Глянул на блистер таблеток обезболивающего, похмелье забирало ясность мыслей, гадя взамен головной болью. Три таблетки, это она за раз? Недолго так и печень посадить…
Она же поправила мятую причёску, с трудом разлепив глаза, посмотрела на меня. Всё ещё ждала ругани, словно не представляла себе эту ситуацию иной. Я чуял её горячее, почти лихорадочное дыхание на себе, а ещё витающую в воздухе нерешительность.
– Всё в порядке, пап.
– Это утверждение? Или вопрос?
Она поморщилась, кажется, таблетки ей не помогли. Оно и понятно, молодо-зелено, куда ей до наших упражнений с хмельным перед армией?
Я встал и подал ей руку, помогая подняться.
– Пойдём-ка на кухню, красавица.
Она побрела, словно на казнь. Глянуть на неё, так за кремовой дверью с непрозрачным стеклом её вместо кастрюль со сковородками ждали как минимум гильотина и петля.
Я усадил её на табурет, она сложила руки на столе и тут же утонула в них лицом. Заранее собралась тихо плакать?
Мне не нужны были слова. Поставил чайник, отсчитал до десяти. Ауру страха, исходящую от девчонки, можно было резать на куски. Да неужто я такой зверь в её глазах?! Не ожидал о себе такого мнения…
Растворил пакет антипохмелина в чашке горячей воды, сыпанул половину чайной ложки да размешал. Выудил из тайника початую бутыль коньяка. Из неё пахнуло клопами так, что почуяла даже Оксанка, но поднять на меня взгляд побоялась. Полрюмки ей хватит с лихвой.
– Вот, выпей. Полегчает.
Она подняла голову, а потом посмотрела на меня с недоумением. Я порушил всё, что она успела себе надумать. На чашку с оставленной в ней ложкой смотрела так, словно я задумал её отравить. Не обращая на это внимание, распахнул холодильник. Там, где прежде всегда готов был ужин, теперь зияла пустота, сиротливо стояли сложенные друг на дружку опустевшие судки.
Плевать, масло-то у нас наверняка есть. А ещё колбаса и сыр. Хлеб позавчерашний, успел зачерстветь даже в хлебнице. Пихнул его в микроволновку, система умного дома распознала вложенную подачку и выставила идеальный режим подогрева.
Она голодно сглотнула. Смотрела на сотворённый мной бутерброд, как на чудо. Осторожно, боясь обжечься, сделала пару глотков. Зажмурилась и поперхнулась, лишь чудом не расплескав всю чашку на себя.
– Что это за гадость?
– Помогает от того, что у тебя сейчас. Противно, знаю, но пей. Станет легче.
В глубине её глаз сверкнула искра недоверия, но подчинилась. Я сел напротив неё и вздохнул. Вроде надо было что-то сказать, но я не знал что. Вот уж не думал, что в тридцать пять ветер перемен притащит на облезлом хвосте подростковые проблемы.
– Ты странный, – сказала она.
– Да?
– Угу. Мама… – она вновь поморщилась, как от неприятного воспоминания, – спустила бы с меня три шкуры, а не стала поить…
Теперь ей на глаза попалась рюмка с коньяком. На красивой мордашке нарисовалось отвращение, а я поставил перед ней спиртное с той же просьбой.
– Пей.
Облегчение явилось к ней уже на третьей минуте. Бледность щёк умчалась прочь, уступив место здоровому румянцу. Совесть, приглушённая алкоголем, разинула пасть. Вот уж она попирует!
Ничего, обойдётся.
– Ты не виновата.
– Да? – настала её очередь играть в односложные ответы.
Я попытался найти слова оправдания: ей себе, всему миру разом, а на язык ложилась сплошная бесформенная чушь. «Все будет хорошо» и «скоро всё наладится» редко когда помогают прогнать всю ту свору тревог, что уже кружила над Оксанкой. Нужно было что-то иное, полное уверенности.
– Да. Не виновата. Знаешь, мы все бегаем от худшего к ужасному. Потом оглядываемся и думаем, что могли бы сделать иначе. Лучше, краше, надёжней. Что вот если бы знали, где упасть – обязательно бы приволокли тюк соломы, да потолще. Но ведь ни у кого не получается – сделать краше, лучше, надёжней. Делаем как делаем…
– …И будь что будет?
Я похолодел, прищурился. Оксанка закусила нижнюю губу и пожала плечами, устало расправила волосы. Объяснилась.
– Бабушка Тоня так говорила. Ну, всё то время, что я у неё жила. Знаешь, вы с ней очень даже похожи, пап.
Я чуть не поперхнулся односложным «да?». Девчонка продолжила, почему-то отвернувшись и глядя в окно. Будто за толщей стекла, в ночной мгле притаилась надежда на светлое будущее.
– У неё такой же своеобразный взгляд на жизнь. Что не стоит оглядываться, а шагать только вперёд: потому что иначе можно до конца жизни топтаться на месте.
– Это когда она тебе такое сказала? – попытался вспомнить все свои прежние встречи с тёткой. В одном Оксана права – так говорить умела только она. И когда я был мальчишкой, она умудрялась выудить из закромов собственной заботы немного нежности почти для чужого, впрочем-то, ей мальчишки…
– Когда я спрашивала, стоит ли ехать к тебе сюда. Ну, знаешь – сомневалась. Не каждый день ведь срывалась вот так с места, чтобы нырнуть в неизвестное. Тогда ещё подумывала: а может… может вернуться? Сделать вид, что ничего не случилось? Мать будет ехидничать, высыпет на голову с десяток непрощёных обид, но любую мерзость можно перетерпеть. Или сделать вид, что перетерпела…
Захотелось её обнять: сидя здесь, передо мной, за столом – виноватая и плавающая в океане собственного раскаяния, она всё больше и больше напоминала мне плюшевого медвежонка. Или маленького ребёнка, что успел обидеться на жизнь.
