Главное — держать направление. Это не трудно, когда ты его умеешь чувствовать не хуже компаса, да ещё тебе помогает КИР и дрон-разведчик, озирающий окрестности над твоей головой. Второй дрон следует за немцами, посылая информацию об их передвижении в реальном времени.
Напрямую от болота, где засел его корабль, до пасеки дядьки Акима — девять километров.
Немцам, чтобы добраться до неё, нужно вернуться к машинам (это два с половиной километра), потом доехать до Лугин (ещё три), затем по относительно хорошей дороге двенадцать километров до Липников и ещё четыре по грунтовке уже до самой пасеки. Итого: двадцать один километр с половиной.
Считаем по самому удачному для немцев раскладу. Сорок минут — дойти до машин, занять свои места и переехать через брод на правый берег Жерева. Затем пятнадцать километров по относительно хорошим дорогам до Липников. При средней скорости пятьдесят километров в час — это восемнадцать минут. Полюс пять минут, чтобы проехать четыре километра по грунтовке до пасеки. Итого: ровно час. Это, напомним, при самом удачном раскладе. На самом деле больше, час десять где-то. Но будем считать час. Я бегу со скоростью почти двадцать километров в час. Девятнадцать с половиной, если быть точным. Значит, чтобы преодолеть девять километров, мне нужно полчаса. Плюс минус. Полчаса в запасе. Хорошо.
Дядька Аким пил чай с мёдом. Сидел за своим деревянным столом во дворе, макал хлеб в миску с мёдом, ел, прихлёбывал из жестяной кружки, не торопясь. Рядом с ним, у лавки, стоял вещмешок с притороченным к нему на манер шинельной скатки овчинным тулупом и лежала его крепкая походная палка.
Увидев Максима, приветственно махнул рукой.
— Здравствуй, дядя Аким, — выдохнул Максим, подбежав.
— И ты здравствуй, Коля. Чайку?
— Пожалуй, откажусь. Времени мало.
— Так уж и мало? — хитро прищурился Аким.
— Через полчаса здесь будут немцы. Точнее, через тридцать пять минут.
— За тридцать пять минут можно пообедать хорошо, а не то что чаю попить. Садись, отдохни. На вот, хоть ломоть хлеба с мёдом съешь, никогда не помешает подкрепиться. Долго бежал? — спросил он с самым невинным видом.
— Всё тебе расскажи, дядя Аким, — усмехнулся Максим, присаживаясь. — Сколько надо, столько и бежал. Главное, успел. Ладно, посижу пять минут, — он взял хлеб, макнул в мёд, отправил кусок в рот. — М-м… Изумительный всё-таки у тебя мёд, дядя Аким. А ты, гляжу, уже собран?
— Ага, — сказал Аким. — Бурёнку хорошим людям в Липники отвёл. Кота им же передал. Собаки у меня нет. А пчёлы… Разроятся, разлетятся, одичают. Так тому и быть. Ничего, Бог даст, снова заведу, когда немца выгоним.
— Как ты догадался, что пора уходить?
— Чуйка. Поживешь с моё, тоже будешь такие вещи знать заранее. Хотя тут и без всякой чуйки понятно. Кто хлопцев Тараски и его самого в лес увёл, где они все и сгинули? Пасечник Аким. Значит, надо его брать.
— Да, верно, — сказал Максим. — Всё хотел спросить. Сколько тебе лет, дядька Аким?
— Шестьдесят два. Поживу ещё. Дед мой в девяносто пять мог и стакан горилки выпить, и песню спеть, и по тайге с десяток-другой верст отмахать. А я, говорят, на него похож. Ну что, пошли?
— Пошли.
Аким поднялся, одел на плечи вещмешок, взял палку, поклонился дому:
— Прощай, дом. Извини, что не смог тебя защитить. И ты, дедушка, прости. Уходи в лес, к родне. Ну, или сам знаешь, куда.
После чего перекрестился, повернулся и пошёл со двора, не оборачиваясь.
— Какой дедушка? — не понял Максим.
— Так домовой, какой же ещё. Мы с ним душа в душу столько лет прожили. А теперь — вон как.
— Ты же, вроде, в Христа веришь, дядя Аким?
— И что? Верю. Христос — это одно, а домовой и вся эта чумазая братия навроде лешего, банника или, скажем, русалок с нявками — другое. Обижать никого не надо.
Немцы подъехали через двадцать минут. Солдаты повыпрыгивали из кузова «опеля» и бронетранспортёра, рассыпались по двору, забарабанили в двери дома.
— Здесь открыто! — крикнул один из них.
— Обыскать всё! — приказал капитан. — Нам нужен хозяин.
Десяти минут хватило, чтобы понять — здесь никого нет. Дом пуст.
— Ну, что делать будем? — осведомился капитан Оскар Хубер.
Штурмбанфюрер Йегер задумался. Скорее всего, пасечник ушёл к партизанам. Догадался, что его будут искать. Не так уж это было и сложно. Что ж, если так… Пора всем показать, что шутить он не намерен. И начать прямо сейчас.
— Канистра другая бензина найдётся?
— Конечно.
— Прикажи солдатам сжечь здесь всё. Дотла.
— Хм, — сказал капитан. — Может, и правильно. Пусть знают.
— Пусть, — ответил Йегер. — И это только начало.
Когда над лесом, застилая солнце, поднялся дым от горящей пасеки и дома, Максим с дядькой Акимом как раз пересекали довольно широкую поляну. Остановились, обернулись.
— Дом твой жгут, дядя Аким, — сказал Максим.
Аким молчал. Смотрел, как поднимается над лесом столб чёрного дыма, щурился, сжимал губы.
