но тут внезапно бес-попутчик тебе внедряется в ребро,
и, там устроившись надолго, расставив мебель по углам,
он тихо душит чувство долга и превращает планы в хлам.
А ведь давно ль вражине этой ты обещал: «Но пасаран!»?
Теперь не рыпайся, не сетуй, не бейся в стену, как баран.
Бес — наказанье за неверье. Он как барьер на вираже.
Он расширяет межреберье, себя готовя к ПМЖ.
Нейтральный, словно кинозритель, сменяющий десятки лиц,
он вдруг врубает ускоритель твоих заряженных частиц.
Его бесовская порода хмельной энергии полна:
он ждёт, когда из пешехода ты превратишься в бегуна.
Твой бес мятежный жаждет дани, его намеренья просты,
и с сердцем, бьющимся в гортани, сумеешь примириться ты,
закончишь внутренние войны, их протяжённость сократив —
за неимением достойных логических альтернатив,
и будешь слушать, как под вечер, на фоне цыканья цикад,
когда идут на убыль речи и на ущерб идёт закат,
твой бес, как ветерок Эола, внезапно нежен и не груб,
лишь для тебя играет соло на флейте водосточных труб.
Спецэффекты
Ты давно не глупый, давно не маленький
и привык служить попугаем в клетке,
но в концовках писем рисуешь смайлики,
как студент весёлой своей соседке.
Пули счастья, шедшие по касательной,
прерывают вдох и идут навылет.
Ты сегодня странный, необязательный,
словно свет, что солнцем на землю вылит.
Пролетают волны по глади омута,
размыкая силой объятья ряски.
И живей глаза, и просторней комната,
и длиннее дни, и реальней сказки.
Спецэффекты эти судьбой затеяны
лишь таких прозрачных мгновений ради…
И как странно ярок твой мир затерянный
несмотря на трещины на фасаде.
ПЯТОЕ КОЛЕСО
Покой
Как часто мы мечтаем о покое,
не слишком представляя, что такое
наш Главный Приз по имени Покой.
Мой добрый друг, покой нам — только в Ницце,
на стадионе или в психбольнице,
покой наш — Куршавель или Джанкой.
Покой, когда он только не приёмный,
суть броский быт, кипящий жаром домны,
дарящий жизни сочный аромат.
Порою даже в возгласе «По коням!»
мне слышится заряженность покоем —
покоем чингисхановых армад.
Мой друг, покой — отнюдь не спутник лени.
Доступен он в местах людских скоплений
по низкой и завышенной цене.
Не верьте чуду или верьте чуду —
покой возможен, в принципе, повсюду.
Но только не с собой наедине.
Мораторий
Он сжимает в руке обветшалый обрывок хоругви,
он глядит и глядит, как костёр превращается в угли,
в пораженьях своих ни за что не желая признаться, и
сам себя каждый вечер пытается выискать в гугле,
заряжая фамилию, ники и их комбинации.
Но не то возвращается. Снова не те результаты.
Википедия варит бульон, где и лица, и даты —
но не те, что хотелось. И он научился сутулиться
и глядеть, как в печи (от зарплаты до новой зарплаты)
микроволны ласкают бока замороженной курице.
Всё один да один. Не бандит, не изгнанник, не нищий.
Он как будто вернулся с войны и застал пепелище.
Уберёг он себя от тюрьмы, от сумы да от Кащенко.
А зачем? Пустота, как волчица голодная, рыщет
в наглотавшемся пыли пространстве почтового ящика.
Он сжимает руками виски, он одет не по моде;
вся прошедшая жизнь — пачка фото на старом комоде;
а на лампочке муха, вселенской печали разносчица…
Телефон всё молчит да молчит, а ООН всё не вводит,
всё не вводит никак моратория на одиночество.
Болото
Не сочинит здесь песен соловей,
и сердце от тревоги не спасётся…
В капкане изувеченных ветвей
запуталось застенчивое солнце.
Дух леса зародился и зачах,
наверно, здесь, где ни воды, ни суши.
Лишь пустота в базедовых зрачках
на кочках восседающих лягушек.
Зато они привычны ко всему
бестрепетно, безмолвно, неустанно:
и к свету, нисходящему во тьму,
и к вони восходящего метана.
