Океан
За века ни на миг не состарясь,
не утративший силы ничуть,
океан мой, усталый Солярис,
на минуту прилёг отдохнуть.
Чтоб к покою его причаститься
и не знать ничего ни о ком,
стань его составною частицей —
тёмной рыбой, холодным песком.
В отдаленье от линии фронта —
тишина. Ни событий, ни дат…
Лишь кривой ятаган горизонта
нарезает на дольки закат.
Чуткий воздух, пропитанный снами…
Притяжение мягкого дна…
Перед тем, как нахлынет цунами — тишина.
Тишина.
Тишина.
Несмотря
Несмотря на мильоны надежд,
соскользнувших в житейский дренаж,
и на то, что мой славный кортеж
по дороге утратил кураж,
невзирая на то, что мечты
изменили своим ДНК,
и цветастым плащом простоты
наготу прикрывала строка,
невзирая на то, что грешил
и, не выметя сор из избы,
вел бестрепетный айсберг души
на «Титаник» случайной судьбы,
несмотря на извечный разлад
между внешним и внутренним «я»
и на то, что отысканный клад
оказался лишь грудой тряпья,
невзирая на то, что душа
сознаёт: наше время ушло,
эта жизнь всё равно хороша.
Несмотря.
Невзирая.
Назло.
Те же слова
Ноги вязнут в листве, как в тине.
Ни прохожего, ни грача…
В повсеместной осенней стыни —
основательность палача.
Дождь щекотно ползёт за ворот,
как забывший свой путь мураш.
Для кого-то есть выход в город,
для кого-то — скорей, в тираж.
Не рассказывай, осень, снова
в этом горестном интервью
ни про бренность всего земного,
ни тем более — про мою.
Не шепчи, что проходит даром
жизнь, как шорох прочтённых глав,
и ржавеет на пирсе старом
теплоход «Михаил Sweet Love».
От повторов любое слово
будет падать в своей цене…
Эта осень вернётся снова.
И, наверно, опять ко мне.
Транзит
Мы когда-то смеялись, и мелочи нас не бесили.
Только время ушло. Оплыла стеарином свеча.
Мы сумели освоить науку безумных усилий
и срастились с бурлацкой бечёвкою кожей плеча.
Мы надёжны, как банк. Мы храним при себе потайное.
Окружающий воздух горючим молчаньем пропах…
Я люблю тебя, жизнь, несмотря на оскал паранойи
на холодных твоих, не знакомых с улыбкой губах.
Наш бикфордов шнурок всё короче, безудержно тлея…
Только память порой, как руины, стреляет в упор…
Но пасётся всё в тех же отрогах сизифово племя.
И укор дарвинизму — естественный этот отбор.
Мы с тобою по классу терпенья давно уже профи.
Нам привычней, когда без шампани да без конфетти…
Мы нальём себе кофе на нашей транзитной Голгофе
и чуток перекурим.
Поскольку нам дальше идти.
Поздне́е
Беда придёт поздне́е. Но сперва,
пока огонь обиды не потух,
уходят в ночь последние слова —
бессильные, как тополиный пух.
Беда придёт поздне́е. А пока
над полем битвы горький дым повис,
и горною лавиной облака,
покинув небеса, упали вниз.
И два билета к Ною на паром
свою былую исчерпали суть…
Беда придёт поздне́е. Словно гром,
от молнии отставший на чуть-чуть.
Трусливо, как гиена и койот,
как прячущий лицо под маской вор,
беда придет поздне́й. Но не добьёт
тебя контрольным выстрелом в упор,
а будет лишь свидетелем тому,
как, позабыв свои цветные сны,
начнёшь ты нисхождение во тьму
своей ещё не понятой вины.
Золото
В шумном мире, дрязгами расколотом,
мы страдаем, любим, пьём вино…
Но молчанье остаётся золотом,
хоть в Начале было не оно.
Слово есть костёр в процессе тления.
Спешка. Недодуманность. Недуг.
Странно лживы по определению
мысли, обратившиеся в звук.
Видим снег, и ад, и синь небесную,
ввысь взлетаем, падаем на дно…
Нет, не обратишь в труху словесную
то, что нам прочувствовать дано.
И пускай нам будет во спасение,
обретя уверенность и вес,
сдержанное непроизнесение
ничего не значащих словес.
Человек и Весна
Вот человек. Стрелец ли, Водолей —
неважно: «дипломат», очки, седины.
Но он Гомеров список кораблей
прочёл гораздо дальше середины.