Словно грохот пулемётной очереди, по ушам грянул дверной звонок. Дёрнулся, вскочил на ноги – готовый к действию и драке, пока не вспомнил, что торчу не на поле боя. Оксанка хлопала ресницами, а вокруг родная, до блеска вычищенная кухня.
– Я сейчас, – словно в оправдание буркнул ей, чуя как душу скребут мрачные предчувствия. В такой час счастье заглядывает редко…
Его улыбкой да пугать детей.
Едва глянув в глазок, сделал шаг к тайнику с пистолетом, но заметил в отражении зеркала бледное Оксанкино лицо. Только что я выдернул её из кошмара, который породил сам, а вот сейчас вновь жаждал окунуть в самые пучины.
Понял, что если она увидит чёрный корпус оружия, не простит никогда.
– Пап? – позвала с кухни. Звонок в очередной раз грянул протяжно и требовательно, пиджак по ту сторону двери терял остатки терпения.
Зажмурился, выдохнул, запрокинул голову. Герои прошлого шагали на смерть молча и гордо. Пришла очередь мне взять с них пример.
Отчеканил на панели отпирающий код, потянул за «сапожок» замка. «Дёрни за верёвочку, дверь и откроется…»
Игорь – само воплощение зла. Пусти его на сцену, чистый Вельзевул и Мефистофель, ни огня, ни дыма не надо.
Разве что вилы.
– Ал-лек-сей, – он проговорил моё имя, будто собираясь его проглотить. В глубине глаз плясали озорные бесы, будто куратор из «Айм-мита» кушать не мог, как жаждал совершить глупость.
– Это по работе, Оксан, – крикнул через спину.
– Да-да, именно, Алексей. По работе. Вчера у нас возникли разногласия относительно игрового подхода прошлого сна. Есть желание обсудить глубину контраста происходящего в зерновом поле идей.
Что за чертовщину он несёт? Сменив улыбку, Вениаминович хитро подмигнул, а я только сейчас понял, говорил не своим голосом. Оксана если и хотела выглянуть, посмотреть на гостя, Тучка пришла мне на выручку, запрыгнув ей на колени.
Всяк знает, что тот, кому кошка запрыгнула на колени, обречён сидеть, пока той не надоест.
– Может быть, пустишь гостя в дом? – недовольно отозвалась она. – На пороге держишь. Невежливо.
– Оксана? Ваша дочь? Ваш отец про вас много рассказывал. Не стоит беспокойства, разговоры подобного толка, увы, лучше вести с глазу на глаз. Не выгонять же вас с кухни… – его учтивостью можно было затопить половину суши.
Вышел с ним на лестничную клетку, к лифту. Вениаминович с отвращением глянул на недокуренные бычки, агрессивно-красным моргнул имплант в глазу. Стоило догадаться, что кураторы крупных корпораций не совсем люди.
Если вообще люди, а не ожившие машины.
Отдал ему должное, Оксана так и не увидела гостя.
– Спустимся на пару этажей ниже, – предложил он.
– Там ваши амбалы?
– Грубо, Алексей, – он хрустнул костяшками пальцев, будто намекая, захочет убить, сделает без посторонней помощи. – Не стоит недооценивать любопытство вашей дочери. А оно ведь может привести её к печальным последствиям. Слышал, у вас с ней недавно были… разногласия.
– От кого?
– А это важно?
Прав, бестия. Абсолютно всё равно.
Лестница показалась бесконечной. Шаги по ступенькам глухо разносились, отдавались в ушах. Пыхтящая фигура вылетела нам навстречу. Отчаяние заставило увидеть в ней Максима. Куратор, в первую неделю готовый висеть у меня на хвосте, потерял ко мне всякий интерес.
Нашёл новую игрушку?
Это был не Максим. От дяди Юры, невесть что забывшего в столь поздний час, пахло усталостью и тайкой. На какие барыши гулял?
– Лёшка, ты? Давненько тебя не видал. Ты чего это раздетый? Курить, что ли?
Вениаминовича он будто не видел. Будто и не было его за моей спиной. Тот же терпеливо ждал, когда наболтаюсь со стариком.
– Да вот забыл в машине документы с работы, – потеребил затылок, кивнув на Игоря. – А начальство без них, как без кислороду.
– Ну, умеешь ты воздух перекрыть! А вы с ним давайте построже! Пусть не балует, не один он, девка при нём теперича!
– Учту, – кивнул Вениаминович, пропуская старого ветерана. На дядю Юру сложно было сердиться, видел во мне свою впустую растраченную юность и не желал повторения мною своих ошибок.
Спустились. То самое окно, выбравшись через которое на ступень крыши, курили вместе с Сашкой. Сколько там времени с того момента, неделя, полторы? Теперь уже неважно.
– А вас тут любят, Алексей. Соседи.
– Да?
– Полубезумная старуха не хотела пускать к вам, а мне казалось, что костюм и добрая улыбка способны утихомирить любую мегеру.
Пробрало холодом, посмотрел прямо ему в глаза. Если он что-то сделал с консьержкой…