— А коммунисты? — поинтересовался командир отряда.
— Коммунисты приравниваются к евреям и подлежат стопроцентному уничтожению, — сказал Максим. — Я хочу, чтобы вы поняли. ОУНовцы, которые сейчас хозяйничают на Житомирщине, такие же враги советской власти, как и немцы. И даже хуже. Немцев мы, в конце концов, выбросим с нашей территории, дойдём до Берлина и водрузим советский флаг над Рейхстагом. Победа будет за нами. Это так же неизбежно, как восход солнца. А вот местных нацистов так просто не победить.
— Почему? — нахмурился Нечипоренко. — Самых рьяных, у кого руки по локоть в крови, к стенке. Остальных — в лагеря, на перевоспитание.
— Эх, — вздохнул Максим, — если бы это было так просто… Но мы отвлеклись, товарищи. Речь сейчас о людях, которых я привёл. Двенадцать человек. Трое мужчин, трое детей и шесть женщин. Нужно, чтобы вы их приняли. Им больше некуда идти.
— Слушай, младший лейтенант, — сказал Нечипоренко. — Я всё понимаю, людей надо спасать. Но…
— Советских людей, — перебил Максим.
— Да, конечно, советских, но…
— Вы коммунист, товарищ командир отряда? — спросил Максим.
— Коммунист, — подтвердил Нечипоренко. — Член партии с тысяча девятьсот девятнадцатого.
— А вы, товарищ комиссар? — Максим посмотрел на Сердюка.
— Я с двадцать четвёртого. Сразу после смерти Владимира Ильича Ленина вступил, — сказал тот.
— Значит, вы здесь советская власть. Другой нет.
— Да какая мы власть, — вздохнул Нечипоренко. — Оружия нет, патронов нет, взрывчатки — кот наплакал. Людей мало. Жратвы и той нет. Чем я твоих евреев кормить буду, лейтенант? Сами едва выживаем. А тут ещё двенадцать ртов.
— Я бочку мёда дам, — подал голос Аким. — Двадцать литров, этого года мёд. Липовый.
— Спасибо тебе, дядька Аким, — сказал Нечипоренко. — Мёд — это хорошо. Но одним мёдом жив не будешь.
— Сколько времени вы можете кормить двенадцать человек на имеющихся запасах? — спросил Максим.
Нечипоренко посмотрел на своего комиссара.
— Неделю точно сможем, — сказал тот. — Если пояса затянуть — две. Потом на крапиву и лебеду переходить придётся. Напомню, что осень не за горами, а там и зима.
— А если я скажу, что в течение недели обеспечу вас продовольствием? — спросил Максим. — Причём надолго, с хорошим запасом?
— Сказать мало, — усмехнулся в усы командир отряда. — Сказать я и сам могу. Вот если обеспечишь — другое дело.
— Обеспечу. Даю слово. Но, разумеется, с неба оно само не упадёт. Может потребоваться ваша помощь.
— Оружия мало, — повторил Нечипоренко. — Но чем можем, поможем.
— Тогда принимайте людей, оружие и ждите меня. Сегодня у нас двадцатое августа, среда?
— С утра было двадцатое, — подтвердил Сердюк.
— Значит, ждите меня завтра или послезавтра.
— С продовольствием? — недоверчиво осведомился Нечипоренко.
— Это вряд ли. Не так быстро. К тому же, одному мне не справится. Вернусь с реальным планом как его в ближайшее время добыть. А пока — вот, — Максим развязал вещмешок и выложил на стол девять плиток пищевого концентрата в обычной бумажной упаковке (родную, с маркировкой Роскосмоса, пришлось снять). — Одной такой плитки хватит троим на день. Или одному на три-четыре дня. Кусаешь, жуешь, глотаешь, запиваешь водой, кипятком или чаем. Или вовсе не запиваешь.
Нечипоренко взял плитку, осмотрел со всех сторон, понюхал.
— Это где ж такое делают? — поинтересовался. — Никогда не видел.
— Секретная разработка, — подмигнул Максим. — Ешьте смело, не отравитесь. Отвечаю.
[1] Упражнение по снижению давления доктора Евдокименко.
Глава двенадцатая
Bahnhofskommandant [1] обер-лейтенант Густав Вебер скучал.
В такую дыру, как это русское село Luginy судьба его ещё не забрасывала.
Да, да, он знал, что виноват сам. Намекали умные люди, кому и сколько дать, чтобы остаться в Польше, не послушал. Пожадничал. Решил, что и так обойдётся. Он, мол, специалист, на хорошем счету, имеет письменную благодарность от самого генерала Рудольфа Герке — начальника военно-транспортной службы вермахта. И что теперь? Можно подтереться этой благодарностью, больше она ни на что не годится.
Рейхсмарки!
Пять тёмно-зелёных сотенных банкнот в плотном бумажном конверте решили бы его проблемы.
Нет, Густав, сказал он себе. Пять уже не решат. Тогда, в Польше, три месяца назад, когда доблестные немецкие войска только готовились перейти границу с Советской Россией, решили бы, а сейчас нужно, минимум, восемь. А лучше — десять. Чтобы наверняка. Тысяча рейхсмарок. Это большие деньги. Очень большие.
И где их взять?
Негде.
Значит, так и торчать в этой русской дыре, где нет даже приличного борделя (что там приличного, никакого нет, ближайший в Коростыне, а более менее нормальный аж в Житомире) и от скуки можно натурально подохнуть?
Даже партизан — и тех нет.