Вот человек. Ему почти полста.
Его, как Сивку, укатали горки…
Пускай в партере заняты места,
но кое-что осталось на галёрке.
Вот человек. Он дней веретено
вращает без волнения и злобы.
Болит всё то, что, в общем, не должно,
и не болит, что, в принципе, могло бы.
Вот человек. И он хлебнул сполна.
Совсем невдалеке — огни причала.
Но с человеком рядышком — весна;
точней, её незримое начало.
И наплевать на списки, корабли,
на грязный снег, на дверь со сквозняками…
Вон погляди-ка: девушки пошли! —
как стерляди на нерест, косяками.
Вот человек, союз огня и льда,
его уста улыбчивы и немы…
И днём глядит в глаза ему звезда
почти из центра Солнечной системы.
Первый
Его глаза — как синие озёра;
он не хранит ехидных фиг в кармане.
Ему известно, из какого сора
рождаются добро и пониманье.
Слова его мудры и весят тонны,
очищены от косности и скверны.
Любой толпе он, лидер прирождённый.
укажет путь единственный и верный.
В решениях он скор, как в небе «Сессна»,
в любом дому ему открыты двери.
Любим он горячо и повсеместно
и всеми уважаем в той же мере.
Он зван в Москве, Пекине и Нью-Йорке,
в любом конфликте, на любой развилке…
Поди заметь три тусклые шестёрки
на аккуратно стриженом затылке.
Превращение
Он собирал разбросанные камни,
послушный, словно пони при попоне;
он был заложник снов, как Мураками —
заложник им придуманных японий;
он складывал к сестерцию сестерций,
не пребывал ни в горечи, ни в гневе,
но многотонно падало на сердце
зазубренное злое каждодневье.
Вот так и жил — от вдоха и до вдоха;
вот так и жил — от мая и до мая,
окрестный мир на «хорошо» и «плохо»
в сознании своём не разделяя.
Он прятался от солнечного жара,
чурался риска, пафоса и блефа;
вжимался в сердцевину тротуара,
сливался с монотонностью рельефа.
Он не считал, что можно жить иначе,
и не искал другой и лучшей доли;
он растворялся в воздухе горячем
в часы разбойных праздничных застолий;
и, сам себе играя роль оплота,
бредя путём окраинным, не Млечным,
вставал он ночью
и писал.
Про что-то.
И становился значимым и вечным.
Дозор
тебя послали стоять в дозоре сказали жди
а сами взяли свернули лагерь убрались вон
а ты стоишь отморозил пальцы да хрип в груди
и жизнь уходит как сон с ванессою паради
и только небо пустое небо а в нём грифон
оркестры стихли давно молчат мориа и ласт
и музам вновь приказал заткнуться гражданский долг
морозный воздух кипящий разум хрустящий наст
а ты отброшен поскольку время бросать балласт
и самый близкий тебе товарищ тамбовский волк
металл с которым ты делишь долю к плечу примёрз
ты лишь пылинка ты чёрный росчерк среди нигде
приказ стоять это твой единственный тур де форс
и нет на свете ни чашки чая ни группы doors
земляне взяли да улетели к другой звезде
и слишком поздно чтоб можно было себя спасти
но словно в сказке попали в сердце кусочки льда
зачем молиться коль ты у господа не в чести
и что забавно ты мог бы плюнув на все уйти
когда сумел бы понять зачем и понять куда
Mаленький Принц. Альтернативный P.S
Не правда ли, ты многое обрёл —
силён, как барс, и зорок, как орёл,
прямое воплощенье сэлф-мэйд-мэна.
Ты молодец, ты вырос выше крыш…
Сейчас уже и не определишь,
когда произошла твоя подмена.
Отрадны цвет лица и аппетит.
Но в небо голубое не взлетит,
набрав немалый вес, твоя Жар-Птица.
Ты больше не шагаешь за края.
Ты взял да сделал смыслом бытия
то, без чего так просто обходиться.
Устали от боёв твой меч и щит.
А сердце просто колет — но молчит,
и вечер всё темней, и тени гуще,
и звёзды безразлично смотрят вниз…
Ну где же он, печальный мудрый Лис,
умеющий ответы дать живущим?
Неужто всё, что остаётся впредь —
играть, сорить деньгами и стареть,
над устрицами челюстями клацать?!
Но ты забыл, ты намертво забыл
того, кому ты очень нужен был
там, на планете Б-612.
Промежутки
Серой пылью, травой и прахом