Здесь тих и незаметен бег минут;
на воздухе узор тоскливый вышит…
Здесь жить нельзя — но всё равно живут.
Наверно, даже чувствуют. И дышат.
Замри. Всё образуется само.
Покой всегда стабильнее полёта…
Затягивает ряска, как бельмо,
зелёный близорукий глаз болота.
Гонки
Эти гонки по царству льда
всё равно заведут во тьму…
Много шума из Никогда.
Много шума из Ни К Чему.
Благодушна старушка Смерть,
разрешив на десятки лет
нам корябать земную твердь
и встречать поутру рассвет.
Изнутри разрывает лоб
дума в тысячи киловатт:
после нас всё равно — потоп;
после нас всё равно — закат.
Всё продай или всё купи…
Всё равно, как набат, в груди
старомодное «Не убий!»
и смешное «Не укради!».
Утекает водой из рук
наш короткий и глупый век…
Крик в пространство — почти не звук.
Бег на месте — отнюдь не бег.
Хоть наметь себе сотни вех,
хоть десятки вершин осиль —
были б дети, стихи и смех.
Остальное — всего лишь пыль.
Кафка
это лето сплошные дожди
кто-то явно не в тонусе свыше
леопольд подлый трус выходи
балаганят приблудные мыши
заключают пустые пари
упиваясь готовностью к ссоре
только я притаился внутри
ломкой тенью на cкомканной шторе
пицца с вечера аперитив
пароксизмы любовных видений
и застрял кафкианский мотив
в комбинациях света и тени
ничего не повёрнуто вспять
и неволи не пуще охота
все дороги вернулись опять
в пресловутую точку отсчёта
одинокая затхлая клеть
королевство изломанных линий
хорошо бы себя пожалеть
только жалости нет и в помине
под стенания классикс нуво
извлечённого зря из утиля
в одиночестве нет ничего
что достойно высокого штиля
а вокруг только книги и боль
и под их вездесущим приглядом
остаётся допить алкоголь
с капитанами грантом и бладом
отойти покурить в коридор
и вернуться в привычное лето
к атавизму задёрнутых штор
к рудименту угасшего света
28 капель корвалола
Перебои жизненного соло лечатся испытанным плацебо: 28 капель корвалола и дождём сочащееся небо… Памяти незримая петарда россыпью колючих многоточий выстрелит в районе миокарда и отпустит на исходе ночи…
Сочиненье стихов… Зачем?
И на кой совершенство слога? —
недоказанных теорем
остаётся не так уж много.
Слишком хожена эта гать
и протоптаны эти стёжки…
Унизительно — подбирать
со столов опустевших крошки.
Мне б исчезнуть в мельканьe лиц,
в шевеленьe житейской пены,
но невидимый миру шприц
мне стихи загоняет в вены…
Ночью всё так выпукло и чётко делится на дебет и на кредит; только сердце, шалая подлодка, глубиной непознанною бредит… Стая истин, спаянная в узел, ставшая докучливою ношей, острыми рапирами иллюзий тычется в предсердья и подвздошье…
Сочиненье стихов… К чему?
Что изменится в мире этом? —
всё из света уйдёт во тьму,
чтобы вновь обернуться светом.
И за краткий житейский миг,
напоённый мечтой о чуде,
я не стану скопленьем книг,
что до дыр зачитают люди…
Ночью так враждуется с собою! И от изголовья до изножья время захудалою арбою тянется по мраку бездорожья. Нет стихов, шрапнельных многоточий; только холод стен да холод пола. Всё, что я хочу от этой ночи —28 капель корвалола…
последнее танго
а небо всё ниже и ниже
и сердце не держит нагрузки
последнее танго в париже
последняя сальса в бобруйске
осталась зола от угара
остались никчёмные споры
телята гоняют макара куда-то в кудыкины горы
исчёркано белое в сажу
и грустно до боли в затылке
катиться навстречу пейзажу
на жёсткой плацкартной подстилке
сушить нерастраченный порох
лелеять размякшее эго
и с теми дружить у которых
зимой не допросишься снега
мы учим китайский и джаву
пытаясь приблизить кормило
митяев сменил окуджаву
а всё остальное как было
и время сомнений и страха
нам чуждо от мига до мига