли зенитки. И тут же, словно по команде, наши стрелки первыми открыли огонь по истребителю. Фашист огрызнулся, справа от нас прошло несколько разноцветных трасс. В этот момент Иванов выполнил несколько сложных эволюции, и истребитель потерял нас из виду.
— Продолжать наблюдение! — крикнул командир и, как будто ничего не случилось, как по линеечке повел корабль боевым курсом. Я быстро прицелился и нажал на боевую кнопку. Десять бомб полетели вниз. Вот они рвутся в центре узла, прямо в гуще составов. Возник один пожар, за ним другой.
— Загорелось! — докладывает сержант Кораблев, которому сквозь открытый нижний лючок видно все, что делается на земле.
И вслед за нашими бомбами одна за другой ложатся на железнодорожный узел серии ЗАБов и ФАБов. Их бросали штурманы Михаил Лобачев, Георгий Логинов, Михаил Шестов, Илья Рыбаков, Фрол Голов, Георгий Антонов, Аркадий Черкашин, Иван Семеняк, Николай Горбунов, Алексей Захаров, Валентин Гацук и Феодосий Мельник. Пожаров над целью становилось все больше и больше. А в воздухе метались огненные трассы...
— Горит! — крикнул Дегтярев. — Слева от нас падает охваченная огнем машина!
— Может, наш? — вырвалось у Кораблева.
— Гадать будем потом! — сердито отозвался Иванов. — А сейчас продолжать наблюдение!
Удар экипажей наших 30, 109, 28 и 108-го полков по железнодорожному узлу Дебрецен был сокрушительным. Но хорошее настроение летчиков было омрачено тем, что домой не вернулись экипаж младшего лейтенанта А. В. Кукушкина, где штурманом был Анатолий Михалев, стрелком-радистом Борис Теплоухов и воздушным стрелком Константин Лытарь, и два экипажа 36-й дивизии. Самолеты, видимо, были сбиты «мессерами».
Ко второму полету на Дебрецен летный состав готовился тщательнее. Всем хотелось учесть урок прошлой ночи, чтобы расплатиться за сбитые экипажи. Очередной налет на железнодорожный узел получился особенно эффективным. Стараясь перехитрить противовоздушную оборону врага, бомбардировщики подходили к цели с разных направлений и на различных высотах. Разрывы бомб были настолько частыми, что глаз не успевал уследить за ними.
В районе станции мы видели два сильных взрыва, которые вскоре превратились в огромные пожарища. А на следующий день нам стало известно, что взрыв на узле вызвал экипаж командира эскадрильи майора Белоусова. Штурман Цетлин прямым попаданием бомб взорвал эшелон с боеприпасами. Герой Советского Союза капитан Ф. Я. Брысев со штурманом майором Н. Я. Стогиным подорвали севернее узла склад горючего.
Как и в первый налет на Дебрецен, в небе рыскали вражеские истребители. Они встречали нас и на маршруте, и на подходе к цели, но помешать выполнению боевой задачи не смогли.
...До конца войны и после нее — почти двадцать лет — мы, однополчане, считали, что все члены экипажа младшего лейтенанта А. В. Кукушкина погибли. Но это было не так. В дни празднования 20-летия Победы на торжества прибыл из Перми бывший стрелок-радист, а теперь инженер завода Теплоухов. Мы были крайне удивлены и обрадованы и потому долго расспрашивали ветерана о том памятном полете на Дебрецен. Вот что рассказал нам Борис Кириллович:
— Тот полет начался для нашего экипажа не совсем удачно. После взлета не убралось левое шасси. Что только не предпринимал командир, но неполадку так и не устранил. Штурман Анатолий Михалев предложил вернуться на аэродром и выяснить причину. «Сядем — не успеем на задание. Так не пойдет», — твердо возразил Кукушкин. И мы пошли дальше по маршруту. Командир связался с командным пунктом. Позвали инженера полка М. С. Прокофьева. Тот дал летчику свои предложения. Кукушкин несколько раз выпускал и убирал шасси, проделывая при этом последовательно все операции. И к нашей радости, «ноги» вскоре убрались.
На Дебрецен мы вышли с небольшим опозданием. Станция была хорошо освещена. Штурман дал летчику боевой курс, и мы зашли на цель. Сильно били зенитки, но Кукушкин вел машину к объекту. В воздухе рыскали истребители противника. После того как мы отбомбились и развернулись домой, нас вдруг атаковал «мессер». Трассы прошли справа. С резким разворотом мы ушли вниз.
