Стеклянная крышка вспотела изнутри: крупные капли бежали ручейками вниз, оседали на резине герметика. Я начал вылезать на одних лишь рефлексах – получалось плохо. Подскочившие техники выволокли меня наружу – сколько их было? Трое-четверо? Где-то маячил пятый. Средь толпы я видел любопытствующие лица – случившееся явно было в новинку. И что-то мне подсказывало, что Максим, где бы он ни был, скачет сюда на всех парах.
Среди прочих мелькало Машино лицо – словно призрак, будто фантом. Она и рада бы подойти ближе, но её оттесняли – то медики, то лаборанты.
Мерили пульс, проверяли давление. Задирали рукав: инъекторы впрыскивали под кожу стимулятору, по венам бежала какая-то химическая, приводящая в чувство дрянь. Нелепо оглянулся по сторонам: на часах ещё не было полдня, все остальные капсулы работали в штатном режиме. Словно не я, как кузнечик, прыгал по чужим снам ещё час назад.
Вертлявая девчонка с хвостиком волос на белом халате нарисовалась тут как тут. В руках планшет, но большущей груди – аляпистый бейджик. Ушей касались стандартные, впрочем-то, вопросы: как себя чувствуете, что произошло, можете пошевелить руками-ногами?
Отвечал односложно, кивал, показывал – руки-ноги в действии, не стоят беспокойства.
Словно акула среди волн, толпу взрезал незримым плавником Максим. В одном я ошибался: всех паров не было – присущая куратору вальяжность никуда не делась. Как и солнцезащитные очки, как и деланная официальная улыбка.
– А-ле-ксей. Пройдёмте. Есть разговор.
Во рту пересохло: неужели меня накрыли? Сарказм смеялся над моей наивностью: в конце концов, в Майнд-тек работают не идиоты. Встал с складного стула: первый шаг оказался трудным настолько, что чуть не потерял равновесие. Видел, как вздрогнуло окружение: если что поймают.
Но только «если что».
Зашагал за куратором следом, чуя на себе голодный взгляд медиков: будь их воля, они ни за что не отпустили бы меня вот так. Уж очень хотелось «пощупать» разными приборами человека, что сумел проникнуть в чужие сны. А у Максима вместо машин – только слова.
– Ваш случай уникален, Алексей. Поздравляю.
– Да?
– Не каждый день кто-то ныряет из своего сна в чужой.
– Не каждый? Такое случалось прежде?
– Случалось. Неужто вы думаете, что стали первопроходцем? – от его былого восторга, что слышал, пока бегал от чудищ в кошмаре Миры, не осталось и следа. Сердечный ритм бешено набирал обороты, бухая прямо в мозг – он знает, знает, знает…
И это могло свести с ума.
– Вы же только что сказали, что случай уникален.
– В этом-то и беда. Прежде нам доводилось слышать про смешение игровых снов. Переплетение на остаточной информации, повреждённую коллизию. Всё это можно было легко исправить перезагрузкой – что возвращало к исходным позициям. Восстановление из базы данных. Как загрузка во время игрового сна.
– И чем мой случай отличается?
Максим поправил галстук.
– Много чем. Когда смешивались два сна: они именно что смешивались. Получалась сумбурщина: но физически… каждый оставался в своей капсуле.
– Не припомню, чтобы проснулся в капсуле Миры, – ответил ему чуть скривившись. Не то, чтобы я был против…
Куратор задумался, но лишь на миг – я не видел его столь задумчивым прежде. Если он знает обо всём, что я провернул, то его игра подзатянулась.
– Да. Я о другом. Раньше сиешивались сны, превращаясь из чёткой структуры в горячёчный бред. Нина же говорила вам, как работают игровые сны? Что они условно ограничены. Мозгу не позволяется заходить за… определённые рамки. Вы не можете взять пистолет и превратить его в пулемёт.
«Ты можешь приказать своему громиле взлететь. Он вздохнёт, скажет что ты босс. Но всё равно не взлетит»
Максим продолжил.
– А вы вышли. И даже не за рамки своего сна: вы оказались в другом. Кажется, я упоминал, что мы подбираем людей под определённые сны. Любой может нырнуть в пучины противостояния «Пустельги» и «Гунгнира». Ребёнок, хрупкая медсестричка, старик. Но для этого нам нужно отследить влияние на тех, кто эти сны способен выдержать.
– А Мира… она же в сплошных кошмарах.
– Вы слышали про жанр «Уютного хорора»? Где пугают контрастом, и заставляют вкусить детских ужасов из набора городских легенд? – спросил он и вздохнул, когда я отрицательно покачал головой. Времени на разъяснения у него не было.
Он вызвал лифт – монотонный, блестящий кнопками короб потащил нас вниз, к выходу: а я ведь даже помыться не успел…
– Суть в том, что ваше появление не сломало ни один из снов, не нарушило чёткую структуру, не превратило в бред. Вы просто влились в общую логику повествования, как ещё один элемент.
– И что это значит?
– Что на сегодня я освобождаю вас от работы. Отдохните, придите в себя, а мы пока решим, чтос этим делать. Жаль только одно, – он дождался от меня вопросительного взгляда, прежде чем заговорил вновь. – Данные не сохранились. Увы, мы вряд ли станем искать поводы для повторения инцидента, но к сожалению, лишены возможности изучить происходящее в должной мере. В остальном – проведите время с пользой, Алексей. Сегодня вам выпала возможность не воевать – так может, воспользуетесь ей?
