— Ну, надо же!.. — Она отняла голову от струи и снова улыбнулась половинкой лица. — А как другой? — спросила она, ощупывая пальцами вздутие виска и глазницу.
Я не понял, о ком идет речь.
— Он ведь не ушибся, правда? — допытывалась девушка.
— Он в порядке! — резко сказал за моей спиной Вацлав.
Снова пол-улыбки вспыхнуло на разбитом лице.
— Мне тоже так показалось. А вдруг он притворялся… ради меня?
— Ничего он не притворялся, — нетерпеливым, почти грубым голосом сказал Вацлав.
— Не сердитесь, — сказала девушка, — я вам тут напачкала…
— Бросьте! — буркнул Вацлав.
— Завтра я приду и все вымою.
— Хватит, а?..
— Нельзя ли… — девушка замялась. — Он, наверное, страшно беспокоится…
— Чепуха! — все с той же непонятной резкостью перебил Вацлав. — Он знает, где вы.
— Он такой деликатный… — Девушка намочила носовой платок под краном и сильно прижала к ране. — Знаете, — она таинственно понизила голос, — он итальянский граф. Правда, правда, он мне документы показывал. Настоящий граф, а держится совсем просто… — Платок пропитался кровью, девушка выжала его и опять подставила лицо под струю.
— Может, и граф, — пожал плечами Вацлав в ответ на мой недоуменный взгляд. — Итальянец — точно… Машина обита красной кожей, наверное, граф… В галстуке булавка вот с таким брильянтом, конечно, граф. Их там в Италии хоть завались!.. — Что-то с Вацлавом происходило, он заводился с полоборота.
— А вы давно его знаете? — спросил я девушку.
— Мы вчера познакомились, в кино. — Она подняла голову, из здорового глаза излучалось доброе товарищеское доверие. — А сегодня он вдруг заехал за мной на работу. Хотел домой отвезти. Надо же!.. Я далеко живу, за городом. — Ей и сейчас было радостно говорить об этом.
Кровь медленно и неумолимо заполняла рану, так наливается водой след на болоте.
— Я пойду, — сказала девушка. — Спасибо за все.
— Погодите, — сказал Вацлав. — Сейчас придет «скорая помощь».
— А еще раньше милиция!
— Милиция уже здесь.
— Тогда мне надо исчезнуть.
— С какой стати?
— А мой вид?.. Это может повредить…
— Графу?
Она кивнула.
— Он был сильно пьян?
— Ну, почему обязательно пьян? Просто устал человек…
— Так устал, что заснул за рулем?
Девушка промолчала. Она не знала, что хуже: разбить машину во сне или наяву, и боялась подвести своего спутника.
Донесся тревожный подвыв «скорой помощи», словно горластый младенец зашелся в плаче-икоте.
— Пошли, — сказал Вацлав. — А то они притащатся с носилками.
— Это еще зачем? — Девушка почти испуганно устремилась к двери, ее шатнуло, прижало к стене.
— Что со мной?.. Ноги не держат…
Вацлав крепко взял ее под руку. Мы спустились на лифте. Вокруг «мерседеса» уже успела собраться толпа. Жизнь, как плохой режиссер, обставила место происшествия нарочитыми фигурами, призванными демонстрировать, что несчастный случай произошел ночью: полосатые пижамы, болтающиеся подтяжки, кое-как запахнутые халаты, бигуди, папильотки. Времени не было одеться!.. Все немного бравировали своим неприличным видом, все, кроме Вацлава, который не замечал, что до сих пор ходит в одних трусиках.
Девушка вставала на носки, вытягивала шею, прикрывая ладонью разбитую половину лица, она искала своего графа. Но его не было видно, то ли затерялся в толпе, то ли уже стал узником.
На другой стороне улицы, нос к носу, стояли милицейский «козел» и машина «скорой помощи». И оттуда навстречу нам сразу двинулась группа людей: трое милиционеров во главе с лейтенантом, долговязый врач «Скорой помощи», санитары с носилками. Впрочем, санитары сразу поняли, что их помощи не требуется, и вернулись к машине. Толпа развалилась, заядлые автомобилисты остались у разбитого «мерседеса», все остальные окружили нас.
— Вы пострадавшая? — сказал лейтенант, рослый, красивый, сияющий белизной краг, портупеи, чехла фуражки. — Кто владелец машины?
— Разве вы сами не знаете? — осторожно спросила девушка, она по-прежнему закрывала рану рукой.
— А я хочу от вас услышать! — значительно произнес лейтенант.
Девушка колебалась, ей было стыдно перед нами, что придется врать, но боязнь за «другого» перевесила.
— Понятия не имею.
— Случайное знакомство? — особым голосом сказал лейтенант.
— Да!
— Предъявите документы.
— Пусть ей сперва помогут! — крикнул Вацлав.
— Может, вы не будете меня учить? — Лейтенант насмешливо уставился на голого человека.
— Он прав, — вмешался долговязый, с красными, усталыми глазами врач «Скорой помощи». — Не валяйте дурака, лейтенант! — и девушке: — Идемте!
— Пусть мне вернут мою сумочку, — сказала она. — Там, кстати, мой служебный пропуск.
— Вы где работаете? — не удержался лейтенант, сникший после отповеди врача.
— На фабрике детских игрушек, цех елочных украшений.
— Не дурачьтесь! Ваша сумочка осталась в машине.
— Знаю. Верните мне ее.
— Рады бы, да как это сделать? Ваш случайный знакомый запер машину.
