сно вижу. Есть некоторые люди с не очень хорошими склонностями, но я решу эту проблему сам. Но с этого момента пусть мой отряд считается частью более широких, допустим, Революционных силˮ. Я помню, что тогда мы даже предложили довольно помпезное название, что-то вроде Народно-революционных сил Колумбии. И Мануэль сказал тогда: “Будем считать, что мой отряд – это один из Ваших отрядовˮ. И вот так, постепенно, он включился в процесс совместной деятельности с нашим отрядом из Укрании. Это заняло примерно 2–3 месяца.
Ну, а потом было большое наступление армии, и именно в ходе этой военной операции правительственных сил произошло реальное объединение всех наших отрядов, что позволило нам в течение 2–3 месяцев, пока противник вёл наступление, дать ряд серьёзных сражений. Они проходили уже под руководством единого партизанского командования. Наступление армии привело к серьёзным осложнениям. Некоторые из наших поспешили отойти от нашего движения, самоизолировались и стали создавать свои собственные вооружённые группы для грабежа и убийства мирного населения. С такими Мануэль расправлялся беспощадно и довольно быстро покончил с ними. Наступление противника объединило нас, и центральное командование в Эль Дависе издало приказ собрать все отряды юга в единый кулак, оставив только несколько невооружённых групп для завершения сельхозработ и несколько – для защиты местного населения. Главные же силы должны были сконцентрироваться в Эль Дависе для начала своего рода всеобщей контратаки по всему югу Толимы в ответ на наступление армии в 1950 г.
Наш объединённый с Лоайсами Штаб был реорганизован. Первый состав Штаба к тому времени уже устарел, и потому мы снова направили его работу в нужное русло. Маруланда вошёл в состав второго, реорганизованного Штаба, и уже не в качестве руководителя одного из отрядов Лоайсов. К этому моменту он уже играл важную роль в партизанском движении этого региона. И уже тогда его звали “Снайперомˮ. Я имел возможность лично убедиться в этом. Как-то мы вышли прогуляться по расположению Штаба, и он увидел маленькую птичку, сидящую высоко на ветке. Он достал свой пистолет и снял её с ветки, как в тире, одним выстрелом. Конечно, человек, который устраивает подобного рода вещи из простого бахвальства, – варвар.
После того как мы познакомились с Мануэлем в 1950 г., вполне естественно, что мы предложили ему вступить в партию. На это он сказал нам: “Я, безусловно, симпатизирую компартии, она мне очень близка, мне нравятся её идеи. Но, насколько я понимаю, для того чтобы стать её бойцом, нужно сначала состояться в политическом и интеллектуальном плане. Это такой шаг, который надо сделать со всей ответственностью…ˮ. Но с этих пор он стал восприниматься именно как один из членов нашей партии. Мы обсуждали с ним абсолютно всё. Он принимал участие во всех наших встречах с правом полной автономности, он имел право выступать с критикой по любому вопросу, говорить всё, что он считал нужным. И вскоре он завоевал такое уважение и авторитет, что все командиры стали относиться к нему с большим уважением. Любой вопрос он разрешал почти мгновенно, он приходил и говорил, что нужно сделать так-то и так-то. И всё, что он предлагал, было хорошо продумано, и все его поддерживали в том, что да, именно так и надо делать. Когда он говорил: “Необходимо направить отряд туда-тоˮ, то все были готовы идти по первому его слову. Партизаны так и говорили:
“С Вами мы пойдём куда угодноˮ. У него был природный дар командира. Я никогда не слышал о том, чтобы он на кого-то кричал, никогда не видел с его стороны какой-то грубой выходки. В те моменты, когда он бывал очень раздражён, он никогда никому не говорил ни одного плохого слова. В таких случаях он обычно уходил куда-нибудь погулять, а когда возвращался, то говорил: “Ну вот, посмотри, вот то, о чём мы сейчас говорили, о чём мы только что дискутировали и не пришли к согласию. Вот я вижу это так. Подумайте, мне кажется, что это должно быть именно такˮ. Мы опять начинаем думать по новой, не торопясь принимать скороспелого решения, о котором потом можно было бы сожалеть. Несмотря на свою молодость в то время, он уже тогда был очень тщателен в разработке военных вопросов, как и в приказах, которые он отдавал. Он очень вдумчивый…».
Маруланда был очень активен. Он всегда был очень активным. Он не из тех, кто пребывает где-то, погружённый в себя. Он постоянно думает, что-то предлагает, разговаривает с людьми, отдаёт приказы, организует что-то то там, то здесь. «Он всегда стремился предпринять ответные действия, например в каких-то определённых ситуациях, – вспоминает Бальтасар. – “Вот смотри, мы не будем сидеть сложа руки, ожидая наступления врага. Если они пойдут на нас и попытаются атаковать и преследовать, то мы должны сосредоточить часть своих людей здесь, чтобы незамедлительно дать ответ тем, кто придёт сюда. Однако бульшую часть наших мы должны вывести отсюда и бить врага на его территории, чтобы ясно показать ему, что нас не удалось загнать в угол. Лучший способ ответа на наступление или атаку есть контрнаступлениеˮ. И позже мы действительно так и делали – оставляли часть наших людей перед началом наступления врага, операций по нашему окружению, бомбардировок, для того чтобы они держались здесь, но одновременно мы засылали отряды во фланги и тыл врага. Это создавало у армии паническое настроение. В этой ситуации противник постоянно должен был учитывать возможность атаки с тыла, и тогда он был вынужден отвлекать свои ударные силы на защиту тыла и флангов, распылять их. Таковы были военные идеи Маруланды в то время, и я думаю, что сегодня эти идеи во многом усовершенствовались.
