— Волосы густые, тёмные, коротко стрижен. Глаза — карие. Лицо… Ну, симпатичное лицо, молодое, открытое. И вот ещё что. Не был он похож на еврея. Хотя те тоже, конечно, разные бывают…
— Почему же вы решили, что он еврей?
— Документы. Златопольский Михаэль Самуилович, как сейчас помню. — Еврей. Год рождения тысяча девятьсот девятнадцатый. Место рождения — город Житомир.
— У вас хорошая память, ефрейтор, — похвалил Йегер.
— Стараюсь, господин штурмбанфюрер! — рявкнул тот, вытягиваясь.
— Вольно. Дальше что было?
— Дальше мы сопроводили его к месту сбора, к школе и сдали с рук на руки.
— Во что он был одет?
— Обычная одежда, — пожал плечами ефрейтор. — Коричневатый старый пиджак, рубашка, штаны, сапоги, мешок через плечо.
— Кепка была, — добавил Ганс. — Такая… местная. И ещё взгляд…
— Что — взгляд?
— Взгляд у него был какой-то странный, господин штурмбанфюрер. Такой, неуловимый. Вроде в глаза тебе смотрит, а на самом деле нет. Непонятный взгляд. И всё время как бы улыбается. Но не улыбается, — он вздохнул. — Простите, не могу лучше сказать.
После того, как солдаты были отпущены и покинули кабинет, Оскар разлил по второй:
— Какой интересный еврей. Что он натворил?
— Или не еврей, — сказал Йегер. — Документы можно и подделать… Что натворил, говоришь? Всего-навсего освободил двенадцать лугинских евреев, собранных для ликвидации, и при этом убил шестерых местных полицаев.
— Ликвидацию должны были они проводить?
— Разумеется.
— Вот, что бывает, когда доверяешь местным серьёзную работу, — сказал капитан. — Это, конечно, совершенно не моё дело, Георг, но скажи, какого чёрта мы заигрываем с местными националистами? Они же все продажные шкуры, кого ни возьми.
— Выпьем, — сказал Йегер.
Выпили, закусили салями, закурили.
— Я отвечу, — сказал штурмбанфюрер. — Ты предлагаешь в следующий раз поручить эту, как ты говоришь серьёзную работу, тебе и твоей роте? Я учту.
— Эй! — воскликнул капитан. — Мы солдаты, а не убийцы. Я вовсе не это имел в виду…
— А что ты имел в виду, Оскар? — Йегер наклонился к нему через стол. — Серьёзной и грязной работы на занятых нами территориях столько, что без местных не обойтись никак. Поэтому они её выполняют. Как могут. Но ты прав, скоро это должно…
— Зазвонил телефон.
— Прости, Георг, — капитан снял трубку. — Капитан Оскар Хубер слушает. Кто? Да, здесь. Передаю. Тебя, — он протянул трубку Йегеру.
— Штурмбанфюрер Георг Йегер у телефона, — сказал Йегер.
Звонил помощник Йегера из штаб-квартиры в Житомире. Только что им поступил звонок из Белокоровичей. Оказывается, сегодня утром, на рассвете, на железнодорожном перегоне Белокоровичи — Овруч было совершено дерзкое нападение на железнодорожный состав, перевозивший продукты и снаряжение для 62-й пехотной дивизии. Их дивизии. В результате состав полностью разграблен.
— Там что, охраны не было? — спросил Йегер.
— Была. Целое пехотное отделение. Неполное, но всё-таки. Восемь человек с пулемётом.
— И где они? Убиты?
— Все живы, — господин штурмбанфюрер. Один ранен в руку. Звонил ефрейтор Хорст Кёппель.
— Командир отделения?
— Нет. Командир, фельдфебель, как я понял, полностью деморализован и не способен предпринимать какие-либо действия.
— Ясно. Где они, говоришь?
— В Белокоровичах, на железнодорожной станции.
— Минуту, — Йегер прикрыл микрофон трубки ладонью, посмотрел на капитана. — Далеко отсюда Белокоровичи?
— Рядом, — ответил тот. — Меньше тридцати километров.
— Какая дорога?
— Нормальная, мощёная.
— Спасибо, — сказал Йегер в трубку. — Еду в Белокоровичи, оттуда позвоню.
Он положил трубку:
— Извини, Оскар, — мне пора.
— Что-то случилось?
— Кажется, партизаны. Надо разбираться. Так что еду в Белокоровичи.
— Понятно. Слушай, Георг, я докладывал по начальству, но не знаю, дошло ли до тебя…
— Что именно?
Коротко, по-военному, Оскар рассказал, как недавно солдаты его роты искали сбитый русский истребитель и лётчика.
— Нашли?
— Истребитель нашли, но лётчика там не было. Хотя мы нашли следы крови…
— Да, вспомнил, — сказал Йегер. — Мне докладывали. Лётчик утонул в болоте. Так что, какие-то новые данные появились?
— Никаких новых данных. Просто безумная мысль, извини, если лезу не в своё дело.
— Давай уже, выкладывай. Мне, возможно, безумных мыслей как раз и не хватает.
— Я просто подумал… А вдруг этот лётчик не утонул?
— Всё может быть, — сказал Йегер. — В таком случае, он или где-то прячется или у партизан. Или ты думаешь, что он и есть наш еврей? Да ну, брось, это и впрямь безумная мысль. Там, думаю, дело сложнее. Ладно, разберёмся. Спасибо, я поехал. А, подожди, — он на мгновение задумался. — У тебя свободные машины есть?
— Есть один Opel Blitz [1] А что?
