Однажды я еще больше обеспокоился. Эндрю, в чьи обязанности входило наполнять водой бочонки на палубе, сообщил мне, что вторая цистерна, по-видимому, пуста, ибо помпа воду не подает. Я удивился: согласно моим расчетам, воды в этой цистерне должно было хватить еще на пять дней. Может, я ошибся в расчетах? А что, если цистерна течет? Если она течет, могут течь и другие цистерны, и тогда питьевой воды осталось меньше, чем я считал. Я распорядился осмотреть вторую цистерну. Это значило вскрыть участок настила, под которым она находилась, вначале убрав с него мешки и ящики с продовольствием. Когда настил вскрыли, Питер Доббс открыл крышку цистерны. На дне цистерны оказалась вода — по меньшей мере сорок галлонов. Вода было тепловатой, но вполне пригодной для потребления. Оказалось, что всасывающий шланг помпы был блокирован фланцем и не достигал дна цистерны. Я вздохнул с облегчением. По-моему, то же чувство испытали и члены нашего экипажа. Никто из них не сказал мне ни слова, но, глядя на их лица, я понял, что люди обеспокоены положением дел с пресной водой.
В третью неделю марта северо-восточные ветры сменились стойким безветрием. В легкой ряби виднелось отражение нашего корабля. Паруса «Сохара» повисли, как тряпки, и почти не давали тени, убежища от высоко стоящего солнца, раскаленного шара над нашими головами. Стояла удушающая жара. Палуба так нагрелась, что европейцы, не в силах ступать на нее босыми ногами, надели сандалии, и только оманцы продолжали ходить босиком — их заскорузлым ступням любая жара была нипочем. В подпалубном помещении было не продохнуть.
Работы на судне почти не было. К этому времени мы починили грот, поправили такелаж, перебрали и смазали подвесные моторы обоих динги, прибрали в трюме, навели порядок на палубе.
Неделей раньше мы закрепили разболтавшийся руль. При бортовой качке руль ходил взад и вперед, поскольку тросы, крепившие его к ахтерштевню, снова ослабли, из-за этого увесистый румпель совершал хаотические движения и мог травмировать рулевого. С кормы было видно, как за «Сохаром» тянутся концы тросов, крепивших руль к корпусу корабля ниже его ватерлинии.
Чинить руль я поручил Питеру Ханнему. Питер и два матроса надули резиновый динги, спустили его на воду и прикрепили к корме корабля. Надев маску и ласты, Питер оставил лодку. Он привязал себя к тросу, тянувшемуся за судном, и двигался вместе с ним. С кормы было видно, как он, погрузившись в воду, возится с креплениями руля. Неожиданно Питер вынырнул рядом с динги и закричал:
— Акула! Помогите мне! Быстрее!
После секундного замешательства двое матросов, оставшихся в динги, помогли Питеру залезть в лодку, что сопровождалось суматошными движениями, в результате чего он потерял один ласт. Излив бурный поток ругательств и немного придя в себя, Питер взволнованно произнес:
— Там акула. Я очищал ножом руль от прилипших к нему морских уточек, когда внезапно увидел акулу. Она плывет за нами в кильватере, поедая этих ракообразных. Не знаю, насколько она голодна, но вполне вероятно, одними уточками она бы не обошлась. Мне показалось, что она смотрит на меня с интересом. В этой части Индийского океана есть особенно нечего.
Услышав истошный крик Питера, мы собрались на корме. Действительно, в кильватере нашего корабля плыла примерно пятифутовая акула. То ли она была голодна, то ли любопытна, но только, не испытывая боязни, она не отставала от судна, а иногда даже приближалась к самой корме, проплывая под динги, с которого Питер грозил ей кулаком. Мы оказались в затруднительном положении: Питер успел освободить руль от нижних креплений, и теперь руль просто плыл, увлекаемый кораблем, а лезть в воду было опасно. Джумах попытался поймать акулу, бросив вниз лесу с наживкой, но акула даже не соизволила взглянуть на нее — вероятно, морские уточки ей были больше по вкусу. Тогда я бросил в воду петарду, приладив ее к веревке. Петарда оглушительно взорвалась поблизости от акулы. Рыбина быстро отплыла в сторону, но затем возвратилась, проявляя неуместное любопытство.
Прошло полчаса. Акула по-прежнему плыла следом за кораблем. Потеряв терпение, Питер вызвался вновь полезть в воду и продолжить ремонт руля. Однако это было опасно, и мы пришли к другому решению: Питер продолжит ремонт руля вместе с Диком Дэлли, биологом, присоединившимся к нашему экипажу на Шри-Ланке, а еще один член нашей команды, Тим Ридмэн, будет их охранять, вооружившись этаким четырехфутовым подводным ружьем и плавая между ними и акулой, у которой неизвестно что на уме. Ружье это представляло собой копье с патроном, насаженным на конце. Тиму предстояло, в случае агрессивных действий акулы, изловчиться и ткнуть копьем хищнице в нос. Полагалось, что, встретив препятствие, патрон подается назад, капсюль ударяется о боек, и ружье производит выстрел. Все это мне было известно теоретически, но на практике могло произойти по-иному. Если акуле придет на ум напасть на людей, то, разумеется, нападение это будет стремительным. Попробуй, попади копьем в нос акуле, когда она внезапно ринется на тебя. Видно, и Тим не слишком рассчитывал на копье, и потому, когда Дик и Питер приступили к завершению починки руля, он, решив предупредить нападение, стал громко рычать, походя на сторожевую собаку, чем несомненно привел акулу в недоумение, сбив ее с толку.