Иногда неприятностям нужен облик. Они могут обратиться в окативший из лужи мимо промчавшийся автомобиль или в докучливого собеседника посреди переполненного автобуса. Иногда они приобретают причудливые облики, может даже получиться самая настоящая мегера. Сегодня они решили предстать передо мной в облике симпатичной девушки.
Столкнулся с ней в коридоре почти у самого выхода.
Маша.
Вокруг никого: такое бывает в корпоративном офисе? Знать бы, как она умудрилась оказаться здесь раньше, чем мы доехали с Максимом. Куратор испарился, сказав, что ему нужно посетить мужскую комнату. А может хотел оставить меня один на один с этой тигрицей.
Так он обо всём знает? Или нет?
Девчонке не хваталт пистолета.
Здравый смысл был начеку, она здесь из-за меня. Стояла, ждала. Кажется, ей было, что мне сказать с глазу на глаз. Отчаянно жаждалось, чтобы это была какая-нибудь маленькая, абсолютно бестолковая глупость, что-то вроде признания в нечаянной и нежданной любви. Лет десять назад это привело бы меня в ужас пострашнее, чем прошмыгнувший сквозь прорезь амбразуры фугасный дрон. Сейчас лишь выдохну с облегчением и найду для неё слова утешения. Какая любовь, Маш? У меня дочь, не то здоровье и проблем на три взвода. А в этом море плавает рыбёшка и получше меня. Вон тот же соплежуй Андрей…
Быть взрослым плохо. Начинаешь угадывать, что захочет сказать стоящий напротив человек, а потому становится грустно и скучно.
– Лёш, можно тебя на минуточку?
– А если без предисловий?
– Спешишь? – кажется, моя просьба вывела её из себя. До того она ещё держалась, а теперь её смыло волной в океан негодования.
Красивое лицо исказилось гримасой то ли отвращения, то ли пренебрежения.
– Это ведь твоя работа, верно? Что данные не сохранились?
Если уж косячишь, идёшь напропалую – иди до конца. За признание не прощают, бьют вдвойне.
– Не понимаю, о чём ты. Маш, ты… в порядке?
– А ты? Это ведь твоих рук дело. С капсулой. Сначала ты спрашиваешь, как и что устроено, а потом происходит вот это?
Кажется, случившемуся ещё не успели придумать названия. Что ж, уверен, у них будет достаточно времени.
Машка не унималась, готова была бросаться на меня раненой тигрицей.
– Сколько они тебе пообещали?
– Кто «они»?
– Я не знаю! – злость так и рвалась из неё наружу с каждым словом. Сжав кулаки, выпрямившись вперёд, она сверлила меня взглядом. Трудно было не заметить, как же хороша она в гневе. Но я молчал, незачем подливать масла в огонь тому, с кем ещё работать.
– Маш, я не знаю, о чём ты говоришь. Ты уже рассказала обо всём Максиму?
– А что? За свою шкуру трясёшься?
– Просто хочу знать, почему о таком докладываешь мне, а не ему?
Объяснение застряло у неё в глотке, не ложилось на язык. Я застегнул молнию собственной куртки, поправил шарф, глянул на улицу. Хотелось взять её под руку и уволочь прямиком под вальс кружащих снежинок. И похрену метель.
Не согласится. Теперь уже точно нет. Взгляды вновь пересеклись, в моих глазах спокойствие, в её – самый настоящий пожар. Мне оставалось ретироваться, пока она не сожгла меня дотла. Машка осознавала, что ничего, кроме пустопорожних догадок, у неё нет, а потому готова была спалить всех и каждого. Я выдохнул, пожал плечами и нырнул в неприветливость зимнего дня…
На часах половина. Нет хуже свободного времени! Кажется, что ловишь за хвост счастье безделья, на деле же хватаешь плоть душного поиска, чем себя занять.
На войне с этим проще. Ты либо воюешь, либо спишь, либо копаешь очередной окоп, блиндаж, заделываешь дыры в монолите бруствера.
Словно где-то там, за ленточкой, на язык ложился клейкий вкус тревоги. Разговор с Машей разбередил самое нутро. Меня раскрыли, обо всём знают, и вот-вот лавочка будет прикрыта.
Шагал по грязному, чуть подтаявшему от нежданной оттепели снегу и ждал, что вот-вот затрезвонит смарт. Максим как всегда начнёт уклончиво, не спеша переходя к сути.
Как увольняются из корпоратов? Скучно, монотонно, через отдел кадров? Почему-то хотелось представить кровавый ритуал. Дарующая жизнь красная влага брызжет на успевший пожелтеть лист скреплённого подписями договора. Стонут в жутких муках девстенницы, вздымаются жертвенные клинки, едва слышно шурша о воздух, рвутся бумаги.
А вместо проданной души выдают копейки за неотгулянный отпуск. Последнее трижды смешно, я и месяца не отработал, о каком отпуске можно было говорить?
Я и не заикался.
Глянул на дорогу, пытаясь понять, куда иду? Мозг лихорадочно вспоминал. Оказалось, что в сторону Оксанкиного института. В сумке, которую не стали проверять секьюрити, чужая застиранная форма одного из техников. Откуда Вениаминович её достал?