— Можешь выделить его и пару солдат?
— Отделение охраны из Белокоровичей хочешь перевезти, — догадался Оскар. — Хорошо, я распоряжусь. Ганс и Винценц подойдут? Ты с ними только что говорил.
— Вполне. Спасибо, Оскар. С тобой приятно иметь дело.
— Брось, Георг, дело у нас одно — победа Великой Германии над всеми врагами.
Двадцать восемь километров по мощёной дороге два «опеля» — легковой и грузовой — пролетели за полчаса.
Злосчастное отделение дисциплинировано ожидало начальство в здании станции, как и было договорено.
Йегер расположился в кабинете начальника станции и принялся одного за другим вызывать солдат на допрос.
Все они показали примерно одно и то же. Как на перегоне Возляково — Мощаницы состав остановился перед мостом через речку Ветку из-за упавшего дерева.
Как господин фельдфебель послал два патруля по два человека в каждом: один в голову поезда, второй в хвост.
Как потом никто и глазом моргнуть не успел, как все оказались разоружены и уже разгружали вагоны вместе с партизанами.
— Так это были партизаны?
— Партизаны, господин штурмбанфюрер, — отвечал ефрейтор Хорс Кёппель, который оказался самым сообразительным из всех и успел заметить многое. — Кто ж ещё? Только командовал ими самый настоящий дьявол, по другому не скажешь.
— Бросьте, ефрейтор, что вы несёте? Стыдно говорить подобное немецкому солдату.
— Вы сами просили говорить всё, что замечу. Вот я и говорю. Дьявол самый настоящий. Человек не может двигаться с такой скоростью! Его же не видно! Только что он здесь и через секунду уже на другой стороне состава. А дерётся как? Голыми руками обезоружил и обездвижил господина фельдфебеля и с ним троих. В две секунды! Потом ещё двоих… А взгляд? Не смотрят так люди. Неуловимые глаза. По-немецки, кстати, говорит, как мы с вами. Но записку по-русски написал.
— Записку?
— Да, вот, — ефрейтор выложил на стол записку.
С лета прошлого года Йегер учил русский, понимая, что без знания языка врага многого не добьёшься, а с Советами рано или поздно воевать придётся. Говорил пока плохо, понимал на слух ещё хуже, но прочесть написанное мог. Если не слишком сложно.
'«Сообщаю, что продовольствие, снаряжение и медикаменты, направлявшиеся в распоряжение 62-й пехотной дивизии вермахта были захвачены группой советских партизан, — прочитал он слова, написанные чётким разборчивым почерком. — Охрана — отделение немецких солдат — оставлена в живых из гуманных соображений. Не пытайтесь нас искать — в русских лесах вы найдёте только свою гибель. Без уважения, младший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии Николай Свят по прозвищу Святой».
[1] Немецкий грузовик времён ВОВ.
Глава семнадцатая
Солнце только что зашло, и над Лугинами растеклись долгие сумерки. Пока ещё летние, но уже совсем скоро в эти края придёт осень, и всё изменится.
Вот она, Виктория штрассе, бывшая Советская. Дом семнадцать, в котором живёт комендант Густав Вебер должен быть чуть дальше.
Не доходя до дома с десяток шагов, Максим остановился под раскидистым тополем, прислушался.
Тихо.
Где-то вдалеке брешут собаки, да погромыхивают на булыжнике колёса одинокой телеги.
Не торопясь, он обогнул квартал, держась настороже.
Никого. Только на соседней улице припаркован одинокий легковой «опель», а из распахнутых окон рядом стоящей избы несутся звуки патефона, весёлый женский смех, звон стаканов и гортанный немецкий говор.
Ага, кто-то из господ офицеров отдыхает. Что ж, правильно, сам бог велел воскресным-то вечером.
Он вернулся назад, к дому коменданта. Снова прислушался, перейдя в сверхрежим.
Нет, всё тихо. Показалось.
Вошёл во двор, постаравшись не скрипнуть калиткой.
На крыльце умывался большой серый кот с подранным ухом. Увидев Максима, прервался, внимательно посмотрел на гостя жёлтыми глазами, зевнул беззвучно.
Максим наклонился, протянул руку, спросил шёпотом:
— Что, серенький, есть тут посторонние?
Кот обнюхал пальцы Максима, позволил себя погладить, бесшумно спрыгнул с крыльца и канул в ближайшие лопухи.
Максим ещё раз оглядел улицу (никого), постучал.
Дверь открыл комендант Густав Вебер. Был он облачён в галифе, белую майку и надраенные до блеска сапоги. Выпирающий живот поддерживали подтяжки. От коменданта густо пахло шнапсом и салом с чесноком.
— А, это вы, Макс, — сказал он. — Входите.
Максим вошёл, огляделся, прислушался. Было тихо. Только тикали где-то в комнате часы-ходики.
— Вы одни, Вебер?
— Конечно, один, — буркнул тот. — Мы же договаривались. Проходите в комнату.
— Я посмотрю, с вашего позволения, — сказал Макс.
— Конечно.
Слева — кухня с дровяной плитой, простым деревянным столом, буфетом и парой табуреток.
Прямо — небольшая комната. Металлическая кровать, застеленная серым шерстяным одеялом, шкаф, стул, низкое окно с ситцевой занавеской.
Направо ещё две комнаты одна за другой. В первой накрыт немудрёный стол: консервы, нарезанный чёрный хлеб, варёная картошка, сало, квашеная капуста, початая бутылка шнапса. Одна тарелка чистая, с другой ели. Пара рюмок, приборы. Под потолком горит неяркая электрическая лампочка.