Получив от Старинова данные, где и что нужно смотреть, лётчики с лёгкостью находили указанные места и сами с высоты видели сгоревшую бронетехнику и подорванные орудия. Лишь вечером, получив от авиаразведки подтверждение, Штерн с Жуковым поверили в доклад Старинова. Честно говоря, их можно было понять, потери противника соответствовали крупному сражению, а в мире пока не было подобных подразделений, вернее такого массового и успешного их применения. Хотя командарм Штерн видел действие моей группы в Испании, но он застал только мои самые первые операции, так как почти сразу после этого был отозван из Испании и назначен начальником штаба Отдельной Краснознамённой Дальневосточной армии и не видел результатов нашей деятельности. Зато теперь, после такой яркой и результативной демонстрации возможностей Войск специального назначения, всё командование Красной армии наконец осознало, какой инструмент появился в их руках. Уже этим же вечером в Генштаб ушла шифрограмма с результатами нашего рейда по японским тылам. Этот выход поменял всю историю Баин-Цаганского сражения, огромные потери японцев в бронетехнике и артиллерии значительно снизили их огневую мощь, в результате чего их удар получился намного слабее.
Больше таких удачных рейдов за всё оставшееся время конфликта у нас не случилось, что поделать, мы, можно сказать, в первый раз сняли все сливки, но мы и не бездельничали. Почти каждую ночь группы наших курсантов отправлялись в японский тыл, и теперь доставалось личному составу японских частей. Снятые часовые, вырезанные патрули и пулемётные расчёты, перехваченные курьеры и уничтоженные линии связи, наши курсанты резвились вовсю, и теперь японцы со страхом ждали каждую ночь. Все их попытки уничтожить диверсантов не приводили ни к чему, кроме как к новым потерям. Любимой фишкой наших бойцов стало оставлять после себя мины, на которых и подрывались преследователи. Наибольшей любовью у курсантов пользовались, разумеется, «монки». При удачном стечении обстоятельств они уничтожали целые отделения и даже взводы преследователей, если те имели глупость преследовать наших курсантов сплочёнными группами. Правда, японцы тоже быстро учились и скоро перестали преследовать наших диверсантов плотными группами, они рассредоточивались, чтобы в случае подрыва мины не попасть всем вместе под её разрыв. Сами японцы стали какие-то дёрганые, сказалось постоянное напряжение в ожидании очередных подлянок от наших диверсантов.
Я, честно говоря, плохо знал историю этого конфликта, все же это не Великая Отечественная, и в школе этому конфликту уделялось очень мало времени. Только общие сведения, а кроме того, и в книгах, и в фильмах о Халхин-Голе почти не упоминали, потому и народ о нём почти ничего не знал, почти так же, как и о Гражданской войне в Испании. Просто знали, что это было и что наши бойцы и командиры там участвовали: что в Испании проиграли, а на Халхин-Голе выиграли, и всё. Ну ещё, что многие там сделали себе карьеру, как, например, Жуков и Рычагов, вот в принципе и всё. Вследствие этого хорошо эту тему знали лишь те, кому по каким-либо причинам была нужна или интересна история этих конфликтов, а для всех остальных это были лишь краткие и сухие строчки прошедших событий без всякой конкретики.
Через несколько недель вследствие того, что для наших ребят стало очень мало целей, произошло их разделение, армейцы так и остались работать по японским тылам, а подопечные Судоплатова отправились уже по нашим тылам, считай по своему основному профилю, и перехватили-таки две японские группы разведчиков. Так мы и работали уже без особых успехов до 4 сентября 1939 года, когда наконец было подписано перемирие[22].
Раздавшийся паровозный гудок известил нас, что наш эшелон отправляется. После того, как 5 сентября 1939 года вступило в силу перемирие между Японией, с одной стороны, и СССР и МНР – с другой, нас отправили назад в Нахабино, так как больше нам тут делать было нечего. Я уезжал с лёгким сердцем, хотя совсем избежать потерь нам не удалось, но, по крайней мере, получилось избежать безвозвратных. В основном курсанты получали лёгкие ранения, но было и два десятка тяжёлых, в результате чего с десяток курсантов сейчас находились на излечении в госпиталях. Главное, что их жизням уже ничего не угрожало и они уверенно шли на поправку, а кроме того, никто из них не получил инвалидность.
