Так и маялись оба фигнёю
на краю догоравшего дня.
Тётя Рая была мне роднёю,
а ведь это святое — родня.
Тётираин взволнованный локон,
тенью став, танцевал на стене…
С той поры отношение к Блоку
у меня, как у Блока ко мне.
Баллада об упорном еврее
Однажды в студёную зимнюю пору
гляжу я, как медленно (мог бы быстрей!),
кряхтя и ворча, поднимается в гору
невзрачный мужчина. По виду еврей.
Не развит физически (только духовно).
Мешают идти простатит и стеноз.
Он с присвистом дышит и выглядит, словно
лошадка, везущая хворосту воз.
Он циник. И, значит, не верит в примету,
возникшую как-то в пустой болтовне:
что если гора не идёт к Магомету,
то к Хаиму, дескать, могла бы вполне.
Пусть умники трижды измыслят причины,
откуда у парня семитская грусть,
но путь его в гору достоин мужчины,
и если насмешники скалятся — пусть!
Причислим мужчину к упрямой породе:
ему наплевать в этом трудном пути,
что умные вроде бы в гору не ходят,
имея возможность её обойти.
Он станет в пути и сильней, и мудрее;
как юный атлет, закалится душа…
«Так вот же какие бывают евреи…» —
подумал я, водку привычно глуша.
Любовь поэта
Он был влюблён. Влюблён в Неё
душой горячей и нетленной.
Забыл футбол, кино, йо-йо,
светился, жил в другой Вселенной.
Бродил у речки, у ольхи,
с надеждой уравнял печали
и начал сочинять стихи
бессонно-звёздными ночами.
Сверкал жемчужно лёгкий слог,
был каждый звук хрустящ и лаком…
В гробах заволновались Блок
и Заболоцкий с Пастернаком.
А он пронзал стихами тьму —
да так, что восхищались боги.
Любовь торила путь ему
и освещала все дороги.
В дому любимой, как всегда,
безгрешно стыл диван из плюша…
Она давно сказала «да».
А он не слышал.
И не слушал.
Физподготовка
Когда, пройдя ступенек восемь,
ты притомился и зачах,
когда пришла на сердце осень,
стрельну́в противной резью в пах,
когда тебе уже не любы
нескромны контуры девиц,
когда твои синюшны губы,
и ты почти что рухнул ниц,
когда пульсирует аорта
в районе бока и пупка —
для экстремальных видов спорта
ты не созрел ещё пока.
Разведчик
Всё время на страже. Какие к чертям друзья!..
Опасной тропы всё затейливей виражи…
Одним доверяться не можно, другим нельзя.
Провалено множество явок, а он всё жив.
Извечно в строю и всегда на язык остёр,
свой козырь последний он ловко зашил в рукав.
А ежели спросят, не нужен ли билетёр —
ответит, что здесь продаётся славянский шкаф.
Он знает дзю-до и баритсу, на-на, кун-фу;
на память запомнил коды для старта ракет.
Портрет Маты Хари в его платяном шкафу;
в кустах у него — и рояль, и радистка Кэт.
Сливаясь с рельефом, он сбросил апломб и спесь.
Цианистый калий в зубе. Тревожна даль.
А паспорт Республики Конго истрёпан весь,
вдобавок еще боливийский просрочен. Жаль.
Не сменишь планету. Возможно, лишь континент.
Но так или этак, а страшно во тьме ночей…
Профессии нету страшней, чем двойной агент.
Особенно если не очень-то помнишь, чей.
Двухстопный ямб
Люблю красивых слов фонтан,
их страсть и жар:
Самед Вургун. Уруз-Мартан.
Вазир-Мухтар.
Себя бессмыслицей кормлю,
звучаньем пьян:
Виктор Гюго. Альбер Камю.
Мишель Легран.
Двухстопный ямб. Чеканка. Вес.
Для уха — рай:
Эвксинский Понт. Пелопоннес.
Бахчисарай.
Какое пиршество души,
схожденье смет! —
Бабрак Кармаль. Туркменбаши.
Назым Хикмет.
Слова стоят прочнее стен,
со всех сторон:
Жюстин Энин. Жискар д'Эстен.
Шарлиз Терон.
И смотрит грустно, как Гомер,
на век, в толпу
не попадающий в размер
Владимир Пу…
Фанера
Денёчком октябрьским рыжим,
как будто над сельвой орлы,
фанера летит над Парижем,
и слышится с неба «курлы…».