Казалось бы, и вся тут история. Мы уже шли домой. И вдруг как гром среди ясного неба сверху по самолету ударила длинная очередь. Снаряды прошили правое крыло. Загорелся мотор. И тотчас мы услышали команду Кукушкина: «Приготовиться к прыжку!» Но в этот момент из темноты вырвалась и прошила наш самолет еще одна огненная струя вражеского истребителя. Она, видимо попала в бензобаки. Самолет взорвался. Меня швырнуло куда-то в сторону. Я стукался о какие-то детали. Только потом сообразил, что лечу вниз в обломках своей кабины. Потянулся за кольцом парашюта, но на груди его не оказалось. Лихорадочно стал искать. Оно оказалось где-то у ног. Дернул — и через несколько секунд парашют вытянул меня из обломков кабины. Не успел поправить лямки и взяться хорошенько за стропы, как ударился о землю...
Быстро вскочил и огляделся вокруг. Сквозь темень ночи все же разглядел, что нахожусь на поляне, окруженной высокими деревьями. Скатал парашют и спрятал в кустах. Только потом заметил, что на ногах нет унтов, а на голове шлемофона. На лбу запеклась кровь. Видимо, сильно ушибся.
В голове рой мыслей: где нахожусь, где боевые товарищи, что с ними? Достал компас, сориентировался и пошел на северо-восток. Лес оказался небольшим, и я скоро вышел в поле. Метрах в ста пятидесяти от меня горел костер. Подумал, что это остатки нашего самолета, побрел к нему. Когда подошел, увидел — догорает какое-то небольшое строение. Вокруг не было ни души. Вернулся в лес, чтоб подождать рассвета. Под утро в том месте, где горела постройка, появилась автомашина с бойцами я офицером. До меня долетела приглушенная русская речь. Бойцы цепочкой подошли к лесу и вскоре обнаружили меня. Старший лейтенант потребовал документы, но у меня с собой ничего не оказалось. Меня доставили, как я потом узнал, в особый отдел штаба восемнадцатой армии Четвертого Украинского фронта...
Все долго молчали. Нарушил тишину генерал Виталий Кириллович Юспин:
— Ну что, друзья, принимаем беглеца в коллектив однополчан?
— Принимаем, — послышались голоса. — Только второго бегства не потерпим, — смеялись ветераны.
Судьба летчика
В заботах и хлопотах, в полетах проходили боевые будни. Только иногда обложные дожди давали летчикам передышку. В такие дни в ожидании вылета мы собирались в своем любимом месте — в землянке и подолгу вели разные разговоры. Они заметно оживлялись, если в них принимал участие наш командир Василий Алексееевич Трехин. Он умел самый, казалось, незначительный факт истолковать, как мы говорили, философски и дать летчикам полезный урок. Поводом для бесед нередко служила прочитанная в газете статья, услышанный по радио боевой эпизод или рассказ бывалого человека. Вот и сейчас молодой летчик Андрей Штанько, прочитав в газете заметку под заголовком «Береги честь смолоду», неожиданно спросил:
— Что же такое честь? Как ее надо понимать нам, воинам?
Никто не решался ответить на этот, казалось, простой вопрос. Заговорил первым Герой Советского Союза капитан Шевелев:
— По-моему, это беспрекословное выполнение воинских уставов и приказов.
— Это дисциплина и порядок во всем, — добавил штурман Антонов.
— А я думаю, честь воина — это безграничная любовь к Родине, готовность встать на ее защиту и, чтобы с тобой ни случилось, бороться с врагом, — как бы размышляя вслух, повел речь майор Уромов. — Служит у нас в соединении очень скромный летчик Николай Калинин. В начале войны он был сбит и попал в плен. Из госпиталя для военнопленных он бежал с товарищем. Они разыскали партизан С. А. Ковпака и почти год воевали вместе с ними. А как сейчас воюет Николай, вы сами знаете. Он лучший воздушный боец и, я думаю, очень дорожит своей воинской честью.
— Да и Штанько так же, как и Калинин, высоко несет честь и достоинство воздушного бойца, — подчеркнул капитан Федоров. — Посудите сами, до войны Андрей учился в аэроклубе, а когда началась война, его призвали в школу механиков. Окончив ее, он пришел в наш полк и наравне со всеми стал трудиться, готовя самолеты к полетам. Так он мог прослужить до конца войны. Но, узнав, что в полку не хватает летчиков, он подал рапорт с просьбой разрешить ему здесь же, на фронтовом аэродроме, освоить тяжелый бомбардировщик. Мы помним, с каким старанием он выполнял каждый тренировочный полет, как ждал того дня, когда его пошлют в бой. А теперь Андрей равный среди нас.
— Ну, ты, Иван, уж слишком хватил! — краснея, возразил Штанько.
— И ты, Андрей, и Николай Калинин, да и большинство из вас, безусловно, служат на войне примером, — поднявшись из-за стола, заговорил командир. — Я горжусь боевой стойкостью наших ребят, их преданностью Родине, готовностью до конца выполнить свой долг. Но, если позволите, расскажу вам о случае, когда летчик споткнулся... Понимаете? Споткнулся. А потом с помощью товарищей нашел в себе силы и мужество исправиться, стать лучшим летчиком в полку.