Несколько легкораненых курсантов также ехали с нами, мы не захотели оставлять их здесь, у ребят были лёгкие раны, и наши штатные санинструкторы вполне могли делать им в пути профессиональные перевязки. Если в начале лета наш эшелон стрелой летел на Дальний Восток, пользуясь преимуществом в движении, то сейчас никто не менял нам на станциях паровозы, и порой нам приходилось по нескольку часов стоять на станциях, дожидаясь, когда наш паровоз заправят водой и углём. У всех ребят, как и у преподавателей, было отличное настроение, мы победили, а кроме того, никто из них не погиб, а ранения, так какая война или конфликт без ранений, главное, что все живы и даже не инвалиды. Мы ехали почти две недели до Москвы, за это время у многих легкораненых зажили раны, а курсанты хорошо отдохнули и, главное, вдосталь отоспались за это время. Что ещё им было делать во время пути – только смотреть в окна вагона или спать. Да-да, именно вагона, никаких теплушек, подвижного состава хватало, к поезду прицепили одну теплушку, в которой везли нашу пиротехнику и другое тяжёлое имущество. Вот так 25 сентября мы и прибыли в Нахабино.
На станции нас встречал духовой оркестр одной из расквартированных здесь частей, он играл бессмертный марш «Прощание славянки», а среди встречавших нас стояли и жёны командного состава. Я сразу отыскал взглядом свою Лену, она стояла в первых рядах, а её живот заметно выпирал. Я каждую неделю писал ей письма, чтобы она не так сильно волновалась за меня. В принципе, я волновался за неё гораздо больше; так получилось, что я сам так ни разу и не сходил в японский тыл, а всё это время провёл при штабе, а вот Лене в её положении волноваться было нельзя. Я только и успел наскоро её обнять, когда поезд остановился, и мы вышли из вагонов, а после пришлось парадным строем маршировать в наш учебный центр. Только после того, как курсанты разошлись по своим казармам, я поспешил домой, где, наконец, и смог нормально обнять жену. Вся её хорошенькая мордашка была в слезах, только спустя час она наконец успокоилась. Я был этому очень рад, а сам со страхом думал, как она будет рожать. На календаре стояла дата 25 сентября 1939 года, Вторая мировая война началась 25 дней назад, и спустя неделю-другую поляки капитулируют[23]. Я нисколько не сомневался, что нам не дадут спокойно учиться дальше, по крайней мере, этот выпуск точно раньше времени закончит обучение, впрочем, как и следующий.
Глава 12
Я ошибся, события пошли не совсем так, как думал, но от этого я был только рад. Получалось по моим прикидкам, что мы приедем с войны и сразу отправимся не то что на войну, но в условия, приближенные к боевым. Если кто не понял, то я имел в виду Западную Украину и Белоруссию. После того как польские войска были разбиты немцами, 17 сентября СССР ввёл свои войска в восточную часть страны, заявив, что «поскольку Польское государство и его правительство перестали существовать, Советский Союз обязан взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии». Не всё население этих территорий было этим довольно, многие жители начали борьбу с Советской властью, особенно поляки и украинские националисты. Поскольку одной из наших специализаций была антипартизанская и противодиверсионная деятельность, то я думал, что мы отправимся прямо с корабля на бал, то есть с Халхин-Гола прямо на Западную Украину и в Белоруссию. К моему удивлению, этого не произошло, мы продолжили учиться, хотя и осталось всего ничего. Я говорил уже, что график учёбы был очень плотный, и меньше полутора лет обучения соответствовали двум с половиной – трём годам нормального обучения.
Пока нас не отправляли на новые территории, но это именно пока. Я не сомневался, что рано или поздно нас всё равно туда направят, тут и наведение порядка и учёба для выпускников, но пока на очереди была Финляндия.
После долгих и безуспешных переговоров с Финляндией по обмену территорий, СССР 30 ноября 1939 года объявил Финляндии войну[24].
Я, разумеется, знал, какие потери мы должны понести в этой войне, в основном из-за грубейшей некомпетентности советского командования. Открыто я мало что мог сделать, не тот у меня ещё вес по сравнению с командованием РККА, но и быть просто сторонним наблюдателем не собирался. Мне даже не надо было проситься на эту войну, нашу школу снова в полном составе отправили туда. Получив в руки такую замечательную игрушку, как моё подразделение, начальство хотело испытать его во всех возможных конфликтах. Итоги нашей деятельности в Испании и на Дальнем Востоке были впечатляющими, и сейчас начальство ждало от нас не менее выдающихся результатов.
Маршал Ворошилов, возможно, и был хорош для Гражданской войны, но для современной он не годился. Вполне компетентный в деле снабжения и организации армии, он совершенно не годился для её командования в боевых условиях. Кроме того, многие командиры также не отличались компетенцией, а потому, хоть Красная армия понемногу и продвигалась вперёд, но потери у неё по отношению к противнику были ужасающими. Легкие танки БТ и Т-26, составлявшие основу советских танковых войск, с лёгкостью подбивались финской артиллерией и мало что могли сделать, а если ещё учесть то, что и летом Карельский перешеек малопроходим для техники, то зимой и подавно, кроме дорог, техника нигде больше пройти не могла. Финны активно этим пользовались, устраивая засады на дорогах и расстреливая наши колонны из орудий и пулемётов.