— Пришел, живой? — выбросив вперед руки, весело заговорил капитан. — А мы тут взгрустнули было, на убыль пошла штурманская гвардия, — в том же тоне продолжал он.
— Что слышно о Белоусове? — с волнением спросил Гончаренко.
— Целехонек твой командир. Вчера пришел, — ответил Шведовский. И, словно спохватившись, добавил: — Лейтенант сказал, что ты без команды покинул самолет. И еще. Находясь над целью, не сбросил бомбы.
— Од так и сказал?
— Да, так и сказал.
— Ну и пусть... Пусть меня считают трусом! — с надрывом и с каким-то вызовом воскликнул Гончаренко. — А я вот пришел... Пришел, чтобы снова летать!..
— Это очень хорошее желание, — с улыбкой вступил в разговор подошедший старший политрук В. И. Догадин. — Только одного желания мало! — Догадин поздоровался с Гончаренко и предложил ему зайти в землянку, тут же распорядился, чтобы вызвали летчика.
Когда Белоусов вошел и сел у противоположного конца длинного стола, Гончаренко заканчивал свой рассказ о полете:
— Истребители в упор расстреливали наш самолет, он уже горел. А потом вдруг стал резко скользить на крыло. Я подумал, что на борту живых нет, ну и махнул в люк...
— А бортовая связь работала? — спросил Догадин.
— Кажется, работала.
— А если точнее?
— И бортовая связь и моторы — все действовало на борту, — стараясь не смотреть в сторону Гончаренко, вставил Белоусов и взволнованно продолжал: — Да, я пытался сбить пламя скольжением, но из этого ничего не вышло. Когда же вывел самолет в горизонтальный полет и был над целью, из кабины штурмана почувствовал сквозняк. Сначала не поверил, пробовал вызвать старшего лейтенанта, но в кабине его уже не было. Тут же я аварийно сбросил бомбы и потом около тридцати минут летел на горящем бомбардировщике на восток. И только в районе города Лудза самолет взорвался, и я по счастливой случайности оказался на парашютных лямках...
— Все это так. Видно, смалодушничал штурман, — спокойно ответил Шведовский. — Но надо ли раздувать этот факт? Гончаренко пришел в полк, будет летать, и, я уверен, неплохо.
— А я не могу летать с человеком, к которому испытываю недоверие. Сердцу не прикажешь, — заключил Белоусов.
Наступила пауза. Гончаренко обвел всех растерянным взглядом, встал и тихо заговорил:
— Да, я, возможно, смалодушничал. Но можно ли утверждать, что я сделал это умышленно, оставив командира одного? Неужто мне хотелось несколько суток добираться на перекладных до своего полка. Сами знаете, бой был тяжелый, обстановка труднейшая. Вот я и не разобрался в ней... А когда выбросился из кабины и увидел, что наш самолет продолжает полет, я испугался. Да, испугался! Но что было мне делать? Я опустился к своим. Прибыл в полк. Даю слово — буду хорошо летать, нещадно бить врага...
— Надеюсь, товарищ старший лейтенант, что вы осознали свой поступок и сделали из этого, я бы сказал, неприглядного случая правильный вывод. Мы не хотим дальше, как сказал Шведовский, «раздувать этот факт». Но надо правильно понять и лейтенанта Белоусова. Он командир корабля, старший в экипаже. Что получится, если кто-то будет самовольничать в бою, не исполнять волю командира? — Посмотрев на Гончаренко, замполит продолжал: — Два дня назад под Вильно мой самолет был сильно подбит, вышел из строя один мотор. Машину стало крутить. И тут ко мне на помощь пришел штурман экипажа Федор Иванович Марков. Вставив ручку в гнездо, он стал помогать мне пилотировать израненный самолет. И, как вы знаете, мы привели его на свой аэродром, посадили. Но допустите такое: штурман и радист, видя аварийную ситуацию, самовольно выбросились с парашютами, оставили меня одного. Смог бы я справиться с самолетовождением и пилотированием? Конечно нет!
Старший политрук встал, прошелся вдоль длинного стола, потом, обращаясь к штурману эскадрильи, сказал:
— Вам, капитан Шведовский, даю указание — не планировать в дальнейшем совместные полеты Белоусова и Гончаренко. Так будет лучше для них обоих. Думаю, они, как и раньше, останутся хорошими товарищами, — посмотрев в сторону летчика и штурмана, заключил Догадин...
...После предполетной подготовки мы не спеша отправились на самолетные стоянки. Виктор Скляренко молча шел рядом со мной. Он тронул меня за руку и тихо спросил:
— Как настроение, Алексей?
— Радоваться нечему, — ответил я и, взглянув в глаза Виктору, добавил:
— И война так нескладно началась, а тут еще картинки всякие.
— А я сегодня всю ночь не мог сомкнуть глаз. Так и стоит передо мной жена Валя, а возле нее детишки. Под утро задремал. И во сне она опять возле меня, так ясно, отчетливо говорит: «Воюй лучше, Витя, бей крепче фашистов, а за меня, за ребят не беспокойся. Мы у тебя сильные...»
— Да, огромное горе свалилось на нас, — согласился я, — но мы должны выстоять. — И тут Виктор вдруг легонько толкнул меня в плечо и повеселевшим голосом спросил:
— Ну как, движок сменили на самолете?
— Давно.
— Со Стогниевым летишь?
— С ним.
— Мне бы хотелось еще слетать с тобой.
— Слетаем, да еще не раз.
— Добре, — сворачивая к своей стоянке, повеселевшим голосом сказал Скляренко. Подняв меховой воротник комбинезона, он быстро пошел к самолету.
