– А на меня? Тебе тоже плевать? Исчезну я, так ты поплачешь день-другой, а потом на работу?
– Ты хочешь жестокой правды или сладких обещаний? Тогда вот. Ты вклинилась в мою жизнь нежданным подарком. Я не знал о тебе годами, и вот ты появляешься передо мной. Я не знаю, как себя вести. Я отчаянно рву жилы, разрываясь между прежней жизнью и новой, в которой тебе есть место. И я не хочу тебя терять вот так, запросто, пустого каприза ради.
Она застыла, словно пробуя мои слова на вкус. Плавала в череде новых, вброшенных мной размышлений. Искала ответы на свежие вопросы. Сделала ко мне один, крохотный шаг навстречу. Я улыбнулся то ли ей, то ли себе. В глубине души тлела надежда, что если мы и не поняли друг дружку, то точно идём в этом направлении.
Тянул к ней руку, предчувствуя каверзу. Кто сказал, что скверным бывает лишь четверг? Среда ухмылялась, подарив мне пару тёплых моментов с Мирой, а теперь жаждала наказать. Наледь под ботинком Оксаны повела её ногу в сторону. Готовая уйти со мной девчонка не вскрикнула, испуганно выдохнула. Земля уходила из-под ног не только у неё, у нас обоих.
В стиснутой ладони осталась лишь шерстяная бежевая варежка. Оксанка перевалилась через край крыши, наконец дала волю голосовым связкам. Крик, испуг, отчаянный хват маленьких пальчиков за как назло покатую окантовку. Вздулись ногти, побелело запястье, холод снега спешил скинуть её вниз.
Прыгнул, словно дикий кот, забыв обо всём. Горсть снега прыснула в лицо, отчаянно перехватил её, потащил наверх.
– Пап! Спаси! Спаси! – ещё недавнее желание сделать последний в своей жизни шаг сменилось диким неизбывным желанием жить. Она закачалась в моей хватке, перебирая ногами по воздуху, а я к своему ужасу ощутил, что как ни стараюсь, начинаю сползать сам. Задрался свитер, скособочились штаны, мороз кусал вымокшие пятки сквозь носки.
Спасение опустилось на нас урчащим котом. Серый уборочный дрон с вмятиной на корпусе мягко опустился мне на спину, придавил, позволил задержаться. Я тащил Оксанку двумя руками, лёгкость девчонки на холоде обернулась увесистой тяжестью.
– Живые, а? Живые? – дядя Юра едва ли не с ноги высадил и без того открытую дверь. В старике проснулся солдат; только сейчас его тело поняло, что неплохо бы задохнуться после того, как проскакал до самой крыши по лесенке. Почему-то знал, что он обошёлся без лифта.
Оксанка дрожала, словно маленький котёнок. Вспомнил, как подобрал в снегу Тучку и принёс домой. Сегодня нёс её почти точно также, как в прошлое воскресенье. На руках. Испуганную, жмущуюся ко мне, понимающую, сколько успела наломать дров за последние несколько дней.
Может, показать её Нине? Пускай поговорят. Всё потом, конечно, сейчас ей лучше выспаться и прийти в себя.
Дядя Юра пришёл с бутылкой. Как чуял, что чем-то подобным сегодняшний день и закончится. Я поискал глазами, что было в холодильнике. Тот самый заготовленный ужин, что сделала Оксанка. Подумать только, он мог быть последним, сделанным её руками!
– Да уж, Лёшка… – проговорил старик, поглядев на Оксану. Девочка отогрелась в тепле. Помню, как тащил её на крышу, как готова была выскользнуть из задубевшей ладони её маленькая горячая рука. Навсегда запомню, как в руках осталась варежка, а я смотрел на неё и думал, что всё, конец.
– Спасибо, дядь Юр. Если бы не вы со своим дроном…
Ветеран махнул рукой.
– Чего уж там! Я ведь почти сразу смекнул, к чему дело-то идёт. Можно было бы этих желтопузых из спасателей позвать. Как они там сейчас зовутся? А, неважно! Да пока они соберутся, пока приедут, помереть можно. Бабке тогда своей вызывал, день ждали. А говорят, медицина у нас самая быстрая в мире…
Оксану по приходу загнал сразу же в ванную. Стесняясь старика, она тихо сказала, что сама, и пошла под тугие струи горячего душа. Слышали с ним лишь шум оседающей в ванне воды. А потом она свернулась на диване, завернувшись в одеяло, будто младенец. Как будто видел, как в ней сегодня пробуждается, рождается нечто новое.
По-другому относящаяся к жизни Оксана…
– Ты вот что, Лёшка, скажи, как же до такого дошло-то? Я после войны думал, что мир, он как цветок. Новый станет, расцветёт, бутоном красивым обратится. Не то, что есть от пуза будем и телевизоры в наших домах лучшее европейских будут, нет. Что люди у нас жить захотят. Не за себя, вот за тех, кого тебе в фотоальбоме тогда показывал. Много же наших не вернулось… – он налил себе очередную рюмку, хмель крепко держал его рассудок.
– Дядь Юр, а жена что скажет?
– А я ей как рассказал о случившемся, так она мне бутылку сама дала. Иди, мол, посиди с дурнем, мало ли чего молодому да глупому в голову придёт. Сказала проследить, чтоб девку не угробил. Боялась, смертным боем лупить её станешь.
– Мысли были.
Старик хмыкнул, покачал головой.
– Врёшь ты всё, Лёшка. Ты только с виду такой суровый да страшный. А на деле-то я видел, как ты ту троицу раскидал, когда те к ней лезть вздумали. Говоришь, свалилась из ниоткуда, а готов был ради неё своей рукой пожертвовать.