В то время он был ещё очень молод, ему было 20 лет, нам было по 20 лет, но уже тогда он был очень ответственным и отнюдь не бабником. Он очень беспокоился о своих 4 братьях, беспокоился, чтобы они не пострадали из-за него. Он очень беспокоился о своём отце. Женщина, с которой он жил в то время, также не была избавлена от всех тех трудностей, которых у нас тогда было великое множество. Если у нас начинался голод, то он был равным для всех. Мануэль всегда заботился о том, чтобы никто слишком не переживал о судьбе своих семей. Это вполне естественная забота, забота о том, чтобы подальше отвести опасность от своей семьи, и потому он всегда заботился о гражданском населении. Перед атакой казарм какого-нибудь армейского подразделения он всегда встречался с местным населением и объяснял людям, что должно произойти и что надо делать в этой ситуации. Он никогда не отдавал приказа, исходя из принципа “это надо делать так, потому что я так сказалˮ, он стремился, чтобы приказ исполнялся сознательно. Я думаю, что это был подход настоящего руководителя, командира, человека, который заботился о том, чтобы направлять людей, а не быть просто властолюбивым начальником. Это была одна из его характерных черт, с которой я столкнулся тогда, и с тех пор я восхищаюсь ею в Мануэле всю свою жизнь…».
В 1953 г. произошёл военный переворот генерала Рохаса Пинильи. Партизаны буквально бомбардируются через прессу, через El Tiempo и El Espectador предложениями о капитуляции. С воздуха постоянно сбрасываются листовки. Штаб в Эль Дависе фактически распался. Но внутренние столкновения с «чистыми» либералами уже затихли, уже почти закончились. Последнее наступление армии с января по март того года, когда сражения велись как против либералов, так и против коммунистов, в итоге обернулось рядом совместных операций последних против общего врага. Ведь армия воевала и с теми, и с другими. И потому появилась возможность примирения двух партизанских движений.
«Мануэль пришёл и сказал командованию в Эль Дави-се: “Я уже читал эти листовки, в которых содержатся предложения нового правительства. Это неприемлемо. Мне кажется, что это просто уловка. Я, конечно, поговорю со своими ребятами, чтобы прояснить ситуацию, и если кто-то захочет сдаться, пусть сдаётся, но только без оружия. Ведь оружие – это не частная собственность, а общее имущество. Возможно, кто-то устал, и у него возникло желание сдаться. Лучше таким образом предупредить дезертирствоˮ. И это оказалось именно так, Мануэль словно предвидел будущее. Через 15 дней после военного переворота армия приостановила военные действия, и тогда сдались многие, и их хорошо принимали в армейских казармах, им даже было разрешено входить в казармы с оружием, а потом они могли совершенно свободно вернуться обратно к своим отрядам. Была искусно разыграна сцена братания армии с партизанами. Солдат вполне свободно мог приходить в гости на ферму к местному крестьянину-партизану, а партизан свободно ходил в гости в казармы. Но Мануэль не купился на это. Он предложил стратегию, которая, как мне кажется, была хорошо продумана. Он сказал: “Если проводить региональную конференцию, то она должна быть проведена на севере. Я собираю своих людей и иду на юг. Вы же направляйтесь на север и организуйте всё необходимое для проведения конференции, соберите вместе все отряды. Если для некоторых партизан возникнет необходимость сдаться, пусть сдаются, потом на их базе мы организуем массовое народное движение. Но нам нет никакой необходимости сдавать оружиеˮ. Затем он сказал: “Я знаю одно хорошее место в районе выше Пеньяс Рикасˮ. Он отправился туда вместе с Хакобо Приасом Алапе и группой партизан. А Ричард и Исауро Йоса пошли на восток Толимы. Эти события произошли почти одновременно. Мануэль двинулся к высокогорью Уилы со стороны Толимы выше Тамаро. Наверное, Маруланда уже тогда имел в виду то будущее место, которое позже получит название “Маркеталияˮ. На этом мы с ним расстались. Он отправился осуществлять свой проект»[20].
На юге Толимы партизаны были ограничены в манёвре в пределах только своей зоны, что было обусловлено географическими особенностями региона, местом расположения гражданского населения и присутствием здесь же своих семей, традиционным политическим влиянием либералов и консерваторов. Географические и исторические реалии данного региона во многом определяли и формы военной деятельности – военные операции проводились в основном за пределами региона, а потом надо было возвращаться обратно. Это служило своего рода смирительной рубашкой, которая связывала партизанам руки и не оставляла места для создания общего военного плана. Поэтому Маруланда вместе с Хакобо Приасом Алапе («Чёрный чарро») были вынуждены покинуть район Эль Дависа как по чисто физической причине, так и руководствуясь интуицией, которая всегда присутствовала у Маруланды как у прирождённого воина. Мануэль, основывая между 1953 и 1956 гг. поселения, которые позже назовут «Риочикито» и «Маркеталия», тем самым расширял своё территориальное видение войны. Маркеталия превратилась в неприступную крепость – выбор этой территории был неслучаен – и одновременно в эпицентр социально-политического и военного влияния на ситуацию в периферийных зонах соседних регионов.