— А где он? — беспомощно спросила девушка.
Она шагнула к машине, отпугнув ротозеев, и глянула сквозь толстое чистое стекло в кроваво-красное ее нутро. Маленькая кожаная сумочка лежала на переднем сиденье.
— Мы думали, вы нам подскажете, — по-доброму вздохнул лейтенант. — Он удрал.
— Хорош гусь! — с презрением сказал врач.
— Ты знал? — спросил я Вацлава.
— Я видел… когда мы с ней входили в подъезд.
Девушка убрала руку, прикрывавшую рану. До этого деревце еще трепетало, сейчас все листья поникли. Она терпела физическую боль, смирялась с изуродованным лицом ради своего спутника, ради красивого приключения, которое он ей подарил. Они мчались вдвоем на красных сиденьях бесшумной машины, распарывая ночь лезвиями фар, а потом их постигла беда, что ж, бывает, это так же принадлежит жизни, как и удача. Все имело смысл и оправданье, все можно было принять почти с благодарностью: и боль, и кровь, и шрам навсегда, если б не это низкое предательство. Он бежал, напрочь забыв о ней, но, позаботившись о машине, которую завтра, трезвый, во всеоружии лжи, без труда получит назад.
Она заговорила незнакомым, уличным голосом:
— Плевать я на все хотела, мне чтоб сумка была!
Кто-то из автолюбителей раздобыл проволочную петельку. Он просунул петельку в щель между рамкой ветрового стекла и резиновой прокладкой и освободил защелку. Теперь ничего не стоило дотянуться до дверной ручки.
Девушка взяла сумочку и заглянула в нее.
— Спасибо хоть деньги целы!.. Пошли, док!..
Она снова боролась за себя, маленький, стойкий солдатик! Но раньше она спасала лицо, а сейчас душу. Лучше уйти отчаянной, циничной, пропащей, только не жалкой.
…Мы опять одни в большой, пустынной квартире. Что-то прихлынуло и отступило, не оставив по себе следа, лишь два-три пятнышка крови на умывальнике и кафельном полу ванной да тающий, чуть различимый запах духов.
— Давай выпьем сливовицы, — предложил Вацлав, — у меня, кажется, осталась бутылочка…
В четвертом часу ночи, когда мы бросили в мусоропровод пустую бутылку и она покатилась по этажам, грохоча как горный обвал, Вацлав вдруг заговорил:
— Черт, ненавижу, когда в человеке убивают праздник!.. Ты видел ее спину?.. Черт!.. Веришь, мне хотелось броситься к ее бедным, разбитым ногам и орать: «Постойте!.. Не все пропало. Я, конечно, не граф, я репортер, но вы мне прекрасны!»
Сливовица тут была ни при чем — я это сразу понял, — просто он впервые перешагнул запретную грань.
Прага
Историческая тумба
В воскресенье нас повезли на экскурсию в Злату Прагу. В большой, комфортабельный автобус набились празднично разодетые, взволнованные, напряженно острящие язвенники, почечники, больные нарушением жирового обмена и воспалением желчного пузыря. Радовало и предстоящее знакомство с чешской столицей и то, что в этот необычный день нам будут прощены болезни, как грехи на исповеди. Мы пообедаем в ресторане, и каждый закажет себе что хочет: хоть жирное, хоть мучное, хоть жареное под острым соусом да еще сдобренное вином или пивом. В нашем разгоряченном воображении возникали шипящие бифштексы и отбивные, антрекоты и шницели, зло наперченный гуляш и сытнейший суп с кнедликами, пирожное с невесомым желтым заварным кремом и пломбир с рассыпчатым печеньем, терпковатое, типа мозельского, белое вино и тринадцатиградусное, горькое, ледяное смиховское пиво. Но друг перед другом мы, конечно, делали вид, что интересуемся лишь Национальным музеем, собором Святого Стефана, Пантеоном, Карловым мостом и, чтоб не выглядеть совсем лицемерами, милой экзотикой пражских улиц в виде горячих шпикачек — их жарят прямо на ваших глазах и, густо смазав сладковатой горчицей, закладывают в белую булку с хрустящей корочкой.
Быстро промелькнула дорога, перелистав, словно альбом с открытками, аккуратные чешские ландшафты. Увитые нежно-зеленым хмелем столбы успокоительно напомнили, что от чешского пива так не толстеешь, как от баварского, которое варится на солоде.
В Прагу мы приехали к обеденному часу. Немного побродив по центру города и полюбовавшись монументальным зданием Национального музея, мы отправились в ресторан. Ни фантасмагория лукулловых пиров, ни раблезианское обжорство, ни чревоугодие Ламме Гудзака, ни безумие масленой, жирно воспетое Яном Саксом, не могли сравниться в гастрономическом неистовстве с нашим бессильным рвением…
А затем была экскурсия по городу. Сперва мы бродили по центральным улицам, сплошь заставленным строительными лесами. Мы проходили под навесами, предохраняющими головы пешеходов от незапланированного падения кирпича или гранитной плиты. Иногда нам удавалось сделать несколько шагов по тротуару, но чаще мы шли по мостовой или деревянным настилам, ибо тротуары были завалены досками, кирпичами, ящиками с известкой и мелом, пакетами с краской. Едко пахло и чуть пощипывало в носу, как в квартире во время ремонта. На редкость дружно подновлялась чешская столица! Кто-то пошутил: «Как же красив был этот город до землетрясения».