– Уже в порядке, быстро залечили, – то ли похвастался, то ли пояснил. Покрутил у старика рукой прямо перед носом, ребята из «Сорорита-течнолоджи» своё дело знали.
– Чё ты ей передо мной вертишь? – дядя Юра сморщился, как от лимона. – Ну, вижу, что даже шрама не осталось. В другом дело-то. Я ведь когда воевал, у нас таких эскулапов ещё не было, а всё одно и в атаку, и под пули ходил. Вот такой же и у тебя тогда взгляд был, Лёшка. Что хоть руку, хоть ногу оторви, а ты тем поганцам рыльца чистить пойдёшь, и нигде не ёкнет. Дорога тебе девчонка-то?
Я налил себе ещё стакан мутной. Время на часах неуклонно бежало к завершению дня, а завтра ведь ещё на работу. Почуял, как превращаюсь в обычного серого воротничка, что даже думать боится позволить себе лишнее.
Дед самодовольно хмыкнул.
– Лю-юбишь. Опять по глазам всё читается, Лёшка. Потому и говорю, что простой ты. А значит, хороший. Нет добрее дурака, чем простак.
– Ну, спасибо! – ответил я ему на насмешку, воздев руки и тут же опустив их на колени. Охарактеризовал так охарактеризовал!
– А ты не обижайся, когда старшие говорят. Мы превирать любим, да с намёком. Ты вот что, Лёшка, подумай, как ей жизнь не сломать дальше.
– Думаете, я её смертным боем и по углам?
– Слышал я про твоего отца, слышал. Ты мне сам рассказывал. Ты не он, это верно. Поверю, что застрелишься из табельного быстрее, чем руку на неё поднимешь. Оттого и проблема твоя.
– А вот сейчас не понял, – я недоумённо заморгал, глядя старику в глаза. Он же отвечал взглядом прямо в душу.
– Она ж на крышу не от хорошей жизни побежала, верно? Знаю, знаю что скажешь, свалилась, как снег на голову, да ты про неё и не знал все эти годы! Что и дом, и кров, и что угодно – всё ей, без отдачи и надежд на благодарность. Я о другом. Посмотри на себя со стороны-то, Лёшка. Ты мечешься, как белка в колесе. То к тебе менты на бобике приезжают и чуть ли не в наручниках ведут, то с мутными типами по лесенке гуляешь. А она-то вот другого хотела.
– И откуда знаете?
– Дак она сама и рассказала. Говорю же, хорошая она у тебя девка. В чём-то даже в тебя, бесхитростная. Неопытная. Наивная.
– Последним тоже в меня? – возмутился, а сам вспомнил разговор с Максимом, как он раскритиковал мою маскировку.
«В последний бой я, пожалуй, возьму вас. А вот на хитрые задачи увольте…»
Да уж, жаловаться не на что, сплоховал и не продумал…
– Ты ж вот то на работе задержишься, то с бабами какими-то по подворотням обжимаешься. Видела моя старуха тебя вчера, что ли? Всю ночь бухтела, может, завидовала. Я это всё к чему, Лёшка? Не ей за голову надо взяться одной, тебе бы тоже подумать над тем, что творишь. Из огня суёшься в полымя без оглядки. Мы вот тебя всем двором у участкового отстояли. А если бы не отстояли? Если бы он тебя за тот мордобой забрал и под суд? И из-за кого? Из-за поганцев!
– Из-за неё, – вспомнил всю ту ярость, что вскипела во мне на тот момент. Хватило бы на три войны.
– Ага, как же! Ей тут без отца остаться из-за того, что руку в трусы пустили? Только ради того к тебе и ехала?
– А что же надо было, дядь Юр? На тормозах спустить? Ждать, когда изнасилуют?
Он только руками развёл.
– Кабы я знал. Да ведь из любой жопы всегда два выхода, не один. Сам за ленточкой был, не хуже меня знаешь. Что-то надо было сделать. Но не так. Иначе. Про то и говорю. Взгляни на неё, молодая, красивая, умная. А даже такая легко скурвиться может, если не доглядишь. Так вот, когда в очередной раз на тебя свалится дерьмо, ты лучше семь раз подумай, а стоит ли оно того, чтобы не только вляпаться, но и с ног до головы вымазаться?
Посидели ещё немного в вязком мужском молчании, каждый выбрал себе точку на полу, чтобы сверлить её взглядом.
– Она тебя любит. Беспокоится.
– Она так сказала?
– А разве не видно. Сдаётся мне, ей хотелось, чтобы ты на крышу пришёл. Сам.
– Я ей звонил.
– Звонил он ей, поглядите-ка какая важность! Нет, Лёшка. У меня вот с детьми туго, а всё одно кой-чего соображаю. По телефону всяк может. А ты побегай, поищи…
– Что же мне, догадаться нужно было, где искать? Какой ляд дёрнул бы меня глянуть на крышу? Да после… после всего, что было, я бы побежал её искать скорее в самый злачный, заполненный пьянью район, а не на крышу.
– Она ребёнок, Лёшка. Даже в свои восемнадцать. Ни войны, ни чумы толком не видела. Всех забот, что мирная жизнь, пусть и с огрехами. Мыслит она просто, многого не понимает, хотя и думает, что вкусила всего и сполна. Да не о том речь. Да и в таком состоянии, сам понимаешь, много надумаешь, да только ничего умного.
– А если бы вы мне не позвонили? Или на работе задержался? Всё, привет, приплыли?
Старик хмыкнул на моё возмущение, покачал головой.
– Говорю же, ребёнок. Она так внимание твоё привлекала. На подсознательном уровне. Сам подумай, хотела бы шагнуть, стала бы там жопу-то морозить? Вот то-то же и оно! Хотела, чтобы ты ей сам сказал, что сказал.