Что за мысли, Густав? Партизан нам точно не надо. К тому же, ходят слухи, что они уже есть. Позавчера кто-то убил шестерых украинских полицейских, а также обезоружил и раздел до белья унтершарфюрера СС Клауса Ланге, который командовал акцией по уничтожению местных евреев. При этом угнали, а потом сожгли один автобус и один грузовой автомобиль. Евреев же и след простыл. Двенадцать человек словно растворились.
Тьфу, каких ещё «человек», Густав, не люди они. Евреи. Как и русские и эти, как их, украинцы, которые на самом деле те же русские, тоже не люди. Славяне, цыгане, евреи… Недочеловеки. Прав фюрер. Все они должны быть уничтожены, чтобы освободить место настоящим людям — немцам, истинным арийцам. Таким, как он, Густав Вебер.
К чёрту партизан.
Уж лучше скука.
Потерпи. Сегодня четверг, двадцать первое августа. До воскресенья осталось два дня. Три, если считать сегодняшний. В воскресенье можно будет съездить в Коростень, развеяться. Или, всё-таки, в Житомир? Нет, лучше Коростень. Чем больше город, тем больше соблазнов и трат.
Густав посмотрел в открытое окно. Над железнодорожным полотном дрожал нагретый воздух. Конец августа, а жара, как в июле.
Комендант налил себе воды из графина, поднёс к губам стакан, и тут краем глаза заметил в окне какое-то движение.
— Господин комендант? — раздался голос.
Гюнтер повернул голову.
Под окном стоял молодой, высокий и широкоплечий парень с короткой стрижкой тёмных, почти чёрных, жёстких волос.
Он выглядел… странно.
Да, вот самое точное слово. Странно.
Ему бы наверняка пошла военная форма. Немецкая, разумеется. Но формы на нём не было. Отсюда, из комнаты, Гюнтер видел только старый коричневый пиджак надетый поверх белой сорочки.
Русский?
Какого чёрта ему надо?
— Разрешите войти, господин комендант? — незнакомец улыбнулся, блеснув крепкими безупречными зубами. — У меня к вам дело, — он понизил голос, оглянулся по сторонам. — Весьма для вас выгодное, хочу заметить.
Нет, какой русский, не может русский так безупречно говорить по-немецки. Гласные тянет… Саксонец, что ли?
— Так я войду?
Черноволосый опёрся о подоконник и одним прыжком очутился в кабинете.
— Спасибо. Нет-нет, вставать не надо, — остановил он Густава.
— Карл! — рявкнул комендант. — Сюда!
— Охрану зовёте? — поинтересовался незнакомец. — Напрасно. Ваш Карл крепко спит и проснётся не раньше, чем через двадцать минут. Много — тридцать. Мы как раз завершим наши дела. Кстати, если у вас возникла мысль, что вы успеете вытащить пистолет раньше, чем я воспользуюсь вот этим, — в руке черноволосого, словно по волшебству, появился нож, — то напрасно. Оставьте её. Не успеете. Знаете, этот нож такой острый, что я сам поражаюсь иногда. Смотрите, — он взял со стола лист пищей бумаги и располосовал его на две неравные части так быстро, что комендант едва успел моргнуть. — Видите? Бриться можно. Сам его побаиваюсь. Как бы не порезаться… Давайте поговорим, и, гарантирую, все будут довольны.
У незнакомца был какой-то текучий, неуловимый и в то же время смертельно опасный взгляд. Встречаться с ним глазами не хотелось.
— Кто вы такой? — спросил Гюнтер.
— Хм. Вы уверены, что хотите знать моё имя? Впрочем, почему бы и нет. Возможно, нам ещё не раз придётся вести дела. Извольте. Меня зовут Макс. Макс Губер, коммерсант. А вы…?
— Вебер, — облизнул внезапно пересохшие губы комендант. — Густав Вебер.
— Фирма Губер и Вебер, — весело произнёс черноволосый. — Работаем до последнего клиента. Прекрасно! Сама судьба свела нас. Скажите, Густав, хотите денег заработать?
— Э…
— Вижу, что хотите. Да и кто не хочет? Смотрите, — он полез в боковой карман и выложил на стол перед комендантом пять золотых монет по двадцать марок каждая. Тех, старых, настоящих, выпущенных ещё до Великой войны четырнадцатого года. — Они могут стать вашими прямо сейчас. Но в обмен мне нужны кое-какие сведения.
— Сведения? — Гюнтер снова облизал губы. Его глаза постоянно возвращались к сияющим в солнечном луче пяти золотым кругляшкам на столе.
— Попейте водички, не стесняйтесь, — продолжил человек, представившийся Максом. — Да, сведения. К слову, это, — он кивнул на монеты, — только аванс. Если ваши сведения будут мне полезны, получите ещё столько же.
— Что вы хотите знать? — Гюнтер заставил себя взять стакан и выпить воды. Пять монет по-прежнему притягивали его взор. Но мысленно он видел уже не пять, а десять. А в перспективе…
— Меня интересуют ближайшие составы с продовольствием и армейским снаряжением, которые проследуют по железнодорожной ветке Белокоровичи — Овруч. Точное время, груз, охрана, количество вагонов. Всё, что известно.
— Это секретные сведения, — понизил голос комендант. — Если гестапо станет известно, что я их кому-то передал, меня ждёт концлагерь. Это в лучшем случае.
— Никто не говорил, что будет легко, — сказал Максим. — Гестапо ничего не узнает. Ваш Карл, как я уже говорил, дрыхнет. Меня он не видел. Других свидетелей нет. Карлу влепите взыскание за сон на посту… Хотя нет, лучше не надо, сделайте вид, что вы ничего не заметили. Ну?