С Тимом Ридмэном я познакомился в Суре. Он представлял строительную компанию, возводившую для нас насыпь на выбранном мною месте для стройплощадки. Тим еще тогда выражал желание отправиться со мной в дальнее плавание, но не мог оставить работу и присоединился к нашему экипажу только на Шри-Ланке, став на корабле интендантом. Крепко сбитый, курчавый, в мешковатых штанах, похожих на пижамные, и с неизменной трубкой во рту, он напоминал морячка Папая[69]. На Шри-Ланке к нам присоединились еще два человека: Дик Дэлли, владелец торпеды, в которую, по его разумению, должны были скопом набиваться морские уточки, и Ник Холлис, врач, получивший медицинское образование в Лондоне.
Пациентов у Ника хватало. Раздражения кожи (на Шри-Ланке нас одолевали москиты), порезы об острые уступы кораллов (при плавании под водой) да и обычные ссадины и ушибы были частым явлением. Большая влажность и воздух, пропитанный соленой морской водой, не способствовали быстрому заживлению ран и болячек. Более других (если забыть о ране, полученной Питером Доббсом в самом начале плавания) пострадал Ибрагим. На переходе от Каликута до Шри-Ланки во время сильной бортовой качки, готовя еду, он случайно ударил себя в лодыжку острым ножом. Рана, поначалу казавшаяся пустячной, неожиданно воспалилась, и Ибрагим на долгое время стал пациентом Ника. Ибрагиму было больно ступать на поврежденную ногу, но он никогда не жаловался на боль и продолжал выполнять свои прямые обязанности, готовя нам превосходную пищу.
Когда северо-восточные ветры утихомирились, нам легче не стало: мы оказались в экваториальной штилевой полосе, ибо «Сохар» снесло далеко на юг, почти что к экватору. Мы очутились за сотни миль от земли, в пустынной части Индийского океана. Да и за то время, что нас сносило на юг, мы не встретили ни одного корабля.
Как я уже отмечал, меня стали тревожить убывающие запасы пресной воды и продуктов питания. Мы могли бы запросить помощь по радио, но я не питал никакой надежды на то, что наше обращение примут. Ведь даже в районе оживленного судоходства, когда в связи с ранением Питера мы посылали в эфир сигналы о помощи, ни одно судно нам не ответило, хотя некоторые из них находились в поле нашего зрения. Впрочем, наш экипаж достойно переносил возникшие трудности. Оманцы вообще не обращали на них внимания. Они верили в свой корабль, в своего капитана и считали, что трудности и невзгоды сопутствуют любому океанскому плаванию. Правда, в отличие от оманцев, европейцы, пожалуй, нервничали. Они замечали, что запасы пресной воды уменьшаются, а обеденное меню постепенно оскудевает. Однако изменить ситуацию я не мог. Мы оказались в положении мореходов времен Синдбада, жизнь которых зависела от милостей океана.
Когда «Сохар» штилевал, работы на судне почти не было, и люди зачастую слонялись без дела. Но однажды и в штиль нашему экипажу пришлось попотеть. 18 марта мы заметили, что у кормы корабля крутится большая стая макрелей. Мусалам кинул в воду лесу с наживкой, поклевка не заставила себя ждать, и на палубе затрепыхалась серебристая рыбка весом около фунта. К Мусаламу присоединились несколько человек, и вскоре около десятка макрелей оказались в принесенной корзинке, что обещало разнообразить наш ланч. Очередная поклевка, но у самой воды пойманную макрель внезапно схватила четырехфутовая акула. Леса натянулась и лопнула. Вглядевшись в воду, мы увидали, что поблизости крутится около двух десятков акул (размером с ту, что порвала лесу), устроивших на макрелей разнузданную охоту. Первым сориентировался Камис-полицейский. Найдя толстую лесу с большим крючком и насадив на него кусок одной из пойманных рыб, которую он разрезал на части, он бросил наживку в воду. Одна из акул, учуяв приманку, понеслась к ней стрелой. Оказавшись возле крючка, акула перевернулась на спину, чтобы приманку было удобнее проглотить, и та в один миг исчезла в ее раскрывшейся пасти. Камис-полицейский подсек и стал перебирать лесу, таща ее на себя. Акула судорожно забилась, почувствовав, что ее вытаскивают из родной стихии. Вода вокруг нее бурлила и пенилась. Камису стал помогать Абдулла, взобравшийся на планширь. Вдвоем они вытащили акулу на палубу. Рыбина запрыгала по палубному настилу, изгибаясь дугой и щелкая челюстями. Абдулла, схватив кофель-нагель, стал колотить акулу по голове, а Камис запрыгал вокруг, оберегая босые ноги и норовя ударить акулу ножом.
Примеру Камиса последовали другие оманцы. В море полетели лесы с наживкой, и вскоре палуба наполнилась пойманными акулами, которые изгибались дугой, подпрыгивали и щелкали челюстями, чтобы вцепиться во что придется. Вокруг акул шныряли взбудораженные оманцы, пуская в ход кофель-нагели, ножи и дубинки, но, стоило им утихомирить пойманных рыбин, как на палубе оказывались другие, только что пойманные. Однако в море акул, казалось, меньше не становилось. Они сновали вокруг нашего корабля и не думали уплывать: вероятно, их привлекал запах крови, покрывавшей палубу. Такого числа акул мне разом видеть не приходилось. В течение многих дней мы не видели в море ни одной рыбины, а тут — надо же! — помимо макрели, большая стая акул — откуда только они взялись?