Неясной причудой осенней
неся и восторг, и печаль,
она отражается в Сене
и тенью ползёт на Версаль.
Над вихрем случайного сквера,
над мсье и над мадмуазель —
летит над Парижем фанера
куда-то на юг, на Марсель.
Порой так бывает на свете
в растительной долгой судьбе:
деревья бросают на ветер
не листья, а лист ДСП.
В пространстве пожухлом и рваном
пугливо галдит вороньё…
Порою фанера нужна нам
не только, чтоб петь под неё.
Живою мечтой Монгольфьера,
неспешной небесной арбой
летит над Парижем фанера,
а я остаюся с тобой.
Полётом разбужены Музы
на несколько долгих минут…
Рождённые ползать французы
навряд ли такое поймут.
Митинги
Растения пахнут пьяняще-душисто;
резвятся детишки, простившись со школой…
На площади митинг. Идут секс-меньшинства —
мужчины, фанаты любви однополой.
Навстречу — экологи шумной толпою…
Они как лесные, но мирные, братья,
твердят, что важны нам сегодня с тобою
природоохранные мероприятья.
Шагают колонны, народные массы…
А чуть в стороне, под раскидистым клёном,
припомнил строку ветеран седовласый:
«Всё стало вокруг голубым и зелёным».
Угол зрения
Полезность спорта и вред курения
зависят жёстко от точки зрения.
И бодро движется по планете
марш несогласных со всем на свете.
Мы вышли кожей с тобой и рожею.
Как получилось, что мы несхожие?
Я чую розы, ты — вонь сортира.
Ну, как нам выкурить трубку мира?!
Ты видишь бабу с пустыми вёдрами —
я вижу бабу с крутыми бёдрами;
и невдомёк нам с тобою даже,
что эта баба — одна и та же.
Могли
Она валилась в обморок в горах;
боялась и зубной, и прочей боли…
А он был спец в торпедных катерах,
геологоразведке и футболе.
Она бродила, как в лесу юннат,
по галереям Питти и Уффици.
Он матерился вслух, и был фанат
любого пива и грошовой пиццы.
Она была с дипломом МГУ,
стажировалась в Беркли и Сорбонне;
а он в подъезде морду бил врагу
под облаками сигаретной вони.
Он Тайсона любил, она — Дали;
она была как ангел, он — как йети…
Они могли бы встретиться. Могли.
Но — обошлось. Ведь есть же Бог на свете.
Не снится
Не снятся мне ни Минск, ни Рим, ни Ницца,
ни Царское Село, ни Тюильри.
Мне совершенно ничего не снится.
Мне ничего не снится, хоть умри.
Не снятся мне враги, друзья, соседи,
локальные бои Добра и Зла.
Не снятся мне закаты цвета меди
(с восходами такие же дела).
Не снится запах «докторской» и рома,
в дому отцовском — кухня да чулан,
совсем не снится рокот космодрома,
зелёная трава и прочий план.
Не снятся папарацци мне и наци,
не зрю во сне работу и родню…
Мне совершенно женщины не снятся.
Ей-богу. Ни одетые, ни ню.
Ужель настолько чуждо мне людское,
что в жизни никогда, едрёна мать,
я с возгласом: «Приснится же такое!»
не намочу от ужаса кровать?!
Ни пьянка, ни служение Отчизне
не снятся ни подробно, ни слегка…
И если сон есть отраженье жизни,
то значит, жизни не было пока.
Абсурдный романс
Ты покоряла статью женской,
надежды сладкой не тая.
Но я не создан для блаженства,
ему чужда душа моя.
По мне, так поздно. Слишком поздно.
Я превратился в глыбу льда.
Нет, для блаженства я не создан,
ему душа моя чужда.
В религиозном ли каноне
нам жить, дыша, но не греша?
Блаженства для я создан, но не
чужда ему моя душа.
Враждебны море, лес, поляна
и мебель в собственном дому.
Блаженства я не создан для, но
душа моя чужда ему.
И вновь горят над нами звёзды,
о вечной о любви моля…
Чужда моя блаженства создан —
ему душа я, но не для.
Орден
Когда всё будет спето и исхожено,
и все, кто были «против», станут «за»,
и этот мир, досмотренный таможенно,
приветливо заглянет нам в глаза,
когда нам разрешат любые выходки —