— Пчёл жалко, — произнёс, наконец. — Если они пожгли ульи…
— Не рви сердце, дядя Аким, — сказал Максим. — Они за это ответят, обещаю.
— Ответят, говоришь? — пасечник остро глянул на Максима. — Хорошо, коли так. Пора бы им уже и ответить. За всё, что они на нашей земле творят.
До партизанского лагеря дошли к вечеру того же дня. Максим сразу же направился в штабную землянку, где и застал Нечипоренко с Сердюком. Командир отряда и комиссар, по обыкновению нещадно дымя, обсуждали дальнейшие планы.
— А вот и Коля, — обрадовался Нечипоренко. — Заходи, Коля. Ты откуда такой красивый?
Максим поздоровался, рассказал вкратце, что случилось.
— Значит, дядька Аким теперь тоже с нами постоянно будет, — констатировал Нечипоренко. — Что ж, это хорошо. Хотя то, что сожгли его дом и пасеку, конечно, плохо, — глубокомысленно добавил он.
— Дом и пасека — ладно, — сказал Максим. — Хуже другое. Немцы всерьёз решили по нам ударить. Им не понравилось, что мы уничтожили отряд Гайдука.
— Этого следовало ожидать, — заметил Сердюк. — Мы ещё и состав с продовольствием обчистили, а ты евреев наших спас и шестерых полицаев положил. Немцы почуяли угрозу.
— Да, — подтвердил Максим. — И решили её устранить, пока мы, по их мнению, не набрали большую силу и не превратились уже в настоящую проблему. Они хотели взять дядьку Акима, чтобы точно выяснить, где мы находимся. Не вышло. Но это, думаю, их ненадолго задержит. Куча народа знает наше местоположение. Тех же крестьян взять, которые подводы предоставляли. Да мало ли. Начнут трясти по-настоящему — вытрясут. И тогда заявятся.
— Заявятся — встретим, — сказал Нечипоренко уверенно. — Один такой уже заявился. И где он теперь?
Комиссар помалкивал.
— Шапками закидаем, Иван Сергеевич? — осведомился Максим.
— Зачем шапками? Гранаты имеются. И не только гранаты.
— Гранат мало. Вы это и без меня знаете. Давайте считать. Сколько у нас человек, способных держать оружие? Шесть десятков, не больше. Это два взвода. А если говорить о тех, кто умеет его не только держать, но ещё и знает, с какого конца, да стрелять худо-бедно умеет, то и вовсе человек сорок. Это те, с которыми мы в рейд на Белокоровичи ходили.
— Рейд? — переспросил Нечипоренко. — Это же что-то морское. Корабли на рейде стоят обычно.
— Не только, — сказал Максим. — Рейдом ещё называются стремительные продвижения и неожиданные удары по противнику. В том числе и в его тылах. От английского raid — набег, налёт.
— Мы это так всегда и называли в Гражданскую — кавалерийским набегом, — сказал Нечипоренко.
— Можно и набег, — согласился Максим. — Хотя кавалерии у нас нет. Рейд пока редкое слово, но уже употребляется в Красной армии. Не отвлекаемся, Иван Сергеевич. Против нас будет пехотная рота вермахта. Три взвода, больше сорока человек в каждом. Отделение управления. Противотанковое отделение. В каждом взводе — по миномётному отделению. Все хорошо обучены и подготовлены, большая часть — ветераны, принимавшие участие в боях. Только ручных пулемётов двенадцать штук. Три пятидесятимиллиметровых миномёта. Шестнадцать автоматов MP-40. Сто тридцать винтовок «маузер», сорок четыре пистолета Парабеллум. Патроны и мины ко всему этому оружию в количестве достаточном, чтобы вести многочасовой бой. Вишенка на торте — полугусеничный броневик «Ганомаг». По штату обычной пехотной роте не положен, но у этой имеется, я его лично видел. Знаете такой?
— Что-то слышал, — пробормотал Нечипоренко.
— Бронированные борта, корма и морда. Два пулемёта. Наши пули его не возьмут, а пушек у нас нет. Противотанковых гранат тоже нет. Это, конечно, не танк, но тоже сила.
— И как он до нас доберётся? — командир отряда сдаваться просто так не собирался. Мы в глухом лесу, болотами окружены, бурелом опять же.
— Если сильно захотеть, проехать по лесу на нём можно, — сказал Максим. — Будь дожди — другое дело. Но пока, как назло, сухо. Земля твёрдая, пройдёт. Да не только в броневике дело! — воскликнул он. — Они нас и без броневика уделают, как бог черепаху. Закидают минами, выкосят пулемётным огнём. Это Гайдука подловить удалось, в засаду заманить. Этих — не получится. Повторяю, это хорошо обученные солдаты, а не сброд мельниковский или бандеровский, неважно. Самое главное — их больше, считай, в три раза.
— По-твоему, выходит, что мы тоже сброд? — насупился Нечипоренко.
— Конечно, — сказал Максим. — Партизаны — это всегда сброд. Нерегулярные разномастные отряды. Они могут быть относительно обученными, дисциплинированными и даже неплохо вооружёнными, но против хорошо обученных воинских подразделений не потянут. То есть, могут при определённых обстоятельствах. Но эти обстоятельства нужно ловить или создавать самому.
— Предлагаешь ударить первым? — догадался комиссар.
— В точку, Остап Богданович. Наш единственный шанс победить — ударить первыми. Пока они не ждут.
— А что, хорошая мысль, — оживился Нечипоренко. — Я всегда говорил, что немца нужно выбивать из Лугин. И вообще — бить. Сколько можно?