По сигналу с КП смешанная девятка вылетела в расчетное время. Ее вел капитан Голубенков со штурманом Шведовским. День выдался погожий. В высоком небе легкими барашками проплывали облака. Перед вылетом ведущему звену было изменено задание. Оно должно было нанести удар по двинскому аэродрому, на котором, по данным воздушной разведки, села большая группа «мессеров». Перед летчиками ставилась задача: вывести из строя летное поле, уничтожить хотя бы часть самолетов.
Капитан Голубенков еще издали увидел аэродром, где на стоянках в тесных рядах стояло десятка два истребителей, а чуть дальше в кустарнике виднелось несколько брезентовых палаток. «Гады, расселись, словно у себя дома», — подумал капитан и тут же распорядился:
— Ведомым звеньям действовать самостоятельно! Штурман Шведовский доложил:
— Несколько «мессеров» произвели запуск, будут взлетать!
— Ударим по истребителям! — доворачивая звено на цель, крикнул Голубенков.
Несколько пар «мессершмиттов» успели взлететь, других же гитлеровских пилотов настигли фугасные и осколочные бомбы на взлете.
— Сделаем повторный заход, прочешем фрицев пулеметным огнем! — командует Голубенков.
В стороне от аэродрома звено развернулось и со снижением устремилось на стоянки. Рев моторов, треск пулеметных очередей — все слилось в единый грозный гул. На земле горят истребители, опрокидываются исковерканные автомашины, в панике мечутся по аэродрому гитлеровцы...
Два других звена пошли в район заданных целей. Старший лейтенант Борис Колесников со штурманом Сергеем Стешенко в плотном строю атаковали мотомехколонну, шедшую по шоссе Дегучай — Двинск. На большом участке дороги длинной цепочкой медленно движутся артиллерийские тягачи с орудиями и прислугой, легкие танкетки, автомашины, штабные автобусы и множество другой военной техники.
— Ударим в голову колонны! — приказал Колесников.
— Понятно! — ответил лейтенант Стешенко и, прильнув к прицелу, стал ждать приближения цели.
Противник открыл беспорядочный огонь из «эрликонов» и крупнокалиберных пулеметов. Но было поздно, бомбы уже рвались на дороге, в гуще скопления живой силы и. техники врага. Особенно отличился экипаж В. В. Уромова со штурманом Вячеславом Колчиным. Товарищи положили серию фугасок на шоссе. Прямым попаданием они уничтожили три танкетки и несколько автомашин.
И тут звено бомбардировщиков атаковали две пары вражеских истребителей. Стрелок-радист Колесникова старшина Петр Гребенцов, участник войны с белофиннами, награжденный в то время орденом Красного Знамени, первой очередью сбил один «мессер». Раненный в ногу, он вместе с другими стрелками продолжал отбиваться. Врагу удалось сильно повредить самолет лейтенанта Уромова. Был перебит трос управления триммером, разорвана покрышка одного колеса. При посадке на свой аэродром машину развернуло на 360 градусов. Благодаря высоким волевым качествам летчика и его мастерству удалось избежать аварии.
...Наконец в эфире раздался голос нашего командира звена старшего лейтенанта Михаила Привато:
— Внимание, впереди цель!
Мы уже видим на перегоне у небольшого полустанка два железнодорожных состава. Значит, работать будем по ним.
Враг встретил нас сильным огнем. В небе засверкали зловещие росчерки зенитных трасс. Выше нас, справа и слева вспыхивают оранжевые бутоны разрывов, по обшивке машины барабанят осколки.
«Только не промахнуться бы!» Нервы напряжены до предела, когда под огнем противника ведется боковая наводка и прицеливание. Навстречу, будто светлячки, летят строчки трассирующих пуль. Но, несмотря ни на что, штурман ведущего корабля старший лейтенант А. И. Герасимов командует, делает довороты на цель. Вот он нажал на кнопку, и из открытых люков нырнули первые бомбы. В этот момент и мы с Иваном Черненьким замкнули боевые кнопки. Прицельные данные оказались точными: на земле рвались вагоны, летели под откос платформы с техникой врага.
— Отлично, молодцы! — весело крикнул Григорий Стогниев.
Но радоваться было рано. На развороте вспыхнула машина Михаила Привато. Через минуту-другую в небе закачались два белых купола. «Ил», объятый пламенем, упал в лес.
Лавируя среди разрывов, мы быстро подстроились к самолету Скляренко и вместе продолжали разворот вправо. И тут неожиданно самолет Виктора сильно тряхнуло, его потянуло на нос, штурвал поддавался плохо. «Мог бы помочь Черненький — у него в кабине ручка управления», — подумал летчик. Но, глянув через открывшуюся шторку в полную дыма кабину штурмана, Скляренко понял; не может помочь ему Иван. Огромными усилиями летчик выровнял самолет и тут услышал голос стрелка-радиста Николая Ширченко:
— Нас атакуют истребители!
— Огонь по фашистам! — приказал Скляренко. Тут же старшина вместе со стрелком-радистом нашего самолета Алексеем Сарычевым стали отбиваться от наседавших «мессеров». Один из них как бы натолкнулся на светлую строчку ШКАСа и отвалил в сторону. Но другие стервятники продолжают атаковать. На крыле и фюзеляже самолета Скляренко появились зловещие языки пламени. Виктор, тревожно окликнув Ширченко, скомандовал: «Прыгать!» Но длинная очередь пулемета старшины внезапно оборвалась. В наушниках